— Мать на колхозную работу не ходит, — громко сказал ей вслед Егор Копылов, — а этой наплевать на юннатскую — обе базарницы!
Володя снял со стены фотоаппарат, положил в карман кассету с пластинкой и вышел на улицу. Он был мрачен. А когда Егорушка рассказал, как Дегтярева обманула его, Володя стал еще мрачнее. Он видел перед собой двух Оленек: одна обманщица, для которой базар важнее всего, а другая — умеющая хорошо петь, обещавшая научить его читать ноты, и главное, такая, что не стала смеяться над ним, а могла бы, да еще как могла бы! И Володя не знал, что ему делать. Он хотел бы дружить и с Олей и с Егорушкой. Но это было невозможно. Он слишком хорошо знал Егорушку.
Прежде чем пойти на скотный и сфотографировать там Казбека, им предстояло зайти к сыну скотника — Николаю Камышеву или, попросту, Кольке Камышу. Хотя Камыш и не был юннатом, но он обещал Егорушке предупредить отца о съемке и даже согласился, если потребуется, помочь им в этом небезопасном деле.
Однако, едва Володя и Егорушка вошли во двор Камыша, из сеней до них донесся сначала голос Колькиной матери, Лукерьи, потом крики самого Кольки и, наконец, хлопанье ремня. Ребята поняли: в сенях мать лупит Кольку.
— Гуляешь? Гуляешь! Гуляешь!
Она произносила только одно это слово. Но произносила по-разному: укоризненно и с возмущением, с досадой, насмешкой и удивлением, иронически и назидательно.
Наконец, не выдержав, мать заплакала, а Колька Камыш, почувствовав себя на свободе, вышел как ни в чем не бывало на крыльцо. После всего происшедшего Егорушке даже неудобно было звать его фотографировать Казбека, и он, не без сочувствия разглядывая долговязую фигуру Камыша, спросил:
— За что это тебя?
— Ни за что… Кино поздно кончилось, а потом я еще на гулянку зашел. — И тут же, забыв все свои огорчения, первый предложил: — Так как, Казбека снимать будем?
На скотном дворе было пустынно и тихо, коров чуть свет выгнали в поле, и только Казбек, как всегда, стоял в своем стойле. Огромный, бурый, с продернутым сквозь ноздри кольцом, он не удостоил ребят даже взглядом и, слегка посапывая, не спеша жевал сено. Он стоял к ним задом и, как понимает всякий фотолюбитель, такая экспозиция была не удобна для съемки. Но хуже было другое. На скотном дворе явно не хватало света. Надо было вывести быка во двор.
Колька Камыш бросился искать отца. Однако выяснилось, что он уехал с доярками в поле. Егорушка, расстроенный, присел на ворох сена рядом со стойлом быка.
— Что же теперь делать? — И вдруг он принял решение: — Давай, Колька, мы сами выведем Казбека. Ты же хвалился, что не раз водил его на водопой и, помнишь, говорил, что, если ничего не бояться, то всё равно, с кем дело иметь: с быком или теленком?
Но Камыш отказался, и тогда Егорушка сам направился к стойлу и вывел оттуда Казбека.
Сперва бык послушно шел за Егорушкой. Володя спешил установить треногу, ввинтить фотоаппарат и вставить кассету. Но в ту самую минуту, когда он был готов к съемке и оставалось лишь щелкнуть затвором, бык вырвался и, согнув свою мускулистую шею, казалось, раздумывал, на кого ему броситься: на Володю с его фотоаппаратом, на Кольку Камыша или на Егорушку Копылова. Но пока бык делал по двору разворот, длинноногий Камыш вбежал на навозную кучу, а с нее прыгнул на невысокую крышу кладовки, расположенной около сарая. Туда же следом забрался Егорушка, а Володя прыгнул в меловую яму, около которой стоял фотоаппарат.
Перед разъяренным быком вдруг не осталось противников. Нет, один остался. Он смело стоял на трех ногах, черный, с небольшой головой, поблескивая одним глазом. Какое дело Казбеку, что это фотоаппарат! Он шел на него, как на врага… Но враг стоял, не шелохнувшись, и это заставило быка сначала замедлить шаг, а потом совсем остановиться. Так они стояли друг против друга, один треногий, другой четвероногий. Наконец Казбек преисполнился к своему противнику чувством уважения, протянул вперед морду и, в знак примирения, лизнул фотоаппарат языком. В это время Володя из своей ямы явственно расслышал, как щелкнул затвор.
Он не ошибся. И когда Казбек удалился к себе в стойло, Володя закричал:
— Бык-фотолюбитель! Я заставил его сделать фотоснимок!
