кое-что еще
На следующий день мама ушла на работу, в свой трамвайный парк, в четыре утра. Перед уходом она обняла меня.
— Спи, сынок, я вернусь к трем часам.
Вместо форменной фуражки она надела красный колпак рождественского гнома. И глаза у нее тоже были красные, потому что накануне она допоздна возилась то с одним, то с другим.
Когда стукнула входная дверь внизу, я раздвинул темные шторы. В небе ярко светила луна и блестели звезды, создавая особое рождественское настроение.
Я лег на диван, стал смотреть в окно и думать о том, какими разными бывают объятья. Как по-разному обнимал я маму и Эльзу, хотя любил обеих.
Я зажмурился и попробовал обнять себя покрепче. Но это было совсем не то.
Потом достал зеркальце, которое получил от Эльзы, и поднял крышку. Я попытался увидеть себя ее глазами. Как человека, который может нравиться. Но увидел только заспанное лицо мальчишки, которому расквасили нос.
Я закрыл глаза и снова заснул.
А когда проснулся, было уже светло.
Я сходил на чердак, принес подставку для елки и большую коробку с надписью «Елочные игрушки». Елку я закрепил в подставке, повесил флажки, маленькие корзиночки с орехами, разноцветные стеклянные шары, бумажных ангелов, которых сам вырезал, надел соломенную звезду на макушку и прикрепил побольше свечей.
Потом упаковал флакончик духов для мамы. И подарок для папы, который он бы получил, если бы приехал домой. Вот бы такое случилось!
Я не знал, чем еще заняться. И пошел в гардеробную, чтобы пожелать счастливого Рождества в вентиляционную трубу.
Я встал перед папиными выходными туфлями:
— Непривычно встречать Рождество без тебя. Надеюсь, у тебя там все хорошо. Правда же?
Ответа не последовало. Но папа обычно говорил: «Молчанье — знак согласия». Поэтому я продолжал:
— Представляешь, меня обняла та девочка, ну, ты знаешь, о ком я. И подарила мне зеркальце, чтобы я мог смотреть на себя. Здорово, да?
В трубе по-прежнему было тихо — значит, он был согласен.
— Только вот мама иногда плачет, когда думает, что я не вижу. А еще она стала какая-то сердитая. Но это потому, что она любит тебя и очень скучает. Как считаешь?
В трубе что-то зашелестело. Как будто осенний лист застрял там и дрожал на сквозняке.
Я подождал. Но ответа по-прежнему не было. Грустно все это. Хотя у папы, должно быть, много дел. Он же говорил в прошлый раз.
— Я только хотел пожелать тебе счастливого Рождества, — сказал я. — Счастливого Рождества!
На всякий случай я повторил это три раза. Потому что три — счастливое число.
Мама переоделась. Теперь на ней было красное блестящее платье. Я тоже нарядился — надел белую рубашку и нацепил бабочку, похожую на пропеллер. И позаботился, чтобы от меня приятно пахло: побрызгался, когда причесывался, папиным лосьоном для волос из голубой бутылочки, что стояла в шкафчике в ванной.
На елке горели свечи. И на столе тоже — в подсвечнике, который я смастерил в школе.
Около вертепа стоял маленький пряничный домик, мы с мамой испекли и собрали его накануне вечером. Это был, наверное, самый крошечный в мире пряничный домик, так как почти все продукты были по талонам — чтобы всем хватило в военное время.
— Когда Иисус подрастет, он сможет играть в этом домике, — пошутил я.
И мне показалось, что папа на фотографии улыбнулся.
Мы с мамой уже съели рисовую кашу и выпили юльмуст[2].
— Сосиски будем есть сейчас или позже? — спросила мама.
— Думаю, надо подождать, а то мы лопнем.
— Ты прав, — сказала мама и слегка похлопала себя по животу.
Я специально сказал так — чтобы казалось, что нас ждет гора всяких блюд и можно выбирать то или это. А на самом деле еды у нас было не так много. Из-за этой проклятой войны во всем была нехватка.
— Может, тогда посмотрим подарки? — сказал я.
— Давай!
В одном моем пакете оказался темно-синий свитер с белыми звездами, его связала мама. Он был похож на небо зимней ночью. В другом — коньки, а в третьем — губная гармошка, о которой я давно мечтал.
— И это еще не все, — сказала мама. Она выждала небольшую паузу, чтобы вышло более загадочно.
— У тебя будет братик или сестренка. Но немного погодя… Это и от папы тоже. Хотя он об этом еще и не знает.
Тогда я наклонился к маминому животу и сказал: «С Рождеством!» — малышу, что был там внутри. Потом прислонил ухо к животу — послушать, что он ответит. Но ответа не было. В этот день мне явно не суждено было дождаться ответа от ближайших родственников.
Мы сидели с
