— Это ничего не доказывает — Хорек просто самолично решил стражем заниматься, так что остальным без надобности к вам ходить было.
Перспектива наткнуться на толпу инквизиторов не вдохновляла, но и отступать я не хотел. Видимо от лишений мозг начал работать с перебоями: в здравом уме плюнул бы и на Хорька, и даже на Зеленого… в первую очередь себя спасать надо.
— Канфидус: в доме очень тихо. Если их здесь много, то, наверное, спят. Осмотрим потихоньку все.
— Проснутся… от вони нашей проснуться, — еретик был настроен пессимистически.
Более не тратя время на пустые разговоры, принялся изучать первый этаж. Кухня — на ее пороге желудок скрутило судорогой от ароматов пищи; кладовка; чулан забитый хламом по саму дверь; большая полукруглая трапезная комната заставленная столами и лавками; запертая на замок дверь, окованная железом. Везде темно и безлюдно. Далее коридор, заворачивая, вывел к началу винтовой лестницы.
Направились вверх, поднявшись на второй этаж. Он состоял из двух больших полукруглых комнат, заставленных низкими койками и пузатыми шкафчиками сколоченными из небрежно оструганных досок. Голые каменные стены, узкие амбразуры зарешеченных окон, затянутые белесой пленкой, дощатые полы, серые одеяла на соломенных тюфяках. Предельно спартанская обстановка — на казармы похоже. Судя по всему, здесь обитают младшие чины ордена карающих, но сегодня не было никого.
Третий этаж порадовал контрастом. Здесь вообще не было перегородок: одна большая круглая комната. Вдоль стен почти сплошной вереницей тянутся шкафы из лакированного дерева — лишь напротив амбразур промежутки оставлены. Пол застелен коврами, явно не дешевыми. Несколько кожаных диванов и кресел, высокая кровать под балдахином, позолоченные светильники и люстра, роскошный огромный стол, выгнутый дугой, за ним еще парочка, заставленных самыми разнообразными предметами: химическая посуда, весы, толстенные книги, приборы для письма, шкатулки. На одном участке стена свободна от мебели, увешана холодным оружием, а окна там прикрыты свисающими шторами с богатой вышивкой. Безделушки, вазы, подсвечники, миниатюрные картины виднелись куда ни плюнь — к месту и не к месту.
Не знай я, куда попал, пришлось бы ломать голову, пытаясь понять, кто же здесь обитает: зажиточная проститутка или алхимик-гедонист.
— Неплохо Хорек устроился: безвкусно, но дорого, — присвистнул епископ. — Дан — башня пустая. Ума не приложу — куда все карающие подевались. Хотя кое-что подозреваю…
— Вот и у меня те же подозрения: наверное, пошли нас убивать. В тюрьму. Вы же сами говорили.
— Наверное, так и есть.
— Давайте спустимся вниз. Надо старика связать, и обыскать кухню — очень уж есть хочется.
— Отличная мысль — запахи там весьма приятственные.
* * *
Приятными оказались не только запахи. Не знаю я догматов местной религии, но одно понял точно: плоть свою братья ордена карающих голодом не терзают. Да и насчет изнуряющих постов не уверен — мясным здесь явно не брезговали.
В епископе пробудился давно уснувший инстинкт мародерства — с профессионализмом бывалого наемника он за какую-то минуту обнаружил немало разнообразных деликатесов. Но не стал кидаться сразу на все — для начала попил молока, этим же молоком обмыл руки, предварительно пополоскав их в ведре с водой. Я повторил его действия — даже умирая от голода трудно решиться есть такими лапами.
Пока еретик наседал на сыр и балыки, я кушал сливочное масло, отхватывая его понемногу найденным на кухне ножом. Съев кусочек, делал паузу — прислушивался к своим ощущениям. После такой голодухи неосторожно слопанная пища может убить.
Не убила. Мало того: ни малейших неприятных ощущений — один позитив. Ни рези, ни боли, ни спазмов — лишь приятная теплота и довольное урчание.
Масло, конечно, пища специфическая — один из наиболее энергетически выгодных продуктов, к тому же легко усваивающийся. Но эти свойства не объясняют, почему я после столь долгого голодания не испытываю неудобств. Или это особенность пищеварительной системы местных жителей, или что-то другое. Возможно, новоприобретенные свойства — после боя у брода во мне много чего изменилось.
— Дан — отведайте лучше ветчины. Как вы можете поедать масло безо всего — противно ведь. А ветчина отменная.
— Потом — масло для меня сейчас нужнее.
— Зря-зря… А неплохо живут карающие: все свежее и отменное. Странно, что при такой кормежке толстых среди них немного. Желчью видать исходят от злобы, вот и не идет пища впрок.
