- Вперед!
И снова перебежка. И снова представляю себе работу расчета на огневой позиции. Словно по секундомеру, отсчитываю время, которое пройдет прежде, чем землю и воздух расколет новый взрыв артиллерийских снарядов.
- Ложись!..
- Вперед!..
- Ложись!..
- Вперед!..
- Вот счастье-то вам привалило! Прямо чудо! - сказал молодой солдат, когда мы, запыхавшиеся и возбужденные, скатились по крутому склону оврага. - Из-под такого огня живыми вышли! - И покрутил большой стриженой головой.
К сожалению, объяснять ему, что "чудо" сделал трезвый расчет, было некогда.
Но вернемся к утру 5 сентября.
Гитлеровцы бомбили нас. Одна группа бомбардировщиков сменяла другую. Однако потери, которые дивизия понесла от трехчасового массированного налета авиации, оказались очень небольшими: несколько убитых и около 60 раненых. И за это мы тоже могли сказать спасибо самим себе. Исходя из старого фронтового опыта, командиры добились беспрекословного исполнения приказа: немедленно по прибытии на новое место в первую очередь весь личный состав должен окопаться. И здесь, в сталинградской степи, глубокие щели, вырытые солдатами накануне вечером и ночью, спасли сотни жизней.
Мы пошли в наступление буквально сразу после налета вражеской авиации. В этом для противника был некоторый элемент неожиданности, который, казалось, давал нам определенный шанс на успех.
Целый день шел тяжелый, кровопролитный бой. Но успеха он нам не принес. Правда, врагу был нанесен большой урон, но и наши потери были серьезные. Особенно досталось полку, которым командовал Герой Советского Союза майор Перегуда. Он получил высокое звание Героя еще на финской войне, командуя стрелковой ротой. Среднего роста, плотный, кареглазый брюнет, всегда спокойный, уверенный, он вызывал к себе чувство симпатии и доверия. Под стать ему был и комиссар полка Аверьянов, о котором также хочется сказать несколько слов.
Аверьянов прибыл в нашу дивизию совсем незадолго до описываемого боя.
Когда я в первый раз увидел комиссара Аверьянова, он произвел на меня приятное впечатление: высокий, статный, с красивым волевым лицом. С удивлением я обратил внимание на то, что Аверьянов ходит с шашкой. И вообще в его внешности было что-то лихое и даже щеголеватое, что заставило меня спросить:
- Вы, наверное, в кавалерии раньше служили?
- Так точно, товарищ подполковник, - четко по-уставному ответил он и, заметив по моей улыбке, что разговор вышел из рамок официального, добавил с лукавой искоркой в глазах: - Так сказать, лихой рубака.
- А шашка что же, дорога как память? - спросил я.
- Э-э, нет! Шашка - всегда оружие. И по моему мнению, каждый должен иметь при себе то оружие, которым он лучше всего владеет.
Вскоре мы убедились, что у комиссара Аверьянова было и другое оружие, которым он владел в совершенстве: умение привлекать к себе людей и будить в них самые высокие и благородные чувства. В этом бою он погиб, ведя полк в атаку. Бойцы вынесли его тело с поля боя. Правая рука комиссара намертво зажала рукоятку боевой шашки...
Это труднейшее для нашей дивизии боевое крещение, в котором мы не отвоевали ни пяди земли, тем не менее имело большое значение для общего хода битвы за Сталинград, для судьбы города. Атакуя противника, мы оттянули на себя определенную и немалую часть немецких сил, предназначенных для захвата Сталинграда.
После тяжелого боя 5 сентября я еще глубже понял, что комдиву надо самому, лично и основательно, изучить противника, характер и особенности его обороны.
Метрах в трехстах от нашего переднего края мы и решили оборудовать наблюдательный пункт.
Кругом простиралась ровная степь. Над ней мягко колыхался пепельно-лиловый ковыль. Каждый метр земли просматривался из расположения фашистов. За ночь бойцы вырыли небольшую траншейку с тремя гнездами для наблюдателей и тщательно замаскировали ее сеткой, утыканной пышными султанами ковыля.
В первый же день, прильнув к окулярам стереотруб, мы с начальником артиллерии полковником Станиславом Антоновичем Мозулем и начальником разведки дивизии Бурблисом провели в траншейке все светлое время. Конечно, это было более чем рискованно. Если бы фашисты обнаружили нас и открыли прицельный артиллерийско-минометный огонь, то нам пришлось бы плохо. Поэтому следующей ночью саперы начали рыть позади траншейки глубокую землянку.
Работа требовала величайшего напряжения. Бойцы копали яму в полной темноте, стараясь не издавать ни малейшего звука, чтобы не привлечь внимания противника. Землю, выбранную из ямы, приходилось оттаскивать в сторону и высыпать в воронки от бомб и снарядов. К месту работы бойцы ходили поодиночке и каждый раз другим путем, иначе тропинки, вытоптанные в ковыле и ведущие к одной точке, быстро выдали бы врагу место расположения нашего НП.
Недели через две тайные ночные работы были закончены. Надежный накат покрыл довольно большую землянку.
Я пропадал на своем наблюдательном пункте целые дни, поскольку и прийти на НП и уйти оттуда можно было только под покровом черной сентябрьской ночи.
Новый наблюдательный пункт функционировал круглосуточно. Для этого мы разделились на две смены. Днем, как я уже сказал, дежурили мы с Мозулем и Бурблисом, а ночью - мой заместитель полковник Ежов или начальник штаба подполковник Всеволод Ильич Стражевский с начальником штаба артиллерии майором Ищенко и его помощником Джалиловым.
Однажды на НП зазвонил телефон, я снял трубку и был несказанно удивлен, услышав голос командующего армией генерала Малиновского:
- Ага, вот вы где! Наконец-то попались!
- Вы где находитесь, товарищ командарм? - спросил я.
- Да где я нахожусь, секрет не великий. Вы лучше объясните-ка, где находитесь вы. Я объяснил.
- Вот и отлично, - сказал Малиновский и переспросил: - Говорите, все от вас хорошо видно? Вот я сейчас и приеду к вам посмотреть, что там видно.
Это было опасно: фашисты могли открыть огонь по машине, открыто едущей степью. Я начал отговаривать командарма.
- Еще чего! - ответил Малиновский. - Все, как ни позвоню, один ответ: "Комдив на НП". Что, думаю, за НП такой, на котором человек целый день пропадает? И не отговаривайте! Сейчас же приеду!
Я понял, что отговаривать действительно бесполезно. Р. Я. Малиновский на фронте показал себя человеком не только мужественным и храбрым, но и любящим некоторый риск.
Спустя примерно час в степи показалась машина командарма. Она ехала по целине, подпрыгивая на неровностях, кружа вокруг воронок и объезжая балочки. Гитлеровцы молчали.
Молчали они и те пятнадцать - двадцать минут, которые командарм пробыл на нашем НП. Но я понимал, что обстрел может начаться в любую минуту, и торопил генерала Малиновского:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
