Муций, чувствуя устремленный на него взгляд пергамца, оборачивался. Быстро отбывал свою очередь по рубке лозы, просил у центуриона разрешения покинуть строй и подбегал к Аридему.
— Давай, Аридемций!
Пока Муций подкреплялся, пергамец не сводил глаз с его товарищей. Покорно сносил издевки и капризы набегавшегося новобранца, с готовностью разувал и растирал ему ноги, лишь бы побыть лишние полчаса на Марсовой площадке. Всегда охотно соглашался заготовить лозы для учения и, зайдя в чащу, долго рубил сплеча гибкие ветви, стараясь овладеть римским искусством поражать врага с одного удара.
Однажды, осмелев, он попросил у Тития разрешения просто пробежать с мечом. В ответ легионер, никогда не подымавший руку на рабов, с размаху ударил Аридема по скуле.
— Чего захотел! Римский меч отдать в руки варвара! — заорал он.
Побагровев от боли и гнева, Аридем едва сдержался. Руки на своего господина не поднял, но посмотрел на него так, что тот некоторое время был в замешательстве.
После этого случая каждый день Муций твердил Титию, что надо избавиться от такого, слишком строптивого раба. «Прирежет он нас когда-нибудь», — уверял он.
Титий в ответ посмеивался.
Однажды это взорвало его молодого друга.
— Раб или я! Выбирай! — Муций в бешенстве рванул на себе тунику и выбежал из палатки.
На другой день центурион перед всем строем стыдил Анка Муция Сабина, прирожденного квирита:
— Как ты смел!.. Без пояса, босоногий, в разорванной тунике, бегать неизвестно зачем между палатками чужой центурии? И чуть не сбил с ног самого трибуна!
Нерадивый новобранец сорок ночей должен был нести сторожевую службу. Начальник караула за большую взятку разрешил верному Титию отбыть наказание вместо его юного друга. Но платить было нечем. Муций рыдал, повторяя, что он самый несчастный человек на свете. Тогда Титий решил продать Аридема.
Проезжий финикиец охотно приобрел молодого ловкого раба.
VII
Финикиец снабжал рабами ткацкие и красильные мастерские Тира.
После свежего воздуха, сытной пищи в военном лагере работа в красильне показалась Аридему адом. Морской берег за городом на много стадий был перегорожен небольшими загонами. Их заполняли огромные деревянные чаны со створчатыми осклизлыми стенами, на которых лепились тирские улитки. Улиток давили. Они испускали темно-пурпуровый зловонный сок. В этой жидкости окрашивались тонкие шерстяные ткани.
Работали во время отлива. Обнаженные рабы и в летний зной, и в зимнюю непогоду прыгали в чаны, давили моллюсков в их раковинах. Дно чанов заливал пурпуровый сок. Осколки раковин врезались в босые ноги. Царапины гноились. Но работу нельзя было прерывать, за это строго наказывали. Гной и кровь рабов незаметно примешивались к царственному пурпуру Тира.
В часы прилива створки чанов открывались, и морской прибой вымывал красильни дочиста.
Летом красильщики задыхались от тяжелого запаха раздавленных моллюсков, зимой дрожали в ледяной воде. Даже в часы прилива, когда работа в зловонных купелях прекращалась, рабы-красильщики не отдыхали. Они расстилали на прибрежных камнях окрашенные ткани, носили из города на головах увесистые тюки с шерстью. Монотонный, тяжелый труд отуплял. Короткие минуты отдыха Аридем, проводил у моря. Под гул высоких черных валов, увенчанных светлой пеной, приходили воспоминания. Когда-то он, мальчик Аридем, чувствовал себя свободным учеником, духовным наследником мудрого вавилонянина Нуна. Добрый, мудрый человек знакомил его с ходом небесных светил, с зачатками таинственных наук и чисел. Он говорил о вечном пламени истины. Это пламя, поучал Нун, пылает в гордом человеке, ярко сияет в душе героя, робкой искрой тлеет в измученном рабе, но никогда не гаснет. Долг мудреца, духовного вождя людей, — разжечь ярче эти искры. Когда-нибудь они сольются в светлом зареве и осветят землю. Не раз рабы восставали, и грохот разорванных ими цепей наполнял ужасом сердца тиранов. Но история их побед и поражений еще темна…
Мудрец учил юношу разыскивать в старинных летописях намеки на деяния и подвиги великих героев, стремившихся к освобождению всех людей и погубленных слугами мрака. Аридем навсегда запомнил эти поучения Нуна.
VIII
Терпение становилось бессмысленным. У римлян Аридем постигал военное мастерство и мог надеяться на счастливый случай для побега. А здесь, в красильне, зловоние и непосильный труд давили и медленно убивали его, забирая все силы и лишая надежд на свободу.
