ВИКТОР ЕГОРОВ
Заговор против «Эврики»
Брошенный портфель
Заговор против «Эврики»
I
На перроне Мюнхенского вокзала стоял высокий сутулый старик. Он зябко ежился, спрятав голову в поднятый воротник пальто. Февраль 1930 года выдался в Мюнхене особенно холодным и ветреным. Гансу Шульцу при его подагре, с разболевшимися суставами, трудно было стоять на ветру. Но старик стойко переносил непогоду. Он ждал племянника, единственного близкого родственника, который остался у него.
Неуверенно ступая больными ногами, Ганс Шульц сделал несколько шагов к краю платформы, чтобы взглянуть вдоль пути, на который ожидался берлинский поезд.
Старик был уверен, что сразу узнает Фридриха. Дома он долго разглядывал фотографию плечистого молодого человека, стараясь найти в нем сходство со своим братом Отто. В последний раз старик видел Отто, когда тот был юношей. Образ его давно стерся в памяти, тем не менее он находил, что у племянника такая же густая светлая шевелюра, такой же высокий крутой лоб и что в его взгляде, как и у Отто, чувствуется решительность и воля. “Наверное, такой же упрямый, каким был брат”, — по-своему истолковал старик взгляд племянника.
Ганс Шульц расстался с младшим братом задолго до первой мировой войны. Маленькая скобяная лавчонка едва кормила семью, поэтому отец решил переехать в Россию и заняться там виноградарством. Соблазняли вести о процветании немецких колоний в Закавказье. Родители взяли Отто с собой, а Ганса оставили в Мюнхене: страшно было вот так сразу порывать с родиной. Ганс был уже достаточно взрослым и свободно мог продолжать торговлю в лавке.
Вскоре Ганс обзавелся семьей, продал скобяную лавку и провел несколько спекуляций на бирже. Ему неожиданно повезло, он утроил свой капитал. Но Ганс не стал дальше испытывать счастье, оставил сделки на бирже и купил небольшую колбасную фабрику. Однако дела его на этом поприще не особенно двигались — мешала конкуренция крупных промышленников.
В 1920 году, в доме мюнхенского адвоката Гаусмана, Ганс Шульц познакомился с Адольфом Гитлером. Это было вскоре после собрания немногочисленных приверженцев Гитлера в мюнхенской пивной “Гофбройхауз”, на котором он провозгласил программу фашистской партии.
Гости Гаусмана с интересом слушали разглагольствование Гитлера но поводу этой программы. Не было ни одной социальной группы, которой не обещались бы в ней всевозможные блага и процветание. Особенно запали в душу Ганса Шульца слова Гитлера:
— Мы покончим с засильем крупного капитала, мелкие промышленники получат свободу предпринимательства.
Этот невзрачный, болезненного вида человек с солдатской выправкой, вставший на защиту мелких дельцов, произвел на Ганса сильное впечатление. Ему понравился даже пронзительный голос Гитлера, а чрезмерную жестикуляцию он принял за признак огромной энергии.
Вскоре после встречи с Гитлером Ганс Шульц вступил в фашистскую партию и стал отдавать на ее нужды часть прибыли со своей фабрики. В то время помощь эта была для нацистов большим подспорьем. На него обратил внимание сам Гитлер, и Ганс попал в его окружение. Гитлер любил поговорить с этим “представителем толпы”.
Через три года Шульц участвовал в мюнхенском фашистском путче. Переворот тогда не удался, но это не повлияло на убеждения Шульца, его связи с нацистами крепли. Ближайшие сподвижники фюрера, такие, как Отто Штрассер, Рудольф Гесс, Альфред Розенберг, хорошо знали Ганса Шульца и высоко ценили его преданность. Они достали ему разрешение на оптовые закупки продовольственных товаров за границей. Пользуясь нехваткой продуктов в стране, Ганс Шульц сбыл приобретенную пшеницу с огромной выгодой. Из прибыли он внес солидную сумму в фашистскую кассу и купил себе два дома, один в Берлине, другой в Мюнхене.
Однако благополучие Ганса Шульца было неожиданно нарушено. Умерла его жена, а через год после ее смерти погибла в железнодорожной катастрофе единственная дочь — студентка. Ганс Шульц сразу постарел, потерял интерес к делам и начал постепенно отходить от партийной работы. Его фабрика пришла в упадок. Правда, старик все-таки сумел избежать разорения, удачно ликвидировал свои дела и собирался уйти на покой. Но он очень страдал от одиночества и боялся, что с уходом от дел тоска совсем отравит ему жизнь. Поэтому он решил выписать из России племянника и усыновить его.
