вдруг меня неожиданно резко дёрнули за руку и за мной захлопнулась дверь.
— Что… — пискнула я и аптечка с грохотом упала на пол.
— Тише, — тёплая ладонь легонько накрыла мои губы, а вторая плотно прижимала к своему владельцу, — кто-то идёт.
Серафим?
За дверью послышались тяжёлые шаги. Их владелец шёл медленно, будто искал что-то. Или же кого-то.
Я зажмурила глаза, борясь с диким желанием броситься бежать. Сердце в груди отбивало отчаянную дробь в дикой панике и страхе перед тем, кто стоял за дверью и тем, кто прижимал меня к себе, прикрыв рот рукой.
Секунды казались часами, безумно долгими, на столько что стало казаться, будто я останусь в этом положении навечно.
Над ухом я ощущала его неровное дыхание, а в спину, глубоким эхо отдавался сбивчивый ритм его сердца. Как странно…разве Жнецы смерти не мертвецы? Почему у него бьётся сердце?
Перед глазами вспыхнуло яркое воспоминание о том, как на пол закапала кровь, когда Даниил ранил его подсвечником. В тот момент я не обратила на это внимание, но сейчас…
Шаги за дверью спустя мгновение затихли, сообщая о том, что их владелец утратил к нам интерес.
— Можешь идти, — Серафим отпустил меня отступив на шаг назад, — впредь не броди по особняку одна. Но, кажется, мои слова для тебя не имеют значения. Я уже предупреждал.
Я повернулась, наблюдая за тем, как дворецкий удаляется от меня в другой конец комнаты к дивану, на котором лежала раскрытая книга. Значит, Анна застала его за чтением.
— Подожди, — Серафим замер на месте, — почему ты помог мне?
Мужчина медленно повернулся. Выражение его лица было как всегда добродушно, а на губах играла добрая улыбка.
— Мне не стоило? — он изогнул бровь, а в голубых глазах заиграли озорные огоньки. Похоже, сложившаяся ситуация забавляла его.
— Не стоило, — во мне закипала злость от осознания того, что существо, что стояло передо мной знало причину того, почему всех нас собрали в этом жутком особняке и не собиралось делиться информацией, — зачем ты вмешался, если тебе всё равно умру я или нет?
Лицо дворецкого побледнело, и улыбка моментально исчезла.
— Тебе так не терпится расстаться с жизнью? — его голос звучал спокойно, но в ней ощущались едва уловимые холодные нотки.
— Вы собрали нас всех здесь, засунув в жёсткие рамки «вспомнить то, о чём мы понятия не имеем», при том, что ты, — я подошла к нему ближе и ткнула указательным пальцев в его грудь, — знаешь всё.
Я не узнавала собственный голос: он звучал звонко и надломлено, будто в любой момент я была готова перейти на крик.
— Ты же знаешь, я не могу рассказать, — выдохнул он, избегая моего взгляда.
— Иначе всё потеряет смысл, — продолжила я. — Да, я помню. Но ты, — я легонько ударила его кулаком в плечо, — даже не представляешь, какого это, не знать о себе ничего и…быть так близко к смерти.
Серафим поймал мою руку за мгновение до того, как она снова чуть не коснулась его плеча.
— Амина, — прошептал он, — я — Жнец смерти. Я как никто другой знаю, что такое не знать ничего о себе новом и быть так близко к смерти, что и не снилось. До того, как я попал сюда, мне приходилось переправлять десятки умерших каждый день из одного мира в другой.
— Тогда почему, — неожиданно для меня самой по щекам потекли слёзы, которые я так долго отчаянно сдерживала, — почему ты не..
Слова застыли на губах от рывка, за которым последовали крепкие, но очень нежные объятия.
Я замерла на месте, совершенно сбитая с толку, позволив тёплым рукам прижать меня к мужской груди.
— Просто постарайся вспомнить, — прошептал Серафим мне на ухо, мягко поглаживая спину, — от этого зависит очень много. И, — он замолчал и ладонь, что лежала на моей спине слегка дрогнула, — не проси меня рассказать. Если я это сделаю, то уничтожу нас всех.
Находясь в его объятьях, будто в нежном тёплом облаке я осознала, насколько внутреннее напряжение сдавило сердце. И…насколько нужным было то, чтобы меня просто прижали к себе и отгородили от всего мира хотя бы на пару секунд.
От него приятно пахло мятой и бергамотом и чем-то ещё, таким знакомым и родным, что руки сами по себе нырнули под его пиджак, сжимая тонкую ткань рубашки.
От подобной наглости Серафим вздрогнул и собирался было отступить назад, но мои слова заставили его остановиться:
— Побудь со мной, — слезы безмолвно оставляли на моих щеках мокрые дорожки, срываясь с подбородка и разбиваясь о ткань черной, будто сама ночь, рубашки, — мне так страшно… А сейчас…
— Только в этот раз, — этот бархатный шёпот, это тепло и нежность прикосновений, — тебе не стоит доверять мне.
— Я знаю, что могу, — слова вырвались сами собой, будто из глубины души, — но не помню, почему. Мы же знали друг друга. И знали очень близко, — я покачала головой, не веря в собственные слова, — сейчас я это чувствую особенно остро. Ты обнимал меня когда-то и почему — то от этого….
Очень больно.
— Все мы в этом особняке связаны одной историей.
— Но, почему ты всё помнишь? — я подняла на него глаза.
Серафим смотрел на меня сверху вниз и его глаза медленно застилала черная пелена, так же как в первый вечер в особняке, а по скулам расползались черные трещины.
Невольно я протянула руку, касаясь черных отметин, будто не веря, что они в действительности могут появляться на столь красивом лице.
— Потому что мне уже невозможно помочь. — Серафим накрыл мою руку своей и уголки его губ с горечью дрогнули. — Моя душа переродится только тогда, когда отработает долг за один из самых страшных грехов.
Тонкие пальцы нежно смахнули слёзы с моей щеки.
— Когда вспомнишь, ты всё поймёшь. Но, впредь, больше не приближайся ко мне настолько близко. Это тебя ранит.
Он отстранился и в тот же момент показалось, что я снова стала уязвимой. Ощущение безопасности исчезло, оставляя в груди зияющую рану.
— Кем ты был для меня?
Повисла гнетущая тишина, полная недосказанных слов и непонятных чувств.
— Я был тем, — он поправил пиджак и опустил глаза, — кто уничтожил тебя, Амина. Надеюсь, этого будет достаточно, чтобы ты держалась на расстоянии.
Его слова эхом отражались в моём сознании, но какая-то то его часть яростно отвергала их смысл. Нет, я чувствовала, что нас связывало что-то хрупкое и теплое.
— Ты не мог причинить мне вред, — я отступила на шаг назад. По телу пробежали мурашки от осознания того, что я позволила себе слишком
