Многорукий бесчинствовал в далайне, появляясь на суше не так уж часто, хотя люди, которых он ел, полагали, что такое могло бы случаться пореже. В конце концов люди стали привыкать к мысли, что они всего-лишь чужая еда, и, может быть, вовсе бы в этому привыкли, если бы не начал меняться самый далайн. Чистая прежде вода помутнела, обратилась в дурно пахнущую слизь, негодную ни на какое употребление. В глубине повывелись пёстро окрашенные громадины, украшавшие изумрудными фонтанами горизонт, зато завелось множество хищной пакости, грозящей жизни всякого, кто осмелится подойти к краю земли. Светлые ручьи, бегущие от подножия суурь-тэсэгов, загустели смердючим, разъедающим кожу нойтом; нойт затянул уютный прежде шавар уничтожив в нижних пещерах розовых светящихся слизней и нежную грибницу наыса. Люди разом лишились жилья, любимой пищи и возможности осветить путь ночью. Убитые нойтом, засохли развесистые туйваны, выродилась хлебная трава, заменившись бесплодным, сухо шуршащим хохиуром.
Голодная смерть улыбнулась народу обескровленными губами, и, верно, то был бы лучший выход для обречённых двуногих, но и этого не допустила немилостивая судьба, растянув агонию на несколько поколений. В обратившемся в клоаку шаваре завелись прежде невиданные гады. Они были страшны и опасны, защищены толстой бронёй и отравленными шипами, плоть их казалась гадостной на вкус, но всё же не давала добытчику умереть с голода. А под слоем грязи на бывших лужайках зародились чешуйчатые клубеньки чавги. Её водянистая сердцевина годилась и в пищу, и для питья и, чтобы омыть изъеденные нойтом руки.
Невзирая ни на что, жили люди, вернее, умирали чуть медленнее, чем хотелось милосердию.
Странные вещи видит сидящий на краю алдан-тэсэга.
Вместе с горем всегда приходит и надежда на избавление. Один из людей столь великим гневом воспылал против Ёроол-Гуя, что его душевный огонь оказался способен осушить бездонный далайн. И в скором времени рядом с крестом Тэнгэра стояло ещё два оройхона, и люди воспряли духом, надеясь, что чудотворец илбэч оградит их от неуёмной хищности бога.
Но верно и Ёроол-Гую не прошло бесследно прошлое поражение. Многорукий был уже не тот, что в прежнем бытии. В нём родилась новая способность, на первый взгляд не слишком заметная, но оттого не менее опасная. Как и прежде в Ёроол-Гуе не было ни проблеска разума, великий бог был туп, словно брюхоногий моллюск, но всё же его действия обрели заметную цель. Ёроол-Гуй научился различать илбэча в толпе прочих людишек и неуклонно преследовал его всюду, куда бы тот ни побежал. А в мире не было такого места, докуда не дотянулся бы длиннорукий.
Вскоре илбэча не стало. Перед смертью он успел подарить людям ещё один оройхон, уводящий вбок от креста Тэнгэра и почти ни к чему не годный. На том и сгинула живая надежда, оставшись лишь в умах человеческих.
А на смену надежде пришла вражда. Немощно стало людям биться с Ёроол-Гуем, и они обратились друг на друга. Восемь одинаковых оройхонов были неравны местом своим, поскольку с разных сторон прикрывало их неравное число соседей. В центре креста Тэнгэра жить было чуть легче. Счастливый оройхон выходил к далайну всего-лишь двумя углами, а это Ёроол-Гую не очень удобно: на угол лезть мешкотно, люди тем временем могут убежать. И вообще, плотно прикрытый оройхон собой посуше, нойтом не так загажен, всегда можно выбрать чистое место для лагеря и ночёвки. Жалкое преимущество, но драгоценное для каждого, кому ещё не омерзело видеть свет. Восемь оройхонов оказались пяти сортов, и на пять сортов разделились люди.
Их оставалось совсем немного - сторожких и быстроногих людей, удачно успевавших увернуться от Ёроол-Гуя. Прежде на одном оройхоне проживало куда как поболее народу. Но теперь приходилось считаться, что чавга не такое сытное яство, нежели хлеб, и растёт пореже. И всё же в центре креста жизнь была куда пространнее и неудивительно, что жители других островов смотрели на соседей с завистью. Не раз они восставали на счастливцев, таких же нищих, как и они сами, но каждый раз бывали изгнаны в свой нойт. А ежели и удавалось повидать победу, то всё равно ничто не менялось от смены болот. Кому-то стало плохо, кому-то ещё хуже - и все дела.
Но в самый центр креста никому не удавалось ворваться. Там засели сильнейшие из сильных. Таким с самим Ёроол-Гуем сразиться впору, жаль, вот, что у Многорукого так много рук. А набольший из этих людей так и вовсе нарёкся илбэчем, хотя только и умел, что разбивать головы костяной дубинкой. И всё же, с ним согласились. А попробуй, не согласись.
Так и жили люди пяти сортов, а вернее - четырёх, потому что худшие человечишки как-то сами собой повывелись. Никто их не трогал, просто невмоготу стало жить, и опустел оройхон.
Прознав о том, великий илбэч вздел к облакам свою булаву и сказал, что это хорошо.
Затем стали пустеть и прочие оройхоны. Умирали старики, умирали и молодые, а дети рождались редко и жили недолго. Но до последнего дня разделялись люди промеж себя, и живущий на лучшем острове не подавал руки худшему. Так и гнили по-отдельности.
Дольше всех шевелился центральный оройхон, и всех пережил могучий илбэч, не первый, конечно, а внук его или правнук. Долгими тёмно-красными вечерами сидел он на вершине суурь-тэсэга и выл, вызывая Многорукого на битву. Но однажды из шавара выползли мелкие извивучие твари, на которых герой отвык охотиться, и заели его живьём. Не стало на оройхонах диковинных существ, сходных с мудрым Тэнгэром, как сходны капли нойта с каплей чистой воды.
А в остальном мир остался неизменен. Так же светлело небо, наливалось серебряным сиянием, краснело и гасло. Так же стояли восемь оройхонов и колыхался, вздыхая, далайн. Так же выползал на сушу Ёроол-Гуй и ел то, что успевало завестись в шаваре. А циклопические стены, ограждавшие мир, ветшали и истончались...
Странные вещи видит сидящий на краю алдан-тэсэга.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
