— Эй, паренек, да брось ты, — окликнул его солдат с косичками, разламывая свой хлеб, — я дам тебе кусок, держи половину. Если жевать медленно, то хватит настолько же, насколько целого…
Ранкстрайл не ответил. Не взял предложенный хлеб. Он лег один под самым дальним дубом и стал ждать, пока все заснут. Когда дыхание окружающих стало ровным и ни одно движение больше не прерывало молчание тихой ночи, он поднялся и в темноте пошел в поле, которое представлял себе, как на карте, благодаря звукам и запахам, неслышным для других, но понятным для него. К югу от лагеря была кроличья нора — когда Ранкстрайл пил, он видел следы на отмели ручья и теперь легко нашел ее. А вот фазан, которого он подстрелил незадолго до рассвета, был неожиданной удачей. Когда остальные проснулись, Ранкстрайл сидел перед небольшим костром из сухой травы и оставшихся с вечера углей и поджаривал фазана. Рядом, на большом камне, кучкой лежали три кролика. Ранкстрайл указал на них небрежным жестом:
— Можете съесть мясо, но шкуры — мои, — спокойно сказал он. — И не подходите к моему огню.
Солдата с косичками звали Лизентрайль. Не вставая с места, парень бросил ему кусок фазана, и Лизентрайль поймал его на лету.
Никто из остальных не приблизился.
Он подкупил их всех.
Он был подростком, новеньким, но он мог прокормить их, а это было ценнее любого из сокровищ, важнее всего, важнее даже нескрываемого желания командира и многих старых солдат выбить ему все зубы и поставить на место.
Все, включая командира, ели мясо, понимая, что если они оставят этого парня в покое, то мясо у них будет и завтра, и послезавтра.
Они прошли все графство, с севера на юг.
Прошли землю, где сосновые рощи перемежались коварными трясинами и поднимались желтые холмы, поросшие сухой травой, где стада белых, как на равнине Варила, коров паслись под присмотром погонщиков на больших черных лошадях. Странные высокие сосны поднимались к небу своими стройными стволами без веток, и лишь на самой их верхушке красовалась огромная крона. Лизентрайль научил всех собирать шишки, из которых вечером можно было разжечь костер и твердые, одеревенелые скорлупки которых скрывали свои маленькие дары — кедровые орешки.
Днем маршировали. По ночам Ранкстрайл охотился. Но бывало, он оставался с пустыми руками. Однажды ему попалось нечто среднее между волком и свиньей — солдаты называли это диким кабаном. Ранкстрайл подстрелил его после долгой погони в кустах ежевики, ободрав себе все тело; в ту ночь ему пришлось пробежать намного больше, чем он прошел днем со своими товарищами. Спал Ранкстрайл всегда мало, намного меньше, чем его брат и сестра, даже меньше, чем отец, но все-таки иногда спал. Сейчас же нехватка сна и усталость становились пыткой, но он стискивал зубы и заставлял себя привыкнуть и к этому.
В первом же поселке, попавшемся на дороге, он обменял кроличьи шкуры на фляжку, точнее говоря, послал вместо себя Лизентрайля, так как сам он, в кирасе, сделанной наполовину из металла, наполовину из звериных шкур, больше походил на орка, чем на солдата.
Еще через пару дней, снова пользуясь Лизентрайлем в качестве посредника, он выторговал два драгоценных кремня, отдав за них полкабана. Теперь Ранкстрайл не зависел от углей из общего костра. Также он купил небольшую солонку, выточенную из рога, — бесценное для любого солдата, бродяги или путника приобретение, дающее возможность есть как люди, а не как собаки; и потом, с солью меньше чувствовалась гниль.
По вечерам Лизентрайль давал ему уроки владения мечом. Он научил Ранкстрайла основным приемам отражения удара и некоторым выпадам. Никому другому не пришло в голову обучить юного солдата военному делу, и многие потом кусали себе локти, что упустили единственную возможность отсыпать новичку его долю шишек и синяков.
Лизентрайль же не оставил на нем ни единого следа — он был отличным учителем и не нуждался в том, чтобы учить синяками. Меч его всегда дотрагивался до Ранкстрайла плашмя, давая понять, какие места юноша оставлял без защиты в сражении. Лизентрайль также помог ему укрепить в нужных местах доспехи, подарив притом несколько своих металлических накладок.
Что касается стрельбы из лука, Ранкстрайл не нуждался ни в каких уроках.
На самом дне походного мешка он прятал свою незаменимую пращу и пару круглых камней — так, на всякий случай. Во время ночной охоты он пользовался большей частью именно пращой, которая, несмотря ни на что, оставалась идеальным оружием на близком расстоянии; да и камни валялись повсюду на земле, а стрелы приходилось мастерить самому.
