– Россия не есть лишь бесформенная и инертная масса, пригодная исключительно к тому, чтобы быть вылитой в любую форму европейской цивилизации и покрытой, по желанию, лоском английским, немецким или французским… Россия есть живой организм, она таит в глубине своего существа свой собственный нравственный закон, свой собственный умственный и духовный уклад…
Это было бы очень интересно, если бы Шура только вчера не прочитала эти строки в мемуарах фрейлины Тютчевой. Она хотела было сказать об этом Тане, но, обернувшись, поняла, что слишком увлеклась наблюдениями и упустила момент, когда та куда-то отошла.
Боже правый! Шура слегка запаниковала, чувствуя себя как потерявшийся посреди людной улицы ребенок. Кругом все незнакомые и странные, если с ней заговорят, она, может быть, и не найдет что ответить!
Она протиснулась вдоль стенки мимо группы элегантных дам, одна из которых горячо говорила:
– Господи, да хватит о Наташе Ростовой! Импровизация, русская душа – как же! Только мужчина мог придумать такую глупость. Во времена войны с Наполеоном все барышни стояли в очередь к великой Колосовой, обучавшей молодых дворянок народным русским танцам. Несомненно, Наташа тоже у нее училась.
В следующей комнате обсуждали уже не литературу, а политику.
– Такова российская традиция – давать государям прозвища, – говорил серьезный молодой офицер. – Александр I звался Победителем, спорный вопрос – заслуженно или нет, но по крайней мере понятно, за что. Все-таки Наполеон был побежден в его царствование.
Шура собиралась пройти мимо, но ее остановил смутно знакомый насмешливый мужской голос:
– А вот Николая I прозвали Палкиным, и почему-то я не сомневаюсь, что это прозвище было дадено более искренно.
Она попыталась разглядеть человека, который это сказал, но не увидела даже его затылка – он стоял к ней спиной и к тому же был заслонен другими людьми. Тем временем многие рассмеялись, серьезный офицер натянуто улыбнулся, но тут же продолжил:
– Александр II, как все знают, получил прозвание Освободитель.
Стоявшая рядом с ним немолодая, но очень представительная дама с коротко постриженными темными волосами, величественно кивнула.
– Кажется, он единственный из российских императоров, чье прозвище не вызывает ни вопросов, ни споров. Я продолжу ваш список. Александр III звался Миротворцем, и прошу прощения, если обижу чьи-то верноподданнические чувства, – она бросила насмешливый взгляд на офицера, – но я вовсе не уверена, что это заслуженно.
– А есть ли прозвище у царствующего Государя? – вмешалась какая-то девушка и тут же стушевалась под взглядами остальных и неловко пролепетала: – Или их дают только после… то есть потом, при его наследниках?
– Льстивые официальные прозвания дают при жизни – придворные льстецы, – снисходительно дама с короткой стрижкой. – Должна вас разочаровать, у Николая II до сих пор так и не появилось подобного лестного прозвания, но зато в изобилии есть некомплиментарные прозвища. Самое известное из них – Кровавый. Память о погибших на Ходынском поле во время коронационных торжеств 1896 года по-прежнему не забыта. А после проигранной Русско-японской войны, Кровавого воскресенья и бессмысленных многомиллионных жертв мировой войны оно стало еще популярнее.
– До чего же вы любите говорить о войнах и крови, – раздался все тот же насмешливый голос. – Лично мне милее другое прозвище государя – Ананас.
– Как? – изумилась девушка, а вслед за ней это же мысленно повторила и Шура, осторожно пробирающаяся через спорящих, чтобы разглядеть господина с насмешливым голосом.
– Ананас, – повторил тот. – Государь славится своим неумением произносить речи и еще большим неумением выбирать людей, которые ему эти речи пишут. В одном из его манифестов в тексте неудачно и неоднократно использовалась фраза «А на нас легла тяжкая ответственность…», «А на нас легло бремя…», «А на нас…». Так и появилось прозвище Ананас.
Хохот на этот раз был практически всеобщий, хотя видно было, что офицеру, рассказывавшему о прозвищах, это не по нраву. Впрочем, Шуре было не до него. Она наконец-то сумела подняться на цыпочки и увидеть насмешливого господина.
Она не ошиблась – его голос действительно был ей знаком.
Это был главарь грабителей.
И что ужаснее всего – он словно почувствовал ее взгляд, поднял голову, и их глаза встретились.
Шура задохнулась от испуга, а он словно бы даже обрадовался. Усмехнулся и подмигнул ей, как будто они старые знакомые, связанные каким-то им одним известным секретом!
Она отпрянула и испуганно огляделась в поисках кого-нибудь знакомого.
