Когда Вспышка увязалась за ними в первый раз, ему пришлось учить ее перелезать через стены. Сестра схватывала на лету, но это все равно задержало вылазку. Что подлило масла в огонь, уже полыхавший кое в чьих сердцах, оскорбленных участием девчонки в ночных приключениях.
— Дети уродки и идиота, который не придумал ничего лучше, как на ней жениться… — пробормотал кто-то из мальчишек.
Дело было ночью, но Ранкстрайл сразу же безошибочно определил, кому принадлежал голос. Ненависть вперемешку с яростью переполнили его. Он понял, что на этот раз не удовлетворится ни первыми синяками противника, ни его мольбами о пощаде. На этот раз ничто не остановит его, ни кровь, ни переломанные кости. Все, чего он желал, — это схватить говорившего за горло и сжимать до тех пор, пока тот не испустит дух, чтобы навсегда пресечь любые возможные в будущем оскорбления.
Но Ранкстрайлу не пришлось даже прикасаться к болтавшему. Его словно парализовал издевательский голос Вспышки.
— Боги всех наказывают по-разному, — ничуть не смутившись, громко прошептала она, — моей маме они дали шрам от ожога, твоей — сына-придурка. И поверь мне, это намного хуже. Было время, когда у моей мамы на лице не было никакого шрама, и на том свете его тоже не будет, а ты на всю свою жизнь как был, так и останешься идиотом.
Ребята прыснули в кулак, стараясь подавить хохот, и Ранкстрайл снова смог дышать. Его ярость улетучивалась, теряя с каждым мгновением весь свой смысл. Он понял, что не сможет избивать всех идиотов на своем пути, — ему стоило поучиться у Вспышки, тогда все обидчики чувствовали бы себя круглыми дураками, а маме не пришлось бы больше вздрагивать, как вздрагивала она каждый раз, когда узнавала, что Ранкстрайл кого-то отлупил. Он раз и навсегда запретил себе драться, даже начинать драку: той ночью он понял, что мог дойти до убийства, отчего на него нашло какое-то легкое головокружение или, может быть, тошнота.
Помимо того, что на провокации можно отвечать словами, а не кулаками, Ранкстрайл научился у Вспышки как можно бережнее относиться к животным. Он больше не подходил к гнездам, если в них были птенцы, не стрелял в самок, в случае неуверенности предпочитая остаться без добычи. Ранкстрайл осознавал правоту замечаний Вспышки: без гнезд и яиц число птиц рано или поздно уменьшилось бы, нанося тем самым вред самим охотникам.
С большим трудом, не осознавая всей значимости собственного отличия, Ранкстрайл понял, что все остальные, даже Вспышка, замечали добычу всегда на мгновение позже, чем он. То есть правильнее было бы сказать, что он замечал добычу всегда на мгновение раньше других. Эта способность знать заранее, что произойдет, как тогда, когда он понял, что находилось в горшке с медом, проявлялась лишь в тех случаях, когда он сжимал в руке оружие. Он знал, где находится существо, предназначенное стать его добычей, за мгновение до того, как видел его.
Холодными зимними днями, которые, казалось, никогда не кончатся, Свихнувшийся Писарь, не околевший на морозе лишь благодаря вязанкам хвороста, которыми снабжал его Ранкстрайл, в промежутках между кашлем и чиханием объяснял мальчику, что должность короля в Далигаре, как и в Вариле, являлась отчасти выборной, отчасти наследственной. Члены крупных аристократических семей имели право избирать короля и выставлять своих кандидатов. Часто, но не всегда и не обязательно, королем становился сын предыдущего повелителя. Наследник короля являлся одним из главных претендентов на трон, фаворитом, если только не существовало каких-либо причин сомневаться в нем или если кто-то другой не отличился уже особыми заслугами, как, например, сир Ардуин. Этот генерал был единогласно избран королем, после того как изгнал орков и спас то, что осталось от города, покинутого царствовавшим монархом, сбежавшим в Алил — неприступный Город-Сокол в Северных горах. При этом Ардуин не принадлежал к городской аристократии. Его наследники также не пожелали никакого титула и смешались в безвестности с простым народом.
Но после Ардуина все погрязло в такой беспросветной бездарности, что, вместо того чтобы избирать самого достойного, старались выбрать просто-напросто того, кто был наименее бездарен: наименее плохого, наименее бестолкового и нелепого, наименее безнадежно глупого из всех. Посредственность превратилась в заслугу, неумение — в норму. Графство потонуло в мутном болоте нерешенных проблем и заведомо предсказуемых катастроф. Их можно было избежать, но они все-таки случались — регулярно, с пунктуальностью смены времен года.
