Матье какое-то время молча смотрел на меня, потом схватил за руку и потянул к выходу.
Мое сердце уже успокоилось, совсем как после акта любви. Я же продолжал блаженно улыбаться.
* * *
В «Дочиоли» я взял в привычку записывать свои впечатления в купленную во Флоренции тетрадь. Записи мои не претендовали ни на ученость, ни на интеллектуальность – на это нужен талант, которым я не обладал. Я формулировал свои мысли посредством коротких, простых предложений. В последние несколько лет мне почти не приходилось писать – когда проводишь целые дни за компьютером, ручка начинает казаться атавизмом.
Я вновь открыл для себя удовольствие выводить на белой странице слова, прислушиваться к скрипу пера о бумагу, смотреть, как высыхают чернила, – совсем как школьник, склонившийся над письменной работой. Писал я тоже левой рукой, но меня это уже не удивляло. Я пришел к выводу, что родился левшой, а потом меня переучили.
В музее Жакмар-Андре я спросил у гида, есть ли в Париже другие картины Паоло Уччелло. Он ответил, что в Лувре, в крыле Денон, есть еще одно полотно.
Странная штука… Ноги сами привели меня к картине Уччелло, словно я заранее знал, где она находится, – в дальней части галереи, справа. Я издалека увидел ее, великолепную в своей угрюмости, с преобладанием оттенков серого и черного, – настоящий балет ощетинившихся бледных копий с вымпелами на концах.
И снова сражение! Движение здесь было не таким неуловимым, как на картине во Флоренции, но в целом это полотно показалось мне более богатым. В центре художник изобразил вставшую на дыбы черную лошадь в красно-золотой упряжи, в ярости выпучившую глаза и обнажившую желтоватые зубы. У сидящего на ней воина в вышитом берете лицо было грустным, как у святого мученика. Солдаты в доспехах, украшенных причудливыми перьями, на коричневых и белых лошадях, следовали за всадником в берете. Над ними простиралось черное, вселяющее тревогу небо. Каким чудом удалось художнику заставить взгляд зрителя скользить по ведущим к центру картины невидимым линиям, породить простоту внутри хаоса?
Как слепой кончиками пальцев прочитывает страницы на Брайле, так и мой взгляд приобрел способность воспринимать тактильно каждую мельчайшую деталь полотна: раздутые щеки трубящего в горн солдата, похожий на паутину узор на щите, нервюры на хромированном нагруднике, изображенного на алом штандарте единорога с кудрявой гривой… Приблизившись к полотну, я изучал его текстуру, деликатную полихромию нанесенных друг на друга слоев краски, придававшую картине рельефность (она казалась нарисованной на рыхлом алебастре).
Мне показалось, будто я прекрасно знаком с этим полотном, – настолько легко и быстро я им насытился. И пусть лессировка, золотистые и серебристые лаки и водосодержащее краски больше не имели от меня секретов, я знал, что они никогда не перестанут порождать волнение в моей душе.
Мои глаза видели изначальный замысел художника, как рентгеновские лучи просвечивают тело. Я воспринимал утонченность его таланта, его ритм, формируемый фрагментированными промежутками, геометрическими формами, новыми объемами.
У меня появилось ощущение, что я все знаю об Уччелло, – о его любви к тишине, его интуитивном восприятии линий, его одержимости перспективой. И еще я знал, что внутри него жило глубочайшее противоречие: он разрывался между стремлением к точности и своей богатейшей фантазией. Из этого дуализма и рождалась характеризующая его манеру поэзия, которая нашла отклик в моем сердце. Оно билось, переполненное тем же удовольствием, тем же счастьем, которое я испытал перед картиной «Святой Георгий с драконом».
Я повернулся и пошел к выходу. В голове моей роились вопросы. Трижды мое сердце выдавало такую странную реакцию, и все три раза – перед произведениями Паоло Уччелло. Почему? Что это могло означать? Что со мной происходит? Пришла пора разрешить эту загадку. Но с чего начать?
Не мешкая, я отправился в музей Орсэ, на другой берег Сены. Сколь оригинальными и прогрессивными ни были бы полотна импрессионистов, мое сердце осталось к ним безучастным. На следующий день я посетил центр Жоржа Помпиду, музей Современного искусства, музей Пикассо – и все напрасно.
Несколько дней спустя я вернулся в Лувр. Загадочная улыбка Джоконды не произвела на меня ни малейшего впечатления. Некоторые картины мне понравились, к примеру, «Мученичество святых Космы и Дамиана» Фра Анжелико и «Кондотьер» Антонелло да Мессина.
