На дачу к Иоганну Яковлевичу Игерману, 37-летнему рижскому мещанину, полицейские явились около двух часов ночи и попросили его пройти в полицейский участок якобы для выяснения какого-то паспортного вопроса. По дороге он очень возмущался, а сыщики «очень извинялись», в участке же роли поменялись, и Игермана немедленно взяли под стражу, отправив в тюремный замок. При обыске, произведённом на даче после ареста Игермана, был найден изрядный запас медных опилок и несколько сундучков, приготовленных впрок. Здесь «заряжали кукол», которых потом подсовывали «пижонам».
* * *
Остальные арестованные были под стать Игерману, народ все солидный, «коммерческий». Иоганн Викторович Позднер, рижский домовладелец, подозревался в совершении мошенничества на сумму в 10 тысяч рублей. Элиса Яковлевича Лацкого, рижского мещанина, 39 лет, подозревала полиция во многих махинациях, совершённых в Лодзи, Берлине и Варшаве. Арестованный Янкель Абрамович Попмахер, 63 лет, до своего ареста вёл жизнь настолько хлопотную, что не мог обходиться без трех фальшивых паспортов, живя по трём адресам сразу. Попмахера взяли около четырех часов утра, подняв с постели. На просьбу полиции показать документы он, не моргнув глазом, предъявил паспорт на имя Шермера. За этим старичком у полиции числились два мошенничества в Риге: на 4,5 тысячи рублей и на 21 тысячу. Следующий член шайки, отставной рядовой Лейба Боруввич Липкинд, в шайке отвечал за подбор «клиентов» и оказание мелких услуг, получал небольшой процент со сделок «Золотого клуба». Душой компании был Шнейдерс. Он вёл обширную переписку, которую изъяли у него при аресте. Шнейдерс был большим специалистом в составлении «соблазнительных писем», он же выступал в роли «Вейса», с которым «пижоны» вели дело на первоначальном этапе операции. Главарём шайки был Иоганн Генрихович Беттер, по паспорту значившийся крестьянином Курляндской губернии, а на деле — бывший рижский домовладелец. При аресте в его доме, той же ночью 22 июля 1892 года, был задержан и последний член шайки, 33-летний рижский мещанин Карл Юргенсон.
* * *
На первых же допросах припёртые к стене неоспоримыми уликами и вещественными доказательствами, в частности большим запасом медных опилок, хранившихся на даче, члены «Золотого клуба» почти сразу же дали признательные показания. Они знали, что за сами «операции» им сделать ничего не смогут и «светят» им небольшие, до полугода, сроки ареста «за подготовку незаконной сделки», потому были довольно откровенны. Следователей и экспертов более всего интересовал вопрос: каким образом им так долго удавалось превращать медные опилки в золото прямо на глазах у покупателей? Оказалось, что никаких алхимических знаний этот трюк не требовал! Просто медные опилки, выдаваемые за золотой песок, будучи высыпанными на раскалённые угли, тут же делались чёрными от копоти и потому «исчезали», смешиваясь с углём, а золотую горошину в жаровню клали заранее, насыпая уголь поверху. После того как эксперимент признавали состоявшимся, на сундучок, из которого черпали «золотой песок», накладывали печати покупателя, а сам он, с подсунутой ему золотой «цацкой», ехал к ювелирам выяснять — золото это или не золото? Те его, конечно же, обнадёживали. Возвратившись, «пижон» находил свои печати на сундучке в полной неприкосновенности. Тогда он забирал товар. Перевозился незаконно приобретённый песок тайно, на месте осматривался не сразу, так что прежде, чем обнаруживалась подмена, проходило некоторое время. Когда выяснялось, что в сундуке медь, а не золото, облапошенный «пижон» ничего не мог сделать. Найдя дачу, на которой его обманули, он узнавал, что снята она была на короткий срок по фальшивым документам. Оставалось только проклинать свою жадность.
«Кукла» из клада
Служивший в полиции Баку надзиратель Альфонсов 23 декабря 1909 года, вернувшись с обхода территории, находящейся в ведении полицейского участка, сразу же направился к своему начальнику, приставу Руденко, с докладом. В кабинете он откашлялся и начал как обычно:
— Так что, позвольте доложить?!
— Докладывай, — разрешил пристав, отрываясь от бумаг, лежавших перед ним.
— Тут такое дело: зашёл я в трактир Карасева чаю выпить…
— Кхм-кхм, — сомнительно закашлялся Руденко.
— Ей-богу, только чаю, — вытаращив глаза, заверил Альфонсов, — нечто мы не понимаем — известное дело: служба. Однако ветер с моря так и продирает…
— Так что трактир? — нетерпеливо перебил пристав.
