лучше, если бы я смогла найти выход. Но мне просто нужно время. — Если он увидит мои медицинские записи, то я не смогу сначала придумать, как лучше с этим справиться. Мне нужно немного времени.
Медсестра испускает долгий вздох.
— Хорошо, — говорит она наконец. — Но миссис Романо…
— Не надо, — тихо говорю я. — Что бы вы ни собирались сказать, я обещаю, что это сложнее, чем вы думаете. Я не просто какая-то избитая женщина. Мой муж не издевался надо мной. Он просто… трудный человек. — Это мягко сказано. — И мне нужно выяснить, что делать, самостоятельно.
— Я позабочусь о том, чтобы в ваших файлах не было никаких упоминаний о беременности. И я предположу доктору, что, возможно, он ошибся. — Она колеблется. — Я не могу обещать, что все, кто в курсе, будут молчать. Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы сохранить это в тайне.
Я чувствую прилив облегчения, впервые за долгое время, которое я сейчас не могу припомнить.
— Спасибо, — шепчу я, и медсестра слегка улыбается мне.
— Вам нужно немного отдохнуть, миссис Романо. Ваше тело через многое прошло. Вам нужно время, чтобы прийти в себя, прежде чем вы сможете вернуться домой.
Это должно занять столько времени, сколько возможно, мрачно думаю я. Последнее, чего я хочу, это возвращаться в пентхаус с Лукой. Я бы бодрствовала вечно, если бы это могло удержать меня здесь, в относительной безопасности больницы вместо того, чтобы возвращаться в свою позолоченную клетку. Я содрогаюсь при мысли о том, в какой ярости он, должно быть, находится. Но больница не может защитить меня от Виктора и братвы. Даже если Росси мертв, он был не единственной угрозой там. Лука посадил меня в клетку не просто так, даже я не могу не видеть этого сейчас. Но мой секрет меняет все.
Медсестра вводит что-то мне в капельницу прежде, чем я успеваю что-либо сказать. Меня пробирает дрожь, когда я вспоминаю, как Рикардо ввел иглу мне в руку и последовавшую за этим мучительную боль. Сколько времени пройдет, пока меня перестанет преследовать это? Мне интересно, и в глубине души я знаю, что это продлится очень долго.
Может быть, всегда.
Страшно представить, как долго нечто подобное будет преследовать меня. Что мне делать дальше? Я понятия не имею, жив ли отец Донахью, и я не могу снова подвергать его риску. Лука будет ожидать, что я вернусь туда. Если Виктор так сильно хочет меня, на что бы он был готов пойти, чтобы заполучить меня? Есть какая-то причина, по которой он хочет заполучить меня в свое распоряжение, почему Братва чуть не начала из-за этого войну. И какова бы ни была эта причина, у меня русская мать. Возможно, я могла бы каким-то образом договориться о защите с другой стороны, о чем-то, чего они хотят в обмен на то, чтобы убедиться, что мой ребенок в безопасности.
Это рискованно, и я знаю, что, вероятно, нет ни единого шанса на то, что это сработает. Если Лука — чудовище, то Виктор Андреев — монстр. Волк и медведь, соответственно. Но все же, я не могу отделаться от мысли, что там может быть что-то такое, какой-то рычаг воздействия, который я могу использовать. Интересно, сможет ли Ана каким-нибудь образом что-нибудь выяснить? Я спрошу ее, устало думаю я. Как только я выберусь отсюда.
Когда бы это ни случилось.
Я чувствую, как действует успокоительное, как бы сильно я с этим ни боролась. Мое тело жаждет отдыха, сна, времени на восстановление. И я не могу с этим бороться.
Я погружаюсь в блаженный сон без сновидений.
ЛУКА
Самое трудное, что мне когда-либо приходилось делать, это смотреть в глаза Катерине после того, как она услышала новость о смерти своего отца. Я не жалею об убийстве Росси. Как только врачи рассказали мне о масштабах того, что он и его головорезы сделали с Софией, любые следы сожаления были полностью стерты, если они вообще остались после того, что я увидел. Невозможно жалеть, что я убил его после того, как держал Софию, корчащуюся в моих объятиях, пока этот наркотик распространялся по ее венам. Какие бы чувства я ни испытывал к нему, ко всей нашей истории и ко всему, что он сделал для меня после смерти моего собственного отца, они были вытеснены знанием о том, что он сделал с моей женой. И, в конце концов, я полагаю, это часть того, чего он все время боялся, когда я сказал, что хочу жениться на Софии, а не позволить ему просто устранить ее, моя преданность жене возобладает над всеми другими привязанностями, которые у меня могли бы быть.
Я по-прежнему верен семье, титулу, который у меня есть, и должности, которую мне доверили. Но за все время, что я был под началом Росси, я ни разу не убил женщину. Я знаю, что Рикардо был его выбором в тех случаях, когда ему нужна была информация от кого-то женского пола, и я ненавидел это. Я ненавидел то, что Росси когда-либо позволял делать такое. И теперь, когда он и Рикардо мертвы, я позабочусь о том, чтобы это никогда больше не повторилось.
Этой семьей буду править я, по-своему. Теперь меня ничто не останавливает от этого. Но мне все равно больно видеть боль, написанную на лице Катерины. Франко здесь нет, и это меня раздражает. Он заметно отсутствует во время всех кризисов своей жены, и я этого не забываю. Я уверен, что под моим началом много мужчин, которые не являются образцовыми мужьями, но с Франко это особенно раздражает. Ему дали жену, намного превосходящую то, чего он должен был ожидать, дочь бывшего дона, и его поведение по отношению к ней граничит с неуважением, не только к ней, но и к ее покойному отцу, и ко мне, за наше решение заключить их брак.
Я качаю головой, пока… отгоняя эту мысль. На данный момент у меня есть кое-что более насущное, чем отказ моего лучшего друга и заместителя босса оставить свои холостяцкие привычки, и это утешение дочери человека, которого я только что убил, и уверенность в том, что нет никаких подозрений в том, что это моя рука нанесла смертельный удар.
— Ты сказал, это была Братва? — Катерина вытирает рукой нос, шмыгая носом. Она самая невозмутимая из всех, кого я когда-либо видел, и я вижу, что она похудела после смерти своей матери и ее свадьбы. Ее