Не обращая внимания на маловразумительную болтовню Канфидуса (тот говорил, не забывая жевать), я прислушивался к своим ощущениям и не мог им нарадоваться. В желудке будто ракета стартовала — огонь, разгораясь в районе пупка, струями распространялся по всему телу. По следам этих струй начинало приятно покалывать — будто каждая клеточка наливалась энергией. Я все еще был усталым, голодным, отупевшим от всего, что пережил, но уже далеко не полумертвым. Пожалуй, даже готовым подраться с тем тюремщиком на равных — не спасла бы его плетка.
Нет — со мной явно что-то не то. Как бы ни полезно сливочное масло в такой ситуации, но скорость метаболизма оно не увеличивает.
Да какая разница — все, что со мной происходит, к лучшему. Я в этом не сомневаюсь.
Нож прошелся по дереву, подчищая последние крохи. Невероятно: масла было килограмма полтора, и я все это умял!
Самое странное — ничуть не наелся: аппетит даже сильнее разыгрался.
Что там епископ говорил насчет ветчины?
Когда и с ветчиной было покончено, я взялся за кровяную колбасу, а Канфидус начал посматривать косо. Наверное, опять подозревает во мне перерожденного. Плевать — срочно нужна еда, причем много.
Слабосоленое копченое мясо, молоко, паштет из рубленой печени, краюха хлеба с роскошным балыком, еще молоко. Только огурцов для полного счастья не хватает и селедки. И куда только все помещается, а желудок требует еще и еще. Остановил себя волевым усилием: я так до утра буду жевать, пока в кладовой не останутся голые полки.
— Канфидус — надо хоть немного обмыться и цепи снять.
— За комнатой слуги видел чан для стирки — можно там и помыться. Только сперва одежду найдем, иначе толку от мытья не будет.
Найди одежду не успели — едва выбрались из кухни, как со стороны входных дверей послышался подозрительный лязг. Притихли, епископ поспешно погасил свечу, в тишине отчетливо услышали скрип раскрывающихся створок, и, тут же, топот множества ног. В коридоре замерцали отблески огня, рядом опять открывается дверь — похоже, та самая, что на замке была. Звон железа, характерные звуки — будто при раздаче оружия.
— Все?
Голос знакомый, мерзкий, заставивший ладони непроизвольно сжаться в кулаки.
Цавус.
— Да брат — теперь у каждого есть меч и кинжал. Но может надо и кольчуги поддеть? — а этот голос незнаком, но не менее мерзок.
— Два колодника обессиленных, без оружия. У стража ноги покалечены к тому же. Зачем вам кольчуги — они только замедлять будут. Отсюда до старых валов надо все осмотреть, да поживее — далеко они не могли уйти. Да смотрите с разбойниками не перепутайте — тех немало разбежалось из-за этих ротозеев! С нами Бог, братья — я буду за вас молиться!
Стук закрывающихся дверей, лязг замка, раздраженный крик Хорька:
— Кло! Старый бездельник! Почему я должен двери закрывать?! Чего молчишь?! Подох там, что ли?! И отчего здесь так воняет?! Дверь в уборную не прикрыл опять?!
Приближающиеся шаги — инквизитор явно направляется в комнату слуги, с целью проверки своего предположения.
Дойти до конца не успел: из кухни выскользнул Канфидус, замер перед ошеломленным Цавусом:
— Привет Хорек — давно не виделись.
Сказано было тихо, благожелательным тоном, а вместо точки в предложении епископ уверенно, резко, со знанием дела опустил массивный деревянный черпак на макушку инквизитора.
* * *
Сидя на роскошном кожаном диване я лениво жевал засахаренные фрукты, запивая их мелкими глотками нежного розового вина. Рядом, в кресле, устроился епископ — он, позабыв про чревоугодие, с интересом изучал какую-то книгу. Судя по размерам, "Война и мир" напечатанная шрифтом для плоховидящих. Под потолком горела люстра на добрых два десятка ароматических свечей. К их аромату все еще примешивался смрад канализации — несмотря на все наши усилия, отмыться дочиста не удалось — здесь баня нужна, а не деревянная лохань с холодной водой. Но с прежней вонью уже не сравнить — жить можно, так что настроение у нас повышалась с каждой минутой.
Но не у всех присутствующих оно повышалось. Третий участник нашей кампании не радовался жизни — скорее наоборот. Да и трудно ей радоваться в его положении. Избавившись от цепей (пришлось повредить заточку пары великолепных кинжалов и немного помахать разукрашенным боевым молотом), мы не стали их выбрасывать — заковали беспамятного инквизитора по рукам и ногам, делая это крайне грубо, отчего он заработал несколько ушибов и кровоточащих ран (нас это ничуть не расстроило). Затем, уже когда очнулся, пристроили на стене, в качестве аванса с удовольствием постучали кулаками по лицу и печени, после чего временно оставили в покое — пусть немного поразмышляет над бренностью бытия. Теперь он с трудом ступнями до пола доставал, дышал с болезненным присвистом, непрерывно шмыгал расквашенным носом и косился на нас весьма неодобрительно. Не будь кляпа, небось кричал бы уже во всю глотку, обвиняя нас во всех грехах сразу.