— Подавал мне половой Ахметка-татарин, за ним грешки разные водятся: жалуются, что когда он из трактира кого пьяным выводит, то непременно потом в карманах пропажи обнаруживаются, ну так он всегда рад услужить. Подал Ахметка чай да и шепнул мне: «К хозяину утром пришли двое оборванцев, по-русски кое-как объясняются, на греков похожи. Хозяин с ними заперся у себя, на жилой половине, и угощает их как дорогих гостей — второй графин водки почали, самовар и закуску меняли уже». Вот я и думаю: не те ли это греки, что 16-го числа духанщика Мартироса Айрапетова на 119 рублей нагрели на Арменишкенде?
— А трактирщик подходящий?
— Трактирщик самый первый сорт для них — мимо себя копейки не пропустит! Верные сведения имеются: берет вещи в заклад. Такой им и нужен! Да и чего бы он стал чаи гонять с оборванцами?!
— Да, действительно, странная компания у них получается. Ты вот что, голубчик, установи-ка наблюдение за трактиром, посмотрим, что там у них за каша заваривается.
* * *
В это самое время в квартире трактирщика Карасева шёл большой торг. Карасев, крупный мужчина средних лет, разгорячась, уже снял сюртук и остался в жилете, надетом поверх белой рубахи. Он азартно втолковывал своим гостям, двум субъектам, облачённым в грязноватое тряпьё, зияющее местами прорехами:
— Кой черт вам нужен «русский попа»?! Он вас быстрее нагреет, чем мазурик на рынке!
— Нася не понимай мазурик, — коверкая слова характерным для греков присюсюкиванием, отвечал ему носатый грек с печальными чёрными глазами, — засем обизяесь попа? Грех! — И он назидательно поднял грязный палец.
В ответ на это Карасев глухо зарычал и, утерев рушником вспотевшее лицо, провёл им по волосам, шее и ухоженной бороде. Потом взялся за графин, налил в рюмки гостям и себе, предложив:
— Давайте-ка ещё дербалызнем, да снова я вам все объясню!
* * *
Греки пришли в его трактир к самому открытию. Робко потоптавшись у стойки, попросили молодца-буфетчика позвать хозяина. Карасев сначала подумал, что они предложат ему в залог какую-нибудь дрянь, и сделал даже кислую физиономию, готовясь отказать, но тут один из греков протянул ему несколько странных кружочков и робко спросил:
— Сказыте, добрая каспатина: цто это такое? Эта тенги?
Взяв шершавые на ощупь кружочки, купец взглянул на них, и брезгливость на его холёном лице сменилась недоумением: это были заляпанные застывшим цементным раствором монеты! Там, где сквозь слой окаменевшего песка проступал металл, Карасев сумел прочитать «полу…», а отколупнув ногтем немножко пристывший раствор, рассмотрел и часть герба: скипетр в лапе двуглавого орла. Сомнений не было — в руках он держал золотой полуимпериал, выпущенный, судя по тому, что на нем не было портрета императора, в начале девятнадцатого века. Такие монеты, без царского погрудного портрета, начали чеканить в царствование Павла, и лишь с 1886 года портрет снова появился на золотых. Другой кружочек на поверку оказался серебряным рублём эпохи Николая Первого.
— Ну, — нетерпеливо спросил один из греков, — цто эта такое?
— Это старинные русские монеты, — сдерживая волнение, пояснил им трактирщик. — А где вы их взяли?
— Вы нам дадите за них покусать? — спросил грек, отбирая монеты у Карасева.
— Нет, брат! — деланно засмеялся трактирщик. — На них сейчас ни шиша не купишь, менять надо на современные деньги.
— Зе-зе-зе, — разочарованно прогудел басом товарищ грека, ведшего переговоры, — селий месек монета, а кусать купить не на сто! Зе-зе-зе!
— Сказыте, допрая каспадина, которая тут поблизости русский попа живёт?
— Попа? — изумился трактирщик. — Какая попа?
— Русский попа, святой отсе, серковь которая слузит, кте?!
— А! — поняв, о чем речь, обрадованно воскликнул Карасев. — Вам попа надо! Зачем вам поп? Он что, банк, что ли? Вам в банк идти надо!
— Не-е, допрый каспадина! Нам в банк никак низя. Мы русский закон совсем не знаем, коворить не умеем, спросят: кто, откуда, токумент.. Оттай, сказут, посел к цертовой матери, сказут. Наси узе хотили банка: турецкий лира и англизи силинг сменять хотели, полицейский свисток свистел, насих тюрьма сазай. Селий недель дерзали, за цто не известно, а тут старые деньги… Не-е, мы попа только доверяй, он селовек святой, поступит по-бозецки…
— Н-да, — сочувственно согласился трактирщик, — с нашими «фараонами» только свяжись! Только чего же к попу-то вас тянет, успеете ещё, пойдёмте-ка, я вас покормлю, водочки выпьем, чайку горяченького, вы мне расскажете все, а я, может, чем помогу. Гаврилка! Ахметка! — зычно скомандовал он половым. — Нут-ка, живо накройте стол у меня в фатере, да ко мне никого не пускать.
