– Я тут собрал немного денег, – сказал Горецкий. – Я буду очень рад, если вы их примете.
Он очень правдоподобно изобразил смущение и выложил на стол сложенную вдвое средней толщины пачку сторублевок. Мария Николаевна смотрела на деньги и оставалась неподвижной. Горецкий терпеливо ждал. Женщина вдруг потерла ладонями щеки и глаза, как будто умывалась – вверх-вниз, вверх-вниз, и произнесла тусклым бесцветным голосом:
– Если бы вы знали, как страшно в конце жизни оставаться одной.
Ей было едва за пятьдесят, но для нее это уже был конец жизни. Потому что впереди ее ничто не ждало. Никаких других событий, кроме смерти.
– У вас есть мама?
– Да, – ответил Горецкий.
Она скорбно кивнула. Горецкому впору было устыдиться, что он не сирота.
– Вам, наверное, трудно живется? – сказал он.
– Мне теперь совсем не живется.
– Я понимаю, – поддакнул Горецкий. – Но я в материальном плане имею в виду.
– Пенсия, – сообщила коротко женщина.
– А Ваня… денег не оставил?
Он едва не спросил – «денег не шлет?» Вот бы она удивилась.
– Нет, – качнула скорбно головой Мария Николаевна. – Присылал, конечно…
– Когда? – быстро спросил Горецкий…
– До того еще… как все случилось… я переводы от него получала…
– А после? – все-таки не удержался Горецкий.
– «После» – это когда? – переспросила женщина и посмотрела удивленно.
– После случившегося, – сохранял спокойствие Горецкий. – Кто-нибудь вам деньги присылал?
– Нет, что вы, – покачала головой. – Кому мы нужны, старики? Остались со своим горем. А жизнь мимо нас теперь идет.
Значит, Ваня не давал о себе знать. Или она осторожничает?
– Дети наши, пока они маленькие, – продолжала Мария Николаевна. – А когда вырастают, их у нас забирают. У Вани служба. Деньги слал, а сам не появлялся. Получается – забрали его у меня.
– Совсем не появлялся?
– За год три дня, за два года неделя, – сказала печально женщина. – Я его и не видела.
– Служба, – вздохнул Горецкий. – Он вам что-нибудь о службе рассказывал?
– Нет. Вы тоже своей маме, наверное, не говорите ничего?
– Не говорю.
– Вот видите, – сказала Мария Николаевна. – Военная тайна.
Последнюю фразу она произнесла без малейшего намека на иронию.
– А вы и не догадывались? – спросил Горецкий.
– О чем?
– Чем Ваня занимается.
– Я понимаю, что важная была работа, – пожала плечами женщина. – Он у меня очень был достойный. Любое дело сделает на «отлично». Вот ему и доверяли.
– А что доверяли?
– Вы сами лучше меня знаете.
– Я не все знаю, – сказал Горецкий, чем немало удивил свою собеседницу. – Да-да, это так. Вот был я. И был Ваня. Друзья, а если каждому дадут отдельное задание, так и не знаешь, где он, что с ним и чем занимается.
– Ничего не говорил. Так, догадывалась я только.
– О чем?
– Что работа ответственная. Что командировки.
– Про командировки он что вам говорил? – спросил невинным голосом Горецкий.
– Ничего. Он вообще молчал о том, что куда-то ездил.
– Как же так? – озадаченно посмотрел Горецкий.
– А вот так. Я сама догадалась. Приезжает на три дня. Загорелый. А месяц был февраль.
– Год помните?
– Девяносто девятый.
– И где же это он загорел?
– То-то и оно, – сказала женщина. – Я спросила, а он отвечает: это с лета у меня такой загар. А чтобы с лета до декабря такой загар сохранился – так не бывает. Я больше не расспрашиваю. Понятно, секретничает. Взрослая жизнь. Он уже не со мной. Он с президентом.
Горецкий впился взглядом в ее лицо. Она заметила это, пожала плечами:
– Это я знала. Ваня сам однажды мне сказал такое: «Я работаю на президента».
– «На президента»? Или «с президентом»?
– «На президента».
– А что он имел в виду?
– То и имел, – сказала женщина. – Вы ведь сами в курсе.
– У нас служба немножко разная была, – сообщил Горецкий. – И я про Ваню многое не знаю. Я вам уже говорил.