Даже ночью многие красильщики работали — окрашивали небогатым людям поношенные плащи, покрывала, пологи, за что иногда получали лепешки, мед, бараньи курдюки, лук, мелкие монеты.
Аридем тоже работал, но приношения бедняков его не радовали. Однажды он окрасил какой-то женщине плащ для сына. Женщина была согнута годами и нуждой и все плакала. Аридем отказался от скромного медяка, зажатого в сморщенной темной руке, чем страшно поразил красильщиков: униженные сердца не могли допустить даже мысли о его бескорыстии.
Он пытался сблизиться со своими друзьями по несчастью, но те только настораживались.
По-настоящему полюбил его лишь маленький грек Дидим, сосед, деливший с ним жесткое изголовье.
К их тихим беседам мало-помалу начали прислушиваться и другие красильщики. Рассказы Аридема о дивной Атлантиде, государстве Солнца, где не было рабов, где все были свободны, счастливы и мудры, вызывали мечтательные вздохи.
К Аридему и Дидиму стали ближе подсаживаться.
Аталион из Пергама, немолодой забитый красильщик, как-то вскользь заметил, что эти сказки он слышал еще от деда. Его дед помогал пергамскому царевичу Аристонику[14] отвоевывать царство, захваченное римлянами. Аристоник тоже обещал соратникам по борьбе утвердить на земле царство Солнца и отменить рабство.
— Он был царский сын, знал, что делал, и то не смог построить такое царство, — грустно закончил свой рассказ Аталион. — Римляне победили его.
— Он не сумел, сумеет другой, — возразил Аридем, взял нож и принялся обстругивать палочку.
— Не ты ли? — с раздражением поинтересовался египтянин Пха, поднимаясь с соседней циновки.
— Кто знает?! — многозначительно ответил Аридем, прищурился, поиграл ножиком и неожиданно, вскинув голову, в упор спросил египтянина: — А что тебе известно об Аристонике?
— А то и известно, что царевич больше заботился о троне, чем о нас, темных, — ответил тот с раздражением. — Пока добывали ему трон, он обещал рабам солнце, а победил бы — получай огарок от коптилки.
Дидим не вынес такого кощунства:
— Суешься судить о державных делах, а тюки с шерстью подсчитать не можешь!
Пха часто обращался за такими услугами к шустрому Дидиму, поэтому, может быть, слова юнца и задели египтянина за живое. Он с ожесточением сплюнул:
— Тебя, змееныш, не спрашивают…
— Не надо ссориться, Пха! — взмолился Аталион. — Мы тихо беседуем, ты спи. Пусть Аридем еще немножко расскажет. Я вот тоже ничего не знаю о царевиче, хотя мой дед и воевал за него.
— Аридем, расскажи! — с почтением попросил Дидим. — Мы не будем ссориться.
Аридем, лежа на спине, молчал. Внезапная сердитая вспышка египтянина отбила у него всякую охоту что-либо рассказывать.
— Как много злобы у людей, — тихо проговорил он. — Эти красильни скоро всех нас превратят в животных. — И вдруг улыбнулся, увидев приближавшихся к нарам новых почитателей. Молодые рабы, друзья Дидима, принесли из лавочки сладкой горячей воды с вином, сдобных лепешек.
— Поешь, Аридем, и расскажи еще, — сказал Аталион.
— Пожалуйста, дальше!.. — Дидим подсел к циновке рассказчика и приблизил миску с горячим напитком к самым губам пергамца. — Это за мои деньги для тебя купили!
Аридем невольно улыбнулся, обнял мальчика за плечи.
— Вино мы выпьем все вместе, и не смей больше тратиться на меня!
— Ты говорил, в Атлантиде не знали денег, — озабоченно переспросил кривой финикиец Ману. — Как же так?
— Там каждый помогал друг другу, — пояснил Аридем. — Этого-то и хотел Аристоник. Плохое наследство досталось ему от брата. Аттал, его брат, при жизни служил волкам. Он увеличил налоги, позвал римских откупщиков в свое царство, отдал им лучшие земли, а пахарей на солончаки выгнал. Народ молил, чтоб боги скорее забрали к себе такого царя.
А когда умер Аттал, еще хуже пришлось бедным людям, потому что он завещал Пергамское царство Риму… Тогда и начал Аристоник войну. Не о троне заботился он, а о Государстве Солнца. Царевич дал рабам свободу, беднякам — землю. Сам Блоссий приехал к нему из Рима. Мудрец. Тот самый Блоссий, что был другом Тиберия Гракха — благородного римлянина, которого убили волки. Блоссий знал, как раздать землю народу, не обидев беднейших.