Встречая Фридриха, Ганс Шульц волновался. Его и раньше беспокоило многое — каков человек Фридрих, будет ли питать родственные чувства к старому дяде, ведь они совершенно не знают друг друга, хорошо ли он воспитан. Но страх перед одиночеством заглушал эти сомнения. Сейчас, перед встречей, они возникли с новой силой и растревожили старика.
Ганс Шульц посмотрел на часы — десять часов утра. Вот-вот должен прибыть поезд. Из-за станционных построек показался паровоз, который, натужно пыхтя, медленно, словно одолевая подъем, приближался к платформе.
Шульц увидел Фридриха издали и хотел было броситься навстречу, но больные ноги отказали, суставы точно окаменели. Фридрих узнал старика, которого видел на семейных фотографиях, и поспешил к нему. Ганс Шульц заключил его в объятия и от радости прослезился.
Из суетящейся толпы за этой встречей внимательно следил худощавый мужчина лет пятидесяти, в очках с толстыми стеклами. Он никого не ожидал, и, видимо, встреча дяди с племянником была единственным, что его интересовало на вокзале. Он заметил, что молодой человек был взволнован и вначале держался неуверенно, но, ободренный теплой встречей, почувствовал себя свободнее, взял растроганного старика под руку.
Когда Шульцы в сопровождении носильщика с чемоданами направились к выходу из вокзала, человек в очках с толстыми стеклами вышел на привокзальную площадь через другую дверь и сел в старенький “ситроен”.
— Как ваше здоровье, дядя Ганс? — спросил Фридрих, усаживаясь в машину вслед за стариком.
— Ох, не спрашивай, Фридрих. Das Alter ist Spital, das alle Krankheiten aufnimmt. Но больше всего одолевает одиночество. Дома как в склепе. Теперь не будет тоскливо, — и он снова обнял племянника, потом полез в карман и, вынув коробку, извлек из нее таблетку и отправил под язык. Радость была слишком обременительна для потрепанного сердца старого нациста.
Машина Шульца тронулась с места, “ситроен” двинулся за ней.
— Поезжай по набережной, — сказал Шульц шоферу. — Я хочу показать племяннику Мюнхен. Здесь родился твой отец, — поглядывая на Фридриха, добавил он. — Мюнхен город искусств и музыки. Я бы сказал, один из культурных центров Европы, А сколько здесь выдающихся политических деятелей, некоторых из них скоро признает весь мир.
Они поехали по набережной реки Изара, разделяющей Мюнхен на две части — старую и новую.
Машина пересекла Карлсплац, на которой высилась статуя Гете, и поехала по набережной вдоль особняков и заснеженных парков.
Старик то и дело брал за руку Фридриха и говорил:
— Посмотри, какой красивый дом. Ему не меньше трехсот лет, а вот это здание принадлежит миллионеру Шахту. А там, видишь, наша пинакотека. В ней собрана богатейшая художественная коллекция.
Наконец машина выехала на Румфордштрассе и остановилась у старинного двухэтажного особняка, стоявшего в тени высокого нового здания банка. От этого соседства особняк казался приземистым и обветшалым. Поблекшая окраска и трещины, бороздившие его оштукатуренные стены, сразу бросались в глаза.
Когда Шульцы вошли в дом, человек, наблюдавший за ними, свернул с Румфордштрассе на одну из боковых улиц.
Хозяина и гостя встретили две служанки — экономка Амалия и кухарка Эмма. Худая и высокая как жердь Амалия и низенькая и полная Эмма, каждой из которых было около семидесяти лет, несмотря на совершенно различную внешность, чем-то неуловимым, в жестах, в движениях очень походили друг на друга.
По их оживленному виду и счастливым улыбкам было видно, что они рады гостю.
Ганс Шульц церемонно представил их Фридриху. Дядя и племянник поднялись на второй этаж. Фридрих шел, приглядываясь ко всему. Дом, как и его обитателей, не пощадило время. Ковровая дорожка на лестнице была довольно потертой, лак на мебели потрескался, обивка на креслах, диванах и шелковые шторы давно потеряли свой цвет. На ломберных столиках, то и дело попадавшихся в комнатах, лежала пыль. Сиротливо стоял запыленный рояль. И даже хрустальная люстра казалась темной от пыли.
Но завтрак был приготовлен отменный. Стол заставлен всевозможными закусками: окорока, сосиски в различных видах, салаты, кухоны и, наконец, традиционный ренкопф — огромная шоколадная бомба с кремом. Это был поистине царский стол. А служанки вносили все новые и новые блюда. Старушки суетились, мешая друг другу, сталкивались в дверях. Они обе не сводили с гостя восторженных глаз.