Таня! Слава Богу! Она, уже почти не стесняясь, протиснулась к двери и схватила подругу за руку.
– Ну куда ты пропала? – обрадовалась та. – Пойдем, я еще успею познакомить тебя с Ахматовой.
– Погоди. – Шура сжала ее руку. – Знаешь вон того человека?
– Какого? – Таня заглянула ей в лицо и посерьезнела. – Что-то произошло?
– Вон того, рядом с дамой… – Шура повернулась в сторону людей, беседовавших о прозвищах, но грабителя среди них уже не было. Действительно, а она чего ожидала? Что он, такой глупец, останется и дождется, пока она полицию приведет?
Таня проследила за ее взглядом.
– Ты об офицере? Не знаю, но могу узнать, если хочешь.
Шура покачала головой.
– Нет, не надо…
– Да что произошло?
В конце концов они отошли в угол, и Шура коротко рассказала о неудачном ограблении и о том, что она узнала главаря грабителей среди гостей литературного салона.
К ее удивлению Таня вовсе не испугалась и не ужаснулась, наоборот, глаза ее заблестели.
– Боже, какое приключение! Какой romantic! Значит, во главе банды стоит человек из общества?
– Да. А поручик Ивашков говорит, что это не просто воры, а революционеры.
– Восхитительно! – Таня возвела глаза к небу. – Русский Робин Гуд! Грабит богатых, чтобы совершить революцию для бедных! Я хочу с ним познакомиться! Как он выглядит?
Вопрос поставил Шуру в тупик – умение описывать внешность никогда не было ее сильной стороной. К тому же ее смущала реакция подруги.
– Он… довольно обычный. Кажется, среднего роста. Вроде бы шатен. Лицо такое… обыкновенное, но довольно приятное.
– Молодой?
– Да… или нет… Он моложе папы, но старше Се… поручика Эминова. – Шура кашлянула и поспешно добавила: – А также Ивашкова или твоего Камилева.
Таня хмыкнула, бросила на нее пронизывающий взгляд, но не стала заострять внимание на оговорке.
– Разброс широкий. Тридцать-сорок, значит. Глаза какие?
– Я не разглядела, было темно.
– Усы-борода были?
Тут Шура сообразила, что же изменилось во внешности грабителя.
– Были! А сегодня не было!
Таня заинтересованно взглянула на нее.
– А ты уверена, что это он?
– Уверена.
– Ладно. – Таня задумчиво кивнула. – Этого мало, но уже кое-что. Я попробую разузнать. А ты будь осторожна. – Она взяла ее за руки и внимательно посмотрела ей в глаза. – Очень осторожна. Пойми, наши Робин Гуды – все-таки не герои сказок. Ради своих идей, ради своей мифической революции они убивают, не задумываясь. Ты меня поняла?
– Поняла, – прошептала Шура, чувствуя бегущий по спине холодок.
– Так, – Таня взглянула на свои изящные часики, – пожалуй, у меня пропало настроение слушать литературные дискуссии. Как ты смотришь на то, чтобы пойти перекусить? Здесь рядом «Контан», сегодня там будут петь русские и цыганские романсы. Не Морфесси[1], конечно, но послушать можно.
Шура слегка покраснела и замялась, не зная, как признаться, что у нее нет с собой денег на ресторан. Родители давали им с Валентиной «на булавки», и, допустим, в кондитерской они вполне могли посидеть, выпить чаю с пирожными и даже много чего накупить с собой. Но ужин в дорогом ресторане стоил больше, чем им выдавали на неделю.
Валентина как-то раз пыталась уговорить маму увеличить сумму «на булавки», но та ответила, что порядочные девушки не нуждаются в наличных: наряды им заказывают, кормят, уроки музыки и языков оплачивают, в театр возят, зачем им еще деньги? Покупать неприличные романы? Ходить в этот ужасный синематограф? Кутить в ресторанах?
– Не беспокойся, – поняла ее смущение Таня, – я угощаю. Знаю, что девицам не положено давать денег, и, конечно, твоя маменька соблюдает это правило неукоснительно. А я – сама себе хозяйка, сама зарабатываю, сама и трачу куда захочу.
В конце концов Шура согласилась, рассудив, что потом найдет способ поблагодарить подругу. К тому же ей еще ни разу не доводилось бывать в таком роскошном ресторане, как «Контан», поэтому, конечно, ей было очень любопытно.
У самого выхода они вновь увидели Ахматову. Та стояла возле гардероба и с задумчивым видом слушала Петра Бобринского.
– Гневные стихи Мицкевича против Пушкина, в сущности, справедливы, – горячо говорил Бобринский, – и Пушкину, чтобы ответить с достоинством, только и оставалось, что отвечать с надзвездной высоты.