Мало-помалу они продвигались на юг: трава становилась все желтее и сосновые рощи встречались все реже, пока совсем не исчезли. Наступила самая жаркая часть лета. Коровы тоже попадались все реже — вместо них в желтой траве паслись какие-то странные животные, куда более мелкие, но тоже с рогами. Они назывались овцами и не мычали, а блеяли.
Болота тоже исчезали, что стало настоящим благословением: вместе с ними исчезали и тучи комаров, которые безжалостно преследовали солдат среди рощ и холмов. Но на смену им пришло другое проклятие — мухи, крупные, черные, с радужными крыльями и жутко кусачие.
Латных наголенников у Ранкстрайла не было — ни металлических, ни кожаных, он сэкономил и на этом, не думая, что именно они могут быть жизненно необходимыми. Неизвестно, нужны ли они против врагов, но против клещей — просто незаменимы. Каждый вечер Ранкстрайл выдергивал клещей, вгрызавшихся в его ничем не прикрытые ноги. Частенько голова насекомого оставалась под кожей, и ранка воспалялась. Однажды легкая лихорадка оставила парня совсем без сил, но он стиснул зубы и не остановился.
То, что осталось от рек, протекавших когда-то по высохшей равнине, кое-где покрытой желтой травой, угадывалось лишь по ярко-зеленым зарослям тростника и пышно цветущим белым или розовым олеандрам. Солдаты продолжали маршировать на юг — трава становилась все реже и реже. Потухла и зелень тростников и олеандров: они указывали уже не на воду, а лишь на грязные лужи, которые от нее остались. Сухую землю бороздили трещины, тоскливые и безжизненные, словно горизонт в аду, если там вообще есть горизонт.
В чахлых кустах им попадались иногда жалкие стада тощих овец под присмотром тощих и жалких пастухов, которые, завидев отряд, в ужасе давали стрекача.
От хлеба, который терпеливо тащил на себе осел с самого начала их похода, почти ничего не осталось, да и тот, что остался, стал почти таким же твердым, как клинки их мечей. С одной стороны, это являлось большим преимуществом, потому что хлеб теперь нужно было так долго жевать, что казалось, будто ты и в самом деле поел, с другой — недостатком, так как, чтобы долго что-то жевать, нужна слюна, а во рту постоянно пересыхало. Воды не хватало, и чем жарче становилось, тем грязнее она была.
Охотиться стало не на что, лишь иногда им попадались змеи и мелкие дикобразы, но редко, и нужно было подстерегать их часами. Однажды отряд устроил привал в пещере, и Ранкстрайл перебил всех летучих мышей: зажаренные на вертеле, с солью, они немногим отличались от кроликов, к тому же было забавно обгладывать их крылья. У Лизентрайля осталось еще немного кедровых орешков, которые пошли на начинку.
Иногда есть было просто нечего.
Ранкстрайл, который до сих пор питался исключительно своей охотой, стал вместе со всеми есть положенную ему порцию хлеба. Подступавшая жажда заставляла забыть о голоде. Далекий горизонт закрывали угрюмые, низкие и крутые холмы с растрепанными и искривленными жаркими ветрами деревьями.
После целого дня изнурительной ходьбы они наконец прибыли к какому-то еще не высохшему пруду — прямо у воды ярко освещались солнцем несколько огородов и сбившихся вместе небольших домиков.
Измученный жаждой, которая усиливалась его постоянной лихорадкой, Ранкстрайл первым метнулся к воде. Он бросился на землю и начал жадно пить, лежа в грязи, как дикий зверь. Вода оказалась гадкой, с привкусом гнили, но он все равно пил. Когда он наконец поднял глаза, то увидел, что находится во фруктовом саду. На деревьях наливались соком спелые персики. Ранкстрайл знал их название, потому что видел эти редкие и очень дорогие фрукты на базаре Внешнего кольца.
Одна часть сознания кричала ему: «Нет, остановись! Что ты делаешь? Это же воровство, это слабоумие!» Но Ранкстрайл сорвал с дерева спелый персик и впился в него зубами. Сверху была странная, шероховатая кожура, зато внутри плод оказался желтым, нежным и хрустящим одновременно, до невозможности сладким и к тому же мгновенно утоляющим жажду. Страна с молочными реками и кисельными берегами, если она и вправду существовала, должна была иметь этот вкус. Это была пища богов, если боги вообще что-то ели. Под сладкой желтой мякотью оказалась красноватая косточка, которую Ранкстрайл засунул в мешок: во-первых, чтобы не оставлять следов преступления, во-вторых, чтобы по возвращении домой отдать ее отцу — из косточки можно было вырастить дерево. Он сорвал второй персик. Часть сознания все еще повторяла ему, что надо остановиться, но жажда, усиленная лихорадкой, казалось, отступала немного лишь от этого сладкого сока. И если бы ему пришлось расплатиться за кражу отрубленными пальцами или выдранными зубами, он и тогда не смог бы остановиться. Лишь после третьего персика он поднял голову и осмотрелся.