Но когда мой взгляд остановился на «Битве» Уччелло, сердце вновь забилось в радостном исступлении, которое я уже научился распознавать.
Это было похоже на головоломку-пазл: у меня имелось несколько разрозненных фрагментов, которые нужно было соединить, чтобы понять происходящее, сделать правдоподобным то невероятное, что со мной произошло.
Покидая Лувр, я уже знал, что нужно сделать.
* * *
Секретаря профессора Берже ле Гоффа звали Жозефина. Когда она вставала со своего места и направлялась в кабинет начальника, все собравшиеся в приемной мужчины начинали пялиться на ее красивые ножки, слишком часто скрываемые столом.
У Жозефины была походка балерины – носочки врозь, поясница напряжена, плечи расправлены, подбородок горделиво приподнят… Казалось, ничто в мире не может испортить ей настроение – ни требовательность профессора, ни его поручения, временами довольно-таки неприятные. Для многих в больнице – этом царстве серьезности и тишины, куда я не мог войти без содрогания, – ее улыбка была словно лучик света.
– Сегодня утром профессор пришел позже обычного, – объявила Жозефина.
В приемной я был один. На ней был коротенький, выше колена, белый медицинский халат. Обычно Жозефина носила колготки телесного цвета и босоножки без каблуков, но сегодня предпочла им туфли-лодочки на высоких каблуках, в которых ее ножки в черных чулках казались еще длиннее. Мой удивленный взгляд ее позабавил.
– Сегодня вечером после работы у меня свидание, – шепнула она мне.
Я сидел и смотрел, как она отвечает на телефонные звонки, делает пометки в ежедневнике. Мне нравилось, как она откидывает рукой волосы от лица, как искренне улыбается, показывая красивые зубки. Только теперь я заметил, что она не носит обручальное кольцо.
Зазвенел телефон. Профессор попросил ее принести историю болезни пациента. Повесив трубку, Жозефина открыла ящик стола, вынула картонную папку и направилась в соседнюю комнату. Я смотрел на ее ножки с похотливостью волка из мультиков Текса Эйвери.
Профессор принял меня только через тридцать минут и знаком попросил присесть рядом. Я ощутил на себе его внимательный, изучающий взгляд.
Рассказывая о необычных переменах, произошедших во мне, я прекрасно понимал, насколько неправдоподобно то, что я говорю. Я чувствовал себя мальчиком, который пытается убедить скептически настроенного деда, что с ним случилось нечто совершенно необыкновенное. Чем больше внимания я уделял деталям, тем более запутанным становился мой рассказ.
Профессор выслушал меня, а когда моя история подошла к концу, покачал головой. Мое повествование не удивило и не шокировало его. Он встал и, скрестив руки за спиной, принялся прохаживаться по кабинету. По его мнению, то, что со мной случилось, несколько необычно, и он попытается мне все объяснить.
– Большинство пациентов, переживших трансплантацию, довольно легко соглашаются принять в свое тело тот или иной донорский орган. Человек, у которого он был изъят, становится их спасителем, и это все, что их интересует. Операция, разумеется, меняет их жизнь, но только в одном: раньше человек был болен, а с новым органом он чувствует себя намного лучше. Однако случается, что некоторые начинают слишком часто думать о том, кем был ихдонор. Похоже, это как раз ваш случай. То, что с вами происходит, представляется вам странным, но всему есть объяснение. Давайте рассмотрим каждый момент по порядку. – Профессор сел. – Начнем с недоразумения с левой рукой. Вы сами подсказали мне объяснение: вы – левша, которого в детстве переучили. И стоило оторвать вас от компьютера, чтобы эта ваша особенность проявилась. Меня не удивляет и то, что изменились ваши вкусовые пристрастия, но ведь раньше ваше пищевое поведение было трудно назвать правильным: слишком много мяса, сахара, алкоголя… Теперь вы чувствуете себя лучше, потому что едите правильно. Немалую роль сыграл в этом и отказ от курения. Повысилась чувствительность вкусовых рецепторов, усилилось обоняние, и теперь вам стало доставлять удовольствие пробовать более утонченные блюда.
Я понурил голову. Разумеется, профессор прав…
– Что касается картин Паоло Уччелло, то они попросту произвели на вас большое впечатление, и это все. Случилось так, что только сейчас вы открыли для себя живопись, искусство, Италию, Кватроченто…
– Но мои ощущения такие сильные и такие… новые!
