Эти звери особенно ценились монархами. Уж на что скупой из скупых — французский король Людовик XI, но и он держал двор, полный этих животных, успокаивая себя тем, что и так у него расходы на содержание этих животных меньше, чем у других монархов: «Короли всегда слышали рычание львов близ своего трона. Однако следует отдать справедливость, что я расходую на это все же меньше денег, чем мои предшественники. И что количество львов, медведей, слонов и леопардов у меня много меньше».
Больше всего монархи любили необыкновенных животных, будь то ящур какой или просто птица. Наша царица Анна Иоанновна приказала разыскать скворца, который, подобно попугаю, говорил человеческим голосом, а Екатерина Великая очень радовалась, когда один из ее придворных научил своего скворца при ее появлении выкрикивать: «Матушке государыне виват».
Римский император Клавдий Тиберий подарил своей четвертой жене Агриппине (неблагодарная, она потом мужа отравит) белого соловья. Это был очень ценный подарок, поскольку белые соловьи в природе не встречаются, а поют не хуже своих сереньких сородичей. Друг Клавдия Тиберия Нарцисс, видя, с какой охотой принимает жена императора в подарок пернатых диковинок, отыскал и преподнес ей в подарок говорящего дрозда.
И правильно монархи делали, что не держали другой говорящей птички — попугаев. С этими попугаями — одно недоразумение. То попутай, присланный Екатериной Великой своему сенатору, седовласому старичку, вздумавшему певичку любовницей делать, такие вот сентенции в самый неподходящий для этого момент на чистейшем русском языке изрекает: «Стыдно старику дурачиться», то попугаю внучки любовницы Короля-Солнца Лавальер хоть рот, то бишь клюв, затыкай: научился нецензурных бранных слов во французских притонах и теперь в версальских салонах, извините, матерится. Пришлось отдать его в более для этого подходящее место — в пожарную охрану. Ведь не поставишь же этого попугая перед судом, как это сделали по отношению к попугаю Верт Верту, о которой-то птичке расписывается известный поэт Грессет. Она побывала в разных монастырях и научилась вульгарным словам.
Но очень часто хотелось придворным гостям посадить в тюрьму, не только что под суд отдавать, попугая князя Террая, который на парадной лестнице кричал каждому входящему на чистейшем французском языке: «Ловите злодея».
У Клавдия Тиберия был ящур, огромный, в несколько метров, покрытый отвратительной чешуей, с такой же отвратительной мордой и острым языком, но не в переносном, а в прямом смысле — язык резал, как бритва. Привезли его с острова Явы. Ящур издавал неимоверную вонь, но для него это был замечательный запах, и он самолично кормил ящура тараканами и мертвыми мухами. Ящур, кажется, понимал своего господина. Тиберий часто с ним «беседовал» и даже просил совета. Перед тем как ему быть отравленным, ящур вдруг издох.
У маркизы Помпадур была в Версале своя курочка, которая несла яички не золотые, а простые, которые немедленно, еще тепленькими доставлялись Людовику XV.
Маркиза Монтеспан, любовница Людовика XIV, держала в Версале коз и свиней, а также белых мышек, которых запрягала в маленькие золоченые каретки и пускала бегать по своим рукам.
У Германика была черная белка, которой он неимоверно гордился.
У сестры Клавдия Тиберия Ливии была какая-то необыкновенная обезьянка почти зеленого цвета, которая не хуже хорошего карманного вора могла украсть незаметно любую вещь. Но всех превзошла своей необычайностью мать Тиберия — Клавдия, держащая в своем озере не неведомую зверушку, а… обыкновенного карпа. Карп имел имя Левиатан и отзывался на зов своей хозяйки, приплывал к ней из омута водных лилий, давал кормить себя, а также гладить. На жабрах рыбы были драгоценные бриллиантовые кольца. Клавдия уверяла, что карп разговаривает с ней и она понимает каждое раскрытие его рта. Словом, «не открывает щука рот и не слышно, что поет», только открывает карп рот и происходит приятная беседа.
Как с человеком разговаривал, а даже шептался на ухо со своим конем Буцефалом Александр Македонский. Конь становился перед императором на колени, отдавал поклон, а когда после необыкновенно долгой своей жизни (тридцать лет) умер, то ему Александр Македонский воздвиг мавзолей.
Также воздвиг мавзолей и даже превратил своего коня Инцитата в человека римский император Калигула. У коня была мраморная спальня, корыто у него было из слоновой кости, пил он из золотого ведра, а известные художники украшали стены его, о нет, не конюшни, а дворца, прекрасными картинами. И только питался конь не золотым или бриллиантовым, а обыкновенным овсом. Но, чтобы приблизить своего коня к человеку, император дал ему титул консула, а кроме дворца дал огромное приданое, обложив для этой цели своих подданных специальным налогом. Ритуальная женитьба этого коня на кобыле Пенелопе — это пышная церемония, достойная монархов.