Но вечером Володя проявил пластинку и, к своему ужасу, обнаружил, что Казбек сфотографировал его самого. И главное, в каком виде: растерянного, измазанного мелом, испуганно выглядывающего из ямы!
Егорушка спросил:
— Что-нибудь вышло?
— Засветило.
— Жалко…
15С плотины канала было видно всё школьное опытное поле. Делянки черного пара перемежались с золотистым подсолнухом; темнозеленую ботву картофеля сменяли светлые полоски капусты; рядом с поблескивающим на солнце арбузом пламенела бордовая листва свеклы; свежей зеленью переливались на ветру поздно посеянные делянки овса, ячменя, пшеницы.
Алексей Константинович стоял у подъемного щита плотины. Рядом с ним была директор школы Елизавета Васильевна, уже не молодая, полная, с легкой проседью в черных волосах. Она смотрела на участок и назидательно, словно на уроке, говорила Дегтяреву:
— Алексей Константинович, ваш опытный участок — гордость нашей школы, нашего района и, если хотите, даже области. И вы сами недооцениваете его значение. Поэтому я вас прошу не скромничать на совещании, рассказать о нем, поднять нашу школу. Пусть все знают, учатся у нас…
Дегтярев плохо слушал Елизавету Васильевну. То, что ее вполне устраивало, вызывало у него много сомнений. Да так ли уж хорош опытный школьный участок, как это представляется Елизавете Васильевне?
Дегтярев приехал в Шереметевку весной, вскоре после окончания института. Елизавета Васильевна приняла его весьма радушно, не скрывая, что рада его приезду. И всё же выразила свое удивление, почему он приехал, как она сказала, не то слишком рано, не то слишком поздно: учебный год на исходе, а новый еще не скоро начнется.
— Для биолога учебный год начинается весной. И не в классе, а на опытном участке, — ответил Дегтярев.
— Но у нас нет участка!
— Вот видите, — значит, я хорошо сделал, что приехал так рано. Он будет.
— Вы романтик, Алексей Константинович.
— Практик, Елизавета Васильевна. Что значит ботаника без агрономии? Это физика без техники.
В тридцать лет Дегтярев меньше всего походил на молодого, недавно окончившего институт учителя. Он опоздал с учебой, хотя еще в среднем школе считал, что его призвание быть педагогом и агрономом. Всё это прекрасно соединялось в естествознании. Он заранее решил поехать в сельскую школу. Только там откроются широкие возможности для избранной им деятельности. Но война спутала все его расчеты. Он вернулся в институт спустя несколько лет после войны. Не легко было заново начинать студенческую жизнь и восстанавливать в памяти давно забытое. Однако разве легче было бы ему, если бы он отказался от своей мечты и сменил ее на другое, более легкое, но менее любимое дело? Ну что ж, пусть с запозданием он начинает свою жизнь педагога. В конце концом разве жизненный опыт человека, прошедшего войну, опыт коммуниста не заменит ему хотя бы отчасти педагогический стаж?
Ему пришлось положить не мало труда, чтобы с помощью колхоза устроить небольшую плотину и проложить канал от пруда к школьному участку. А сколько потребовалось затратить сил на опыты! Он действительно создал опытный участок и даже был весьма доволен им. За его работой следили и в колхозе, потому что вскоре и на колхозные поля должна была прийти вода строящегося оросительного канала.
Однако жизнь заставила Дегтярева взглянуть на школьное опытное поле совсем другими глазами. Как он ни старался, ему удалось привлечь к работе в юннатовском кружке лишь десятка два ребят. И из них только трое: Егор Копылов, Володя Белогонов и Зоя Горшкова думали после окончания школы работать в сельском хозяйстве. И тогда он спросил себя: да кто он, Дегтярев, — агроном или педагог? Какая цель его жизни? Выращивать пшеницу, овощи, картофель или воспитывать ребят? Шереметевка — отстающий колхоз. Некоторые ребята только и слышат и семье: то в колхозе нехорошо, то плохо. Недавно разговаривал с Николаем Камышевым. Мечтает уйти в лес, быть птичьим царем! А почему? Там не будет ни отца ни матери над ним, ни агронома, ни председателя колхоза, и будет он один всем птицам царь. Ведь это же страшная вещь! Учим, учим ребят, каждый день с ними и допустили, что в детских душах проросли сорняки, которые заглушили тягу к земле, уважение к крестьянскому труду, любовь к колхозу. А Елизавета Васильевна требует: не скромничать, поднимать авторитет школы, звать учиться у шереметевских учителей. Чему? Неужели она не видит ничего? Не видит самого главного!
Когда Елизавета Васильевна ушла с участка, на дороге, ведущей к пруду, Дегтярев заметил пионервожатую Екатерину Ильиничну. Подойдя, она поздоровалась и с возмущением проговорила:
