Теперь она лежит в ванне и смотрит на краны.
Ей не впервой чувствовать себя важной птицей. Да, не впервой, она ничем не хуже постояльцев отелей. Как-то весной в прошлом или позапрошлом году одна журналистка привела фотографа, чтобы снять вещи, которые носят в карманах бездомные. Же вывернула карманы на тротуар, и мужчина все сфотографировал. Он делал снимки для воскресной газеты. Содержимое карманов Же могли увидеть тысячи людей. Журналистка записала, как ее зовут; рассматривая вещи на снимке, люди могли прочесть рядом ее имя; возможно, фотография ее имущества вместе с именем проникли через глаза в мозг, а потом и в память миллионов читателей.
Она давно позабыла об этом событии.
Сейчас у нее не осталось ни одной из вещиц, что она носила в карманах тогда.
Краны как краны. Дурацкие хреновины. Они способны лишь подчиняться посторонней силе. А как же иначе? Как, Же, иначе? Она тянется вперед и отворачивает ручку крана с горячей водой. До упора. Теперь вода бурлит у нее по бокам. Когда становится нестерпимо горячо, она вылезает, не выключая крана, а когда вода доходит до края ванны, она решает выдернуть заглушку. Цепочка так нагрелась – не дотронешься. Же оборачивает руку носком, опускает ее в кипяток, выдергивает цепочку из воды и быстро-быстро руку – из носка. Вода из крана обрушивается в ванну почти с той же скоростью, с которой утекает в сток. Же сидит на своей одежде в клубах пара.
Она решила не вытираться полотенцами; слишком уж они белые, эти свернутые треугольники на стеклянной полке рядом с унитазом. В комнате она досуха вытирается свитером. Потом вешает влажный свитер на батарею.
Кто-то в соседнем или верхнем номере смотрит телевизор. Же слышит бормотание приглушенных голосов, а приглушенную музыку будто засасывает в воронку, мелодию не разобрать. По стеклу текут капли дождя. Же включает свет. Если бы девушка в капюшоне, чьи денежки она прикарманила, до сих пор сидела напротив отеля, то увидела бы ее в окне голышом.
За такое зрелище стоит выложить тридцатку, подумала Же.
На тротуаре перед Миром ковров безлюдно. Ночная дорога тоже почти пуста. Проезжает машина; ее двигатель издает пронзительный свист.
Вдруг Же замечает, что окна в отеле толще, чем обычные. Вот почему они не открываются.
Ей очень жарко.
Она смотрит на проезжающую машину. На мокрой дороге свет фар всегда кажется ярче. Полыхающая неоном надпись Мир ковров в витрине выставочного зала бросает цветные блики на умытый тротуар; оранжевый, красный, желтый; снег с дождем смешал цвета. Она думает, интересно, если встать внутри магазина вплотную к витрине – слышен ли оттуда дождь, громче ли звук проезжающих машин. Провести ночь в этом зале. Вот был бы улет. Там внутри свежий воздух и прохладно. Можно каждую ночь выбирать для ночлега новый ковер. Можно разглядывать их в свете неоновых букв. Можно раскатать ковры, по которым не ступала нога человека, и стать первым существом, коснувшимся их поверхности.
А как же ее одеяло и сумка? Вещи промокнут под дождем.
Она должна за ними спуститься.
Она должна пойти и проверить, есть ли в выставочном зале задняя дверь или окно. Можно пойти туда, не откладывая. Рулоны ковров доходят до самого потолка. Сколько же их там!
Как только высохнет свитер и носок, она уйдет. Она заберет свои вещи, и если в выставочный зал нельзя пробраться сзади, она пойдет в многоярусную стоянку на Бэнк-стрит.
Однако сначала надо сесть на кровать и сосчитать деньги. Она сложит монетки столбиками, пенсы отдельно от двушек, двушки от пятаков, пятаки от гривенников, гривенники от полтинников, полтинники от фунтов, выстроит столбики в ровную шеренгу, словно бухгалтер в рассказе или романе столетней давности, тогда скрупулезный подсчет пенсов имел в сюжете огромное значение и мог стать исчерпывающей характеристикой целого персонажа.
Же сидит на кровати голышом, держа в руках пальто, подкладка которого отяжелела от монет. Она ложится на спину. Головой на тугие подушки. На лбу у нее то ли пот, то ли капли воды, она не знает. Же закрывает глаза. Она до сих пор помнит все вещи, которые снял тогда фотограф, вещи из своих карманов, разложенные на тротуаре. И видит рядом свое имя. ДЖЕНЕТ. Она не сказала им фамилию.
Вещи из карманов Же на фотографии в газете «Воскресный мир»[21]:
Синяя пластмассовая прищепка.
Карандаш, который она нашла на улице у книжного магазина.
Открытка мужчины в гондоле, правда вся помятая, в сгибах, которую она хотела послать родителям из Венеции; старомодная открытка, цвета на ней лишь притворяются яркими.
Небольшой моток проволоки.
Коробок спичек.
Чайная ложка.
Расческа.
Монетка в десять центов.
Вкус серебра, металлический, островато-кислый.
Вода из крана в ванной все течет, с максимальным напором. Похоже на звук ливня. Еще минута, и она откроет глаза, встанет и уйдет. Она натягивает пальто прямо на голое тело. Мелочь тяжело рассыпается по подкладке. Она закутывается в пальто с ногами. В комнате вроде бы тепло, но в то же время зябко.
Она чувствует пульсацию своей крови; даже видит. Правда, видит – с внутренней стороны век, в мельканье белых и черных точек. Зрачки под веками расширяются и сужаются в ритме пульса, подобно венчикам солнцелюбивых цветов в ускоренной съемке или чуткой диафрагме фотоаппарата.
Будущее условное
О себе – продолжение.
Если Вы будете испытывать затруднения при заполнении этой анкеты или ее части, звоните по номеру 0800 88 22 00.
Расскажите о себе.
Итак. Я хороший человек.
Это происходило где-то в будущем. Лайз лежала в постели. Вот, в сущности, и вся история.
Через минуту она приподнимется и сядет. Потом, восстановив силы, она займется поисками карандаша в складках одеяла и заполнит анкету.
Потом она зачеркнет слово хороший и напишет сверху больной.
Я больной человек.
Так она и сделает. Обязательно. Через минутку. Сколько минут в одном часе? Когда-то она это знала, просто знала, какие-то вещи люди просто знают, и все. Сколько часов в одном дне, сколько недель в году? Такие вещи знает любой ребенок, это помнят до конца жизни. Но случаются дни, когда она не может вспомнить, сколько месяцев в году. Или какой месяц сейчас на дворе.
Лето было в разгаре, значит, была середина какого-то летнего месяца. Она не могла сказать, какого именно, а еще – в каких месяцах тридцать дней, в каких тридцать один, а в каких тридцать два. И даже – какой сегодня день недели. Но (возможно) сумеет сказать завтра.
А сегодня она точно знала следующее:
Мацола
Чистое кукурузное масло
Мацола
Сохраняет аромат
Мацола
Вы чувствуете не масло
А только вкус еды
С Мацолой.
Голос, поющий в голове Лайз песенку про Мацолу, тот самый женский голос, что пел ее много лет назад в перерывах между передачами через динамики, вмонтированные в стенки телевизора, был приветливым и бодрым. Мацола сохраняет аромат. Сначала появляется бутылка масла, а потом аккуратные натруженные женские руки кидают ломтики картошки на бумагу для выпечки и тут же стряхивают, демонстрируя за секунду миллионам зрителей, что картошка совсем не жирная, а на бумаге почти не осталось масла.
Лайз сделала выдох. Потом вдох.
Лайз лежала в спальне своей квартиры на седьмом этаже многоэтажки, окна которой выходят на стены других многоэтажек. Люди в верхних и нижних квартирах жили обычной жизнью. Волочили по полу кухонные стулья, открывали и закрывали входные двери, включали и выключали телевизоры и приемники, что-то кричали через стены своим любовникам и домочадцам. Во внешнем мире люди привычно шли по своим делам. К примеру, за покупками. Они входили в супермаркет и не чувствовали головокружения и дурноты ни от количества людей, совершающих покупки, ни от количества продаваемых вещей, представьте все это в одном крытом помещении да плюс треск кассовых аппаратов, выдающих чеки за купленные вещи, и пестрая радуга всевозможных товаров, танцующая пополочно, от ряда к ряду.
Пополочно. Есть ли такое слово? Она не может вспомнить. Она не уверена. Лайз моргнула. На глаза опустилась тьма и тут же сгинула. И в голове, прямо за лобной костью, обтянутой кожей, вновь зазвучала песенка про Мацолу. Мацола, чистое кукурузное.
Лайз лежала в постели. Лежала и ничего не делала. Она должна была что-то написать. Она ждала, пока вспомнит, что. Мысли медленно шевелились у нее в мозгу, словно пласты торфа, вскопанного человеком, которого она еле различала далеко на горизонте, на краю нетронутого поля, человеком, превращенным расстоянием в букашку, с движениями до того медленными от старости или усталости, что он с трудом ворочал лопатой.
Лайз чувствовала себя не фонтан.
Фонтан: прозрачное слово, уходящее в глубину, которую здоровые люди измеряют ради смеха, кинув монетку, и, перегнувшись с головой через бордюр, стараются услышать, как она упадет на дно там под водой, чтобы загадать желание. Интересно, чего могут желать здоровые люди, обладая всем на свете? He-фонтан: фонтан со знаком минус. Там все вещи, должно быть, плоские, просто часть пространства, которая не заслуживает описания. Там нет жизни. Там ничего не происходит, во всяком случае пока.
