Сеит, впрочем, постарался выйти из неловкого положения с честью. Он всегда умел обращаться с дамами – это она уже потом поняла.
– Александра Юлиановна, – он поцеловал ее руку и покаянно покачал головой, – прошу просить меня за эту глупую шутку. Надеюсь, мы сможем остаться друзьями?
Шура изо всех сил пыталась изобразить из себя взрослую, выпрямилась, выдавила улыбку и пробормотала:
– Если вы сожалеете, то я, конечно, вас прощаю…
– Я сожалею? – удивился Сеит. – Ни в коем случае! – Он обезоруживающе улыбнулся. – Я всегда буду вспоминать этот счастливый фант, позволивший мне поцеловать столь прекрасную девушку.
Миша, конечно, снова возмутился, но Шура его не слушала. Романтический флер вернулся и на этот раз окутал ее так плотно, что она стала весь мир видеть в розовом свете.
Все-таки пятнадцать лет – это так много и так мало. В этом возрасте мечты уже становятся вполне взрослыми, а вера в них еще остается детской. Как знать, может, будь Шура постарше, она бы восприняла все по-другому, гораздо легче. А будь она помладше, этого и вовсе не произошло бы, ведь Септ не стал бы целовать маленькую девочку.
* * *
Конечно, всего этого Шура рассказывать не стала и уж тем более предпочла не распространяться о своих ощущениях и впечатлениях. Она постаралась описать произошедшее как можно короче и без подробностей. Но Таня, судя по ее задумчивому и словно бы пронизывающему насквозь взгляду, поняла не только то, что она рассказала, но и то, о чем она умолчала.
Когда же она замолкла, Таня после короткого раздумья пробормотала:
– Кажется, сейчас мне самое время сделать то, что принято делать в вашей семье во всех нерядовых ситуациях.
– Что? – удивилась Шура. Такого ответа на свою исповедь она никак не ожидала.
– Процитировать Пушкина.
Таня откинулась на стуле и нараспев начала читать:
И в сердце дума заронилась;Пора пришла, она влюбилась.Так в землю падшее зерноВесны огнем оживлено.Давно ее воображенье,Сгорая негой и тоской,Алкало пищи роковой;Давно сердечное томленьеТеснило ей младую грудь;Душа ждала… кого-нибудь,И дождалась… Открылись очи;Она сказала: это он!
Она замолчала, внимательно посмотрела на Шуру и спросила:
– Или скажешь, я неправа?
Шура молча опустила глаза. Отрицать было бы глупо да и нечестно – если уж начала рассказывать, надо говорить правду. Но что тут говорить? Пушкин, как всегда, сформулировал все настолько точно, что к этому просто нечего было прибавить.
Глава 7
Волк
Утром, едва Шура успела одеться и позавтракать, как ей доложили о приходе поручика Ивашкова.
Валентина еще не вернулась из Царского Села, а Юлиан Матвеевич уехал по делам, поэтому Шура хотела сказать, что они не принимают – все-таки встречать его одной было не совсем прилично. Но потом подумала, что, во-первых, ей это казалось не слишком вежливым, а во-вторых, вдруг у него какое-то важное дело, не зря же он явился в такую рань.
Поэтому она все же вышла в гостиную и после обмена положенными приветствиями и приглашения сесть вежливо сказала:
– Вы приехали к отцу? К сожалению, его нет дома.
– Нет, к вам.
Шуру бросило в краску, и она тут же пожалела, что все-таки решила его принять. Обострившимся женским чутьем она поняла, что за этим последует. Поручик Иваш-ков приехал объясняться ей в любви. Или того хуже – сразу руки просить.
О боже! Ей было бы куда легче, будь он ей неприятен, тогда бы она ни о чем не беспокоилась – просто отказала бы ему, и все. Но он вызывал у нее симпатию, и ей совершенно не хотелось его расстраивать. А ведь понятно, что отказ – он и есть отказ, как его ни приукрашивай.
– Боюсь, я очень спешу… – попыталась она уклониться от разговора. – Может быть в следующий раз…
– Следующего раза может и не быть. – Поручик Ивашков встал с кресла. На его лице отражалось сильное душевное волнение. – Ввиду чрезвычайных обстоятельств мой отпуск сократили, и сегодня я уезжаю на фронт.
– О… – Шура тоже поднялась. – Я очень сожалею и желаю вам всяческой удачи. Надеюсь, вы скоро вернетесь, а главное – целым и невредимым.
– Благодарю вас. – Ивашков поцеловал ее руку, но не выпустил, а продолжал удерживать в своей. – Александра Юлиановна… Я понимаю, что мы совсем мало знакомы, но когда идет война, дорога каждая минута, ведь она может стать последней.
– Я вас не понимаю, – пролепетала Шура, не зная, куда глаза девать и уж тем более не зная, как бы отобрать руку так, чтобы его не обидеть.