– Он ничего мне больше не сказал. Но я поняла, что он на самом верху там где-то.
– Фамилии он какие-нибудь называл?
– Нет.
– Фотографии привозил?
– Да.
– Интересно было бы взглянуть, – сказал Горецкий, и у него сладко заныло в груди. – Вспомнить друга своего.
Женщина сняла с полки фотоальбом. Иллюстрированная история жизни Вани Алтынова. Маленький грудничок. Вот ему уже несколько месяцев. Передвигается на четвереньках, ходить еще не может. Вот он уже пошел, папа и мама поддерживают его, чтобы не упал. Марию Николаевну трудно узнать в этой женщине. Что делают с людьми годы и беды! Карапуз с игрушечной машиной. На море. На скамье. С велосипедом. С каждой фотографией становится все старше. Вспышка фотоаппарата раз за разом выхватывает из череды дней одного и того же человека, фиксируя, как он меняется со временем. Выпускной утренник в детском саду. Школа. Год за годом. С одноклассниками и без. И уже не появляется мужчина, поддерживающий крохотного Ваню. В классе. На экзамене. При вручении аттестата. Солдат. Уже взгляд не мальчика, но мужа. А потом временной провал, и сразу – фотография Алтынова в форме старшего лейтенанта милиции. Точно такую же Горецкий видел в материалах уголовного дела, по которому проходил Иванов Виталий Сергеевич. Этого человека Иванов якобы убил.
– Странно, – сказал Горецкий. – Почему форма милицейская? Разве Ваня служил в милиции?
– Нет, не служил. Сказал, что у товарища одолжил. Поозорничал, в общем.
– Эту фотографию он вам привез?
– Да.
– Когда?
– Незадолго…
Мария Николаевна судорожно вздохнула. Значит, больше фотографий не было.
– А остальные фотографии? – спросил Горецкий. – Тут вот он солдат. Тут вот уже офицер, пускай даже форма на нем чужая. Но ведь разница между фотографиями – несколько лет. Неужто не фотографировался?
– Может, и фотографировался. Но у меня ничего нет.
– И не было?
– И не было.
– А когда вы последний раз его видели?
– В девяносто девятом году. В феврале.
– Он один приезжал?
– Один.
– Побыл, уехал… И больше не объявлялся?
– Нет.
– И не звонил?
– Звонил.
– Когда?
И снова она сказала:
– Незадолго…
– Что говорил? – продолжал свой вежливый допрос Горецкий.
– Как обычно.
– А что было обычно?
– Что у него все нормально. Спрашивал, как мои дела, как здоровье. Говорил, что денег вышлет…
– Выслал?
– Нет. Не успел.
– И с тех пор – никаких весточек?
– Ну какие весточки! – сказала Мария Николаевна скорбно.
– Но, может быть, за эти годы происходило что-нибудь, что вас удивило, – вкрадчиво произнес Горецкий. – Какие-нибудь странные события. Телефонные звонки. Может быть, на вас кто-то выходил…
– Кто выходил? – посмотрела непонимающе женщина.
– Кто-то, кого вы прежде не знали. Или знали… Кто был когда-то связан с вашим сыном…
– Нет, – сказала Мария Николаевна, и в глазах ее уже угадывалось недоумение. – А вы о чем вообще говорите?
– Скажите, а у вас никогда не возникало подозрений, что ваш сын не погиб?
– Это вы о чем? – изумилась женщина.
– Значит, ничего такого вам в голову не приходило?
Мария Николаевна смотрела растерянно.
– Вы были на суде? – спросил Горецкий.
– Н-нет.
– Почему?
– Я слегла.
– Что с вами такое случилось?
– Мне плохо очень было. Когда мне сказали…
– Кто вам сказал?
– Я не знаю. Это по работе Ваниной. Из ФСБ, наверное. Приехали и объявили, что он погиб.
– Вы их помните?
– Нет, – покачала головой Мария Николаевна. – Это вряд ли. Я как в тумане была. Мне даже укол сделали.
– Кто? – быстро спросил Горецкий.
– Врач.
– Какой врач?
– С ними был врач.
– С ними? – уточнил Горецкий. – Или они вызвали «скорую помощь»?
– Нет, он с ними уже был. Знали, наверное, что может что угодно со мной случиться, и позаботились заранее. Организованно, в общем. Военные люди, у них во всем порядок.
