Для многих исследователей этого вопроса критерием являлось отношение к террору. У большевиков это отношение было неоднозначным, хотя они террор как метод борьбы никогда не отрицали. Но одно представляется бесспорным — народники (прежде всего, партия «Народная воля») дали революционному движению опыт практической работы в условиях подполья. Репрессивная политика властей и полное отсутствие возможностей легальной политической деятельности в России послужили моральным оправданием террора. Революционное подполье фактически находилось в состоянии «гражданской войны» с самодержавием, а психология войны нравственных критериев благополучного общества не приемлет. Понятия Добра и Зла в этой ситуации наполняются иным содержанием. Основным постулатом народовольческой идеологии (см. работы Льва Тихомирова) был тезис о порочности капитализма (российская жизнь подтверждала этот тезис с убеждающей наглядностью) и необходимости прийти к социализму, минуя капитализм. Самодержавие рассматривалось одновременно как пережиток крепостнической России и как проводник ненавистного капитализма. Единственно возможный способ изменить ход Истории — политическая революция, т. е. захват власти. Следующим шагом, по мысли народовольцев, станет реорганизация экономики на новых принципах, но — постепенно, шаг за шагом. Главным здесь будет организация крупного производства (модернизация промышленности) и создание на базе крестьянских общин сельскохозяйственных ассоциаций, после чего планировалось наладить эквивалентный товарообмен.
Народовольцы не собирались проводить социальную революцию, а предполагали постепенное вытеснение частного хозяйства хозяйством, организованным на социалистических началах. «Народная воля» соединяла в себе антикапиталистическую и антисамодержавную направленность, и в этом духе воспитывалось несколько поколений революционеров с конца 70-х по начало 90-х годов XIX века. Правда, на практике теория политической революции была заменена теорией постепенного расшатывания и деморализации самодержавного аппарата власти посредством террора. «Народная воля» не исключала и возможность компромиссов с самодержавием (в частности, созыв Земского Собора в качестве представительного органа с сохранением монархии), но в этой игре проиграла.
Не меньший интерес представляет идейное наследство т. н. «умеренного» народничества (в советский период его именовали либеральным). Умеренное народничество 1880-х годов не только сохранило антикапиталистический настрой народничества революционного, оно сделало критику русского капитализма более жесткой и продуманной, а его оценку — более реалистичной. В первую очередь мы ведем речь о книге В. Воронцова «Судьбы капитализма в России» (1882). Блестящий разбор этой книги сделан Анджеем Валицким в статье «Русский социализм и народничество»[80].
Поскольку его изложение труда Воронцова отличается лаконизмом и емкостью смыслового содержания, позволим себе обширную цитату. Валицкий пишет: «Воронцов утверждал, что российский капитализм — это капитализм искусственный, пародия на капитализм. Он не может развиваться без солидных правительственных субсидий; его производительные возможности весьма ограничены, поскольку он не может противостоять капиталу более развитых в промышленном отношении стран. Внешние рынки уже поделены; внутренний рынок не может расширяться из-за растущей нищеты масс, что является неизбежным следствием капитализма на его первом этапе развития. На Западе капитализм выполнил свою великую прогрессивную миссию, состоящую в том, что он осуществил «социализацию труда». В России, наоборот, как и во всех странах, «запоздавших» с выходом на историческую арену, он является лишь формой эксплуатации масс в интересах небольшой группы населения. Исторической необходимостью является не капитализм, а «социализация труда» через индустриализацию. Однако в условиях России к индустриализации можно прийти только через социалистическое планирование, которое осуществляет и контролирует государство»[81].
В этом предельно сжатом изложении Валицким содержания книги Воронцова взгляды последнего кажутся едва не предвидением всего того, что принес России двадцатый век. А это значит, что тенденции развития, обусловленные трансформацией экономики в конце XIX века, были увидены и поняты В. Воронцовым правильно. Заслуживает внимания и то, что В. Воронцов первым (или одним из первых) указал на тот факт, что «климатические условия России не благоприятствуют водворению у нас капиталистического строя промышленности… для развития последнего необходимо, чтобы продукты его на рынке отличались дешевизной, дабы могли конкурировать с заграничными», в то время как суровый российский климат обязывает строить более прочные и более дорогие постройки и тратиться на их отопление и освещение в продолжение длинной зимы[82].
Это делает частное производство в России невыгодным, а производимую продукцию — неконкурентноспособной на мировом рынке. У российского капитализма нет шансов выжить без государственной поддержки. «Законы промышленного прогресса» Запада в России не работают, а, следовательно, не стоит и подражать истории политического развития Запада. Вот вкратце суть идей В. Воронцова.
Другой идеолог умеренного народничества (и, одновременно, многолетний корреспондент К. Маркса, а также переводчик «Капитала» на русский язык) Ник. Даниельсон является автором «Очерков нашего пореформенного общественного хозяйства» (1893). По мнению Валицкого, Н. Даниельсон основную задачу видел в том, «чтобы поднять русскую промышленность до уровня западной и повысить благосостояние народа, не впадая в экономическую зависимость от более цивилизованных стран… разрешение этого вопроса заключалось в национализации, социалистическом (т. е. государственном. — А. Б.) планировании и сохранении крестьянской общины, которую он считал «зародышем социалистического сельского хозяйства»[83]. Далее А. Валицкий делает вывод: «Самым слабым местом в аргументации Воронцова и Даниельсона было то, что в ней неявно признавалась возможность реализации их экономической программы существующим царским государством. Поэтому Плеханов презрительно называл их «полицейскими социалистами». Народники, в свою очередь, считали русских марксистов скрытыми апологетами капитализма и сторонниками экспроприации крестьян»[84]. (Такая тенденция среди русских марксистов действительно существовала.)
Однако не все так просто. Не стоит забывать, что марксизм в Россию в 1870-х годах проникал именно через народничество. Корреспондентами К. Маркса были многие народники. И их взгляды были ему (как и Энгельсу) хорошо знакомы. Еще в 1990-е годы один из первых исследователей этой проблематики Б.В. Богданов обратил внимание на работу Энгельса «О социальном вопросе в России». Богданов пишет: «Энгельс так же, как и народники, и почти в тех же словах обращает внимание на исключительно паразитическую, посреднически-ростовщическую и спеку-* лятивную нацеленность хозяйничания буржуазии, поставившей на службу своим делам и чиновничье государство. Он отмечает, например, что торговля хлебом, составлявшая в ту пору главный предмет экспорта, превратилась в средство наживы всякого рода торговых аферистов, спекулянтов и ростовщиков, высасывающих последние соки из крестьянина и разоряющих страну… Но таков же был и ведущий тезис всей народнической литературы. В работах видных народнических идеологов — В.П. Воронцова, Н.Ф. Даниельсона и др. подробно описывалось это паразитически-деструктивное нашествие российского капитализма. Оно выражалось во все расширяющемся господстве сферы обращения над сферой производства, т. е. в господстве разного рода посреднической, спекулятивно-закупочной, кредитно-ростовщической, банковской и тому подобной деятельности над самой производственной, т. е. базовой, сферой общественной жизни…»[85]
Энгельс допускал возможность перехода крестьянской общины в форму социалистической коллективной собственности, но обуславливал это успешной пролетарской революцией в Западной Европе. Впоследствии, в 1894 году, он еще раз подтвердил правильность этого тезиса (с его точки зрения) в послесловии к новому изданию работы «О социальном вопросе в России», указав, что только с помощью победившего в западноевропейских странах пролетариата отставшие в своем развитии страны смогут «встать на путь… сокращенного процесса развития»[86]. Этот тезис был частью знаменитой теории «двух революций» Маркса и Энгельса — сначала демократической революции в России, затем (под ее воздействием) — социалистической революции в Европе.
Однако в последние годы жизни Маркс сильно сомневался в возможностях революционеров устроить такую демократическую революцию в России. Взгляды Маркса (и свои собственные) Энгельс изложил бежавшему из сибирской ссылки Г.А. Лопатину, последний передал их в письме члену Исполкома «Народной воли» Ошаниной. Энгельс считал, что «задача революционной партии действия в России в данную минуту не в пропаганде нового социалистического идеала и даже не в стремлении осуществить этот далеко еще не выработанный идеал с помощью составленного из наших товарищей временного правительства, а в направлении всех сил к тому, чтобы 1) принудить государя созвать Земский собор, 2) или же путем устранения государя и т. п. вызвать такие глубокие беспорядки, которые привели бы иначе к созыву этого собора или чего-либо подобного…»[87]. Энгельс также утверждал, что без глубокой экономической перестройки либеральная конституция в России просто невозможна, а самодержавие блокирует все возможности такой перестройки.