Словом, дорогой читатель, десять котов, прыгающих по письменному столу кардинала Ришелье, — это не самое большое чудачество из жизни монархов в их любви к животным. Да и Ришелье просто невинно ласкал своих котов, культа из них не делая. «Не будем делать из огурца культа», — сказал Остап Бендер, отбирая у Паниковского теплый кривой огурец. И вот таких «огурцов», то бишь культ, сделала из своих двадцати котов ангорских княгиня Левлетюс, о которой нам фрейлина Оберкирх рассказывает в своих воспоминаниях: «Входят в салон двадцать котов, одетые в платья, подбитые мехом. Со шлейфом, из броката и атласа. Внесли двадцать плоских блюд, на них мягкие кусочки кур и куропаток с несколькими косточками для грызения. Съели коты, фыркнули, вернулись, улеглись на ложе из китайского шелка, все подушки и их платьица в сале»[19]. Вот таким же котом — то сытым, то голодным — забавлялся кардинал Ришелье Анной Австрийской: безумно любя, ненавидя, делая добро, вредя ей и бешено ревнуя.
А когда донесли Ришелье, что у убиенного Бэкингема на корабле, в его роскошной каюте, во весь рост висел на стене портрет Анны Австрийской — вот тогда его гнев с новой силой вспыхнул, и посыпались дворцовые интриги. В чем только не начинают Анну обвинять: не только в изменах физических, но и в политических тоже — она будто еще и шпионка испанского двора. А зачем письма братцу в Испанию писала? Испания сейчас ведь для Франции — вражеская страна. Ну, этим обвинением историю не удивишь. У нас тоже Александру Федоровну Романову, последнюю русскую Царицу, обвиняли в шпионаже в пользу Германии: она своему братцу Эрни письма писала.
Но Николай II в крепость или там тюремную камеру жену не заточил, а Людовик XIII то ей Гаврской крепостью грозит, то издает такой абсурдный приказ, который ну прямо граничит с заточением в крепость. Анне не разрешается без специального на то разрешения короля ни участвовать ни в одном приеме, ни у себя во дворце такие приемы устраивать. Сиди тихо, богу молись или вышивай на худой конец пелену для костёла. Ну скажите, дорогой читатель, как можно после такого указа процессом деторождения с мужем заняться? В альков к жене хаживать? А он и перестал хаживать. Совсем. На три года забыл, как это с женой делается.
Конечно, нет «дыма без огня». Какой-то роман у нее с Бэкингемом был. Исторические факты об этом свидетельствуют. И пламенные письма он ей писал, и она на них отвечала. После убийства Бэкингема у него нашли шкатулку, полную любовных посланий Анны Австрийской. Самые значительные для него письма герцог носил на своей шее на шелковом шнурке и никогда с ними не расставался.
Их личных встреч было немного, всего два или три раза, да и то не всегда наедине. Раз она решила принять герцога в своей спальне и спросила свою свекровь Марию Медичи, можно ли ей принять герцога в дезабилье. Мария Медичи ответила: «Конечно, можно. Я же принимаю».
Добавим, дорогой читатель, что у нее, этой Марии Медичи, жены Генриха IV, вообще вошло в привычку в дезабилье только что на балы не ходить. Она совершенно не стеснялась часами лежать в нижнем белье, принимая гостей ли, придворных ли, не важно — всех. А, извините, бельишко у нее почему-то было не очень чистое. Это нам придворные лакеи в своих мемуарах сообщили, и мы, зная общую культуру Марии Медичи, им верим. Тогда, дорогой читатель, мода такая была, что знакомых или любовников принимать лежа в постели и в неглиже. И ничего не было зазорного, если знакомый не хуже камеристки помогал госпоже чулочки на ножки натянуть. Не все же обезьянам это делать, хотя было модно заставлять павианов стоять в ливреях на запятках карет или чулки госпожам натягивать. И если вам попадется картинка в какой исторической книжке, как Вольтер сидит у ложа раздетой маркизы Помпадур, — не удивляйтесь, эпоха это позволяла.
Другой раз Бэкингему удалось интимное свидание с Анной Австрийской где-то по дороге в Англию, в отдаленном замке, когда отправляли Генриетту Французскую невестой к Карлу I Английскому. Интимное свидание устроила мадам Шеврез, сердечная подруженька Анны Австрийской, и из этого эпизода историки потом неплохой «компот» любовный состряпали. Будто бы Бэкингем в своем неудержимом пыле взял королеву, как парфянскую кобылу, прямо на зеленой травке, грубо и властно, на что Анна Австрийская, отряхивая юбки, будто бы сказала: «Все мужчины нахальны и грубы». Но опять-то полностью верить этим слухам не советуем. Было — не было, какая разница, при опостылевшем супруге!
