мир Пытливым зорким взглядом, Он ищет гнезда Новых звезд и руд. Всесилен труд. Неисчерпаем разум, — Они скудеть природе Не дадут! («Неисчерпаемость», 1976)
Она оставалась оптимисткой во всем. Даже в самые тяжкие дни болезни она думала о стихах, горячих и жарких, как солнце пустыни, думала о красоте гор, подернутых дымкой тумана, о стремительных, непокорных уральских реках… Ей было горько, но не страшно расстаться с жизнью, пусть только «мир этот будет», пусть только не поглотит его пучина атомных и водородных бурь, пучина нейтронного безумия.
4. «В УРАЛЕ РУСЬ ОТРАЖЕНА…»
Когда размышляешь о стихах Людмилы Татьяничевой, перед тобой зримо возникает Урал — тот «опорный край державы» (А. Твардовский), который давал в войну танки, снаряды, винтовки, та гордая отчизна рудознатцев и камневедов, о чьем мастерстве и удали сложены бажовские сказы.
«Урала гордое обличье» поэтесса увидела и осознала рано, и образы Урала и уральцев сопровождали ее всю жизнь. Она стала «соловьиным горлом» этого благословенного трудового края, с необычной силой воспев духовную красоту его людей. И расставшись с ним, она осталась душой с его синими горами, с его быстрыми реками, с его стройными соснами на утесах, с россыпями его самоцветов… На втором съезде писателей России ее избирают секретарем правления, она переезжает в Москву; на нее наваливаются груды общественных забот, по делам правления она выезжает в десятки краев и областей России, открывая для себя Сибирь, Дагестан, Поволжье, Север… Но любовь к Уралу, краю комсомольской юности, не только не слабеет с годами, не только не вытесняется, как это случается нередко, напластованиями новых впечатлений, открытиями новых милых сердцу мест, а лишь крепнет и обогащается.
Достаточно сравнить стихи «Город Н.» (1943) и, к примеру, «Вдали от синих гор Урала» (1957), «Прославлены уральцы-камнерезы» (1947) и «Любить Урал» (1960), «Уральский виноград» (1948) и «Магнитогорские пальмы» (1961)…
Естественно, что разнится сам подход к материалу в стихах 40-х и стихах 60-х годов, сказывается накопленный поэтический опыт. Но все же, как мне представляется, главное не в этом, а в той пронзительности чувства, которая появляется в лирике, созданной вдалеке от родных мест.
Я без Урала не могу. Стоит перед глазами Он то утесами в снегу, То синими лесами… («Я без Урала не могу…», 1968)
Мне кажется, она и на мир-то смотрела через призму Урала. Не могла и не хотела иначе.
Каждая весточка из родных мест, каждый привет, письмо земляков рождают стихи-признания в любви…
Отгремели грозы, Отсверкали, Травы тесно сгрудились в стога. На Урале, На моем Урале Жарко дышат пышные снега. И тайга ничуть не поредела, Стала только строже Да стройней. Ей, зеленой, нет, наверно, дела, Как грущу я, думая о ней… («Отгремела грозы…», 1970)
Да, грустит, да, печалится, но это вовсе не жалоба человека, трудно приживающегося корнями к новому месту. Это грусть о родине, о которой еще столько надо сказать, для которой еще столько надо сделать.
Работа в секретариате правления СП РСФСР не часто давала ей возможность непосредственно обращаться к делам земляков. Зато когда писатели-уральцы приезжали в Москву, Людмила Константиновна никому не «перепоручала их».
Заседания правления, секретариаты, в том числе и выездные, отчеты писательских организаций, обсуждения журналов… В письмах друзьям поэтесса жалуется на нехватку времени. И тем не менее именно сейчас она создает большой цикл стихов; в них образ Урала, не лишенный тончайших штрихов, которые наносит на портрет бережная рука, приобретает приметы того большого, что «видится на расстояньи».
Урал, край своей комсомольской юности, край обретения голоса, огранки поэтической судьбы, Людмила Татьяничева никогда не противопоставляет иным краям и просторам.
Открывая для себя Родину во всей ее необъятности и многоликости, она искренне стремится сберечь в душе все самые характерные черты и краски новых, доселе не знакомых ей лично мест. Жадно всматривается в облик молодых сибирских городов и в лица сибиряков, в жизнь и быт чабанов Туркмении и Дагестана, в трудовой подвиг геологов и нефтяников Тюмени…
Стихи свидетельствуют, как стремилась она сердцем запечатлеть юношески задорный облик города, выросшего в центре тайги («Ангарск», 1957); как хотелось ей, чтобы в бурлящие воды непокорной красавицы-реки падал свет разожженного ею костра («Ангара, 1951); могучие таежные великаны-кедры особенно дороги ей потому, что, может быть, на них в сибирской ссылке, как на соратников, глядел Ленин («Сибирские кедры», 1967)…
Но, путешествуя по стране, открывая ее красоты, видя всеобщее обновление, мыслью она снова и снова возвращается на Урал.
По красоте, По скрытой силе Мне не с чем мой Урал сравнить. Иной здесь видится Россия. Суровей, Строже, может быть. А может, здесь она моложе… Свежей тут времени рубеж. Но сердце русское — Все то же.