Во время последовавших весенних оттепелей, когда снова появилось солнце и миллионы комаров, радуясь теплу жизни, вылупились из яиц, Свихнувшийся Писарь объяснил Ранкстрайлу, что без должного ухода за оросительными каналами отсутствие дождя каждое второе лето оборачивалось настоящей засухой, а без расчистки подлеска количество веток и обломков, попадавших в реку Догон, было настолько огромным, что каждую вторую осень дожди приводили к наводнениям. Холодными зимними ночами, когда угли в очагах тлели, не угасая, даже когда все вокруг было сковано ледяным сном, случалось, что от искр, попавших на стены, загоралась сухая солома, которой забивали щели между расшатанными и полусгнившими бревнами. В нищих деревнях крестьяне лепили дома вплотную друг к другу, будучи слишком бедными, чтобы позволить себе сад или палисадник, — и ненасытные языки пламени, словно духи разрушения, свирепо перескакивали с крыши на крышу. Наутро выжившие, пересчитывая погибших и оценивая потери, не просто обвиняли в несчастье злой рок, а хотели найти виновных. Причиной всех несчастий объявлялось колдовство эльфов или коварство ведьм. Они же, не насытившись еще людскими страданиями, насылали засуху, нищету или потопы, измываясь над человеческим родом. И каждый раз люди клялись отомстить тем, кто навел на них эту порчу, отомстить огнем и мечом. Огнем, мечом и страданием.
Детом, в перерывах между ливнями и палящим солнцем, которое раскаляло улицы Варила, писарь наконец-то дошел до объяснения, каким же образом после череды монархов, упорно соревновавшихся между собой в глупости и бездарности, городской инквизитор Эрлиньо, великий охотник за эльфами и ведьмами, умудрился присоединить к своим полномочиям командование администрацией и войском, несмотря на то что царствовавший король, Атурд Пятый, был еще жив.
После смерти последнего Эрлиньо присвоил себе титул Судьи-администратора — несколько менее зловещий, чем титул Инквизитора, — и прибрал к рукам абсолютную власть. Он не мог стать королем — его жестокость была слишком хорошо известна, чтобы он мог надеяться на избрание. Среди знатных фамилий не было ни одной, член которой не оказался бы на эшафоте или в подземелье, закованный в кандалы на неопределенный срок. Эрлиньо же это ничуть не смутило: он просто-напросто упразднил титул короля и запретил произносить само это слово. Упразднил он и саму монархию вместе с выборами короля как никому не нужную старомодную мишуру прошлого; отобрал земли, леса и мастерские у их законных владельцев и причислил все это к владениям графства; невыносимыми налогами обобрал тех, у кого еще осталось какое-то добро; уничтожил своих противников, реальных и подозреваемых, как уничтожают бешеных собак, и поверг страну в самую грязную и беспросветную нищету, какую только помнили со времен орков.
Прокладывая дорогу к светлому будущему, Судья-администратор также снес значительную часть королевского дворца, дабы заменить ее странным сооружением без арок, колонн, выступов и террас, походившим на неровный монолит или на усеченный термитник. Отсутствие декора, внутренних двориков и какого-либо разнообразия высоты стен приводило к тому, что внутри здания прятались мириады глухих комнат без окон и без единого луча света. Ранкстрайлу это не казалось особой проблемой, но писарь настаивал, что новый дворец был пощечиной всему, что было раньше, заявлением, что все это — отбросы и грязь. Кто разрушает прошлое, тот уничтожает будущее. Ранкстрайл кивал и старался побыстрее смыться — иногда в рассказах коротышки была своя логика, но когда он начинал разговор об уничтоженном будущем, это означало скорый переход к занудному и долгому нытью, предполагавшему значительно большую способность к терпению и пониманию, чем та, которой обладал Ранкстрайл.
Осенью, когда поднимался ветер и приносил запах бродившего в бочках молодого вина, любимой темой их бесед являлись разносторонние способности Судьи-администратора, в том числе достойные внимания языковые познания и некоторые навыки в области некромантии, а может быть, изобретательства. Судья систематически изымал у крестьян огромные количества пшена и ячменя и превращал их в какую-то микстуру собственного изобретения. Этой микстурой удобрялись корни жасмина и глициний, после чего те цвели постоянно и необычайно пышно и издавали особенно устойчивый и насыщенный сладковато-приторный аромат. А запасы яблок, доведенных до брожения, перегонялись в светлую жидкость намного крепче вина, которую смешивали с жасмином для получения духов. Духи продавались по бешеным ценам: помимо того, что они улучшали запах людей и улиц, говорили, что, держа перед носом окропленный духами платок, можно было значительно уменьшить риск заражения во время эпидемий (которые в годы правления Судьи-администратора становились все более жестокими — явный признак усиления злобности эльфов и ведьм). Духи разливались в прозрачные флаконы и хранились в бесчисленных глухих комнатах дворца. Их продавали по всей стране, вплоть до границ с Неведомыми землями, что позволяло до отказа набивать казну и карманы Судьи-администратора золотом и драгоценными камнями.