Ивашков, видимо, заметил ее замешательство, мягко выпустил ее ладонь и отступил на шаг.
– Могу ли я попросить вас об одном одолжении?
– О каком?
– Подарите мне талисман.
– Что? – Шура в изумлении вскинула на него глаза и вновь покраснела под его преданным взглядом.
– Талисман. Какую-нибудь вещицу на память, которая оберегала бы меня в бою. Я не смею просить вашу фотографическую карточку, понимаю, вы не можете так рисковать своей репутацией. Но просто вещицу, о которой будем знать только мы с вами…
– Да-да, подождите! – Шура закивала и торопливо выбежала из гостиной. Подобрала юбки и вихрем взлетела на второй этаж.
Что же ему подарить? Боже правый! Ничего не приходило в голову! Но нельзя же отказать в такой просьбе офицеру, отправляющемуся на войну! Тем более высказанной так деликатно.
Она лихорадочно оглядывала свою комнату и наконец остановила взгляд на висящей у изголовья ладанке. Схватила ее и поспешила обратно в гостиную.
– Благодарю вас. – Ивашков осторожно принял из ее рук ладанку и надел на шею. – Теперь я уверен, что вернусь.
Шура смущенно улыбнулась и уже по собственному почину протянула ему руку.
– Я буду молиться за вас.
Он коснулся губами ее пальцев, поклонился и, видимо, хотел уже откланяться, но вдруг остановился.
– Александра Юлиановна, простите мою дерзость, но я обязан вас предупредить.
– О чем? – изумилась Шура, никак не ожидавшая такого поворота.
Ивашков чуть поколебался.
– Поручик Эминов – прекрасный офицер, храбрый человек, я не колеблясь доверил бы ему в бою свою жизнь, но что касается дам… у него не лучшая репутация.
Шура вспыхнула, причем больше даже не из-за слов Ивашкова о Сеите – какая ей разница, что кто-то о нем думает! То, что он узнал ее сердечную тайну – вот что ее испугало и возмутило. Она так строго себя держала, так контролировала свои жесты и выражение лица! Никто кроме Тани ничего не заметил, даже Валентина.
Как же ему удалось догадаться? И как он посмел с ней об этом заговорить?! А она еще так расчувствовалась, ладанку ему подарила!
– Не понимаю, о чем вы, – ледяным тоном сказала она и выразительно посмотрела на дверь. – Прошу прощения, но я уже говорила, что спешу.
Ивашков молча поклонился и вышел. Через минуту послышался шум отъезжающего экипажа.
Шура выглянула в окно, провожая его взглядом. Она ощущала странную смесь вины и раздражения. Ладно, уехал, и бог с ним, она ему на самом деле желала лишь хорошего. Но все же радовалась, что его не будет поблизости.
* * *
Отец вернулся через пару часов чрезвычайно довольный. Надежда Васильевна Богаевская наконец-то вернулась в Петроград и подтвердила данное в письмах обещание принять у себя племянниц на то время, пока Юлиан Матвеевич будет в клинике.
После обеда приехала и Валентина. Услышав новость, она тут же помчалась переодеваться в самый элегантный из своих туалетов, предназначенных для визитов, и вечером они все трое уже сидели в гостиной Надежды Васильевны. Та встретила их весьма любезно и пожелала, чтобы они все называли ее Надин – так звали ее не только лучшие друзья, но и все светские люди Петрограда.
Дом Богаевских произвел на Шуру сильное впечатление. Она вроде бы привыкла и к большим домам, и к дорогим вещам, и к самой различной обстановке – богатой, модной, подобранной с большим вкусом. Но так случилось, что она никогда прежде не видела по-настоящему аристократических домов и не знала, что такое подлинный аристократизм.
У тетушки Надин было так невероятно уютно, как, казалось бы, просто не могло быть в доме, полном дорогих вещей. Но эти роскошные вещи были так приспособлены для служения людям, так все стояло и лежало на своих местах, что Шура впервые поняла – вот таким и должно быть богатство, идеально удобным и незаметным.
Аристократическая роскошь – это когда все искусно устроено для удобства, уюта, а не напоказ. Кресла словно сами протягивают вам подлокотники, приглашая в свои уютные объятия, мягкие ковры приглушают лишние шумы, столовое серебро не сверкает, как на купеческих столах, а наоборот, выглядит потемневшим от времени, чтобы не смущать гостей, и только белоснежные скатерти и салфетки демонстративно подчеркивают, какая здесь чистота и порядок.
Сама Надин Богаевская была такой же, как ее дом, – изящной, роскошной и невероятно обаятельной. При встрече она протянула Юлиану Матвеевичу руку с такой приветливой улыбкой, окинула племянниц таким нежным взглядом, что даже вечно смущающаяся Шура почувствовала себя желанной гостьей.
