Восхищенно и с вожделением взирая на преобразившийся журнальный столик, сглатывая слюну, киновед с нетерпением ждал, когда Поцелуев даст команду начинать. Без команды неловко как-то ни есть, ни спать, ни топиться. Поцелуев же все тянул, стоя у столика и, закатив глаза, вынюхивал содержимое голубенькой металлической коробочки, которую сжимал в руке перед собой. И мурлыкал:
— Блаженство, истинное блаженство!
— Что это у вас? — не выдержал Слюняев. Поцелуев ответил, не опуская глаз:
— Хмели-сунели.
— Что? — не понял киновед.
— Как это «что»? — оторвал нос от баночки советник. — Вы, пардон за вопрос, вообще-то русский?
— Ну, — удивился вопросу Слюняев, прекрасно знавший, что, глядя на него, предположить какую-то иную национальность невозможно.
Ответ его, Поцелуева, похоже, шокировал:
— Правда?.. И вы не любите хмели-сунели?
— А почему я должен их любить?
Какой же русский не любит хмели-сунели? Этого не бывает и быть не может! — убежденно воскликнул Поцелуев. — Русский не может не любить то, что называется не по-русски! В этом и заключается вечная тайна великой русской души. Все нерусское русские обожают! Слюняев обиделся:
— Вы говорите так, как будто сами не русский.
— Я? — на миг задумался советник. — Нет, я и русский тоже. Хотя национальность мало что определяет. Она определяет разве что неприятности… Я твердо убежден, что тот, кто выдумал национальный вопрос, подстроил человечеству самую замечательную пакость!.. Впрочем, мы еще слишком трезвы для философских споров.
Они выпили, закусили ароматнейшей, сочною ветчиной, обкапались помидорной кровью, и Поцелуев наполнил стаканы вновь:
— Ну как винцо?
— Этому тоже две тысячи лет? — кивнув выразительно, полюбопытствовал Слюняев.
— Этому? Больше!.. Должен сказать вам, что в Древнем Египте его подавали на стол фараона только в честь самых великих праздников. Лишь выпив его, божественный владыка и чувствовал себя по-настоящему сыном Солнца…
— Да? — ернически скривился Слюняев. — У нас, чтобы почувствовать себя сыном солнца, достаточно раздавить за углом бомбу какого-нибудь аперитива, настоянного на тараканах. Как изменились нравы за две тысячи лет!
Поцелуев замахал руками:
— Это не то! Это не то! О чем вы говорите? Какой аперитив на тараканах?! От него себя можно почувство вать разве что сыном того же таракана, в лучшем слу чае — сыном жабы. Здесь же… Нет, вы сейчас убедитесь сами…
И киновед убедился.
Трудно сказать, как чувствовали себя после вина из пузатой бутылки фараоны, Слюняев же, осушив и второй стакан, как водится, залпом, почувствовал себя героем, способным на невероятное.
То есть, почувствовал себя готовым отправиться в областное управление по делам культуры, архитектуры и истории, чтобы высказать его начальнику все, что о нем думает.
Давно пора! Сколько можно терпеть диктат малограмотного выскочки и бюрократа? Пусть узнает, что думают о нем интеллигентные люди.
Или лучше пойти в областную газету и выложить правду-матку заведующему ее отделом науки, культуры и здравоохранения? Почему он упорно заворачивает слюняевские статьи о проблемах кино в Малайзии и Аргентине? Его что, не волнует развитие кинематографа на островах Океании? Может быть, ему безразлично, по прогрессивному ли пути идут деятели культуры Новой Зеландии?..
Слюняев вытянул из кармана простыню, которую скромно называл носовым платком, и вытер вспотевший лоб с такою силой, что даже самых легких морщинок на нем не осталось.
Поразмышляв, киновед решил, что наиболее правильным будет посетить и управление, и газету.
— Правильно, правильно! — подзадоривал Поцелуев, читавший мысли Слюняева беспрепятственно. — Задайте перцу господам Похрюкину и Заноскину, задайте! Кроме вас этого никто не сделает, не осмелятся. Вперед, вперед!
Хватив на дорожку еще стакан фараонского винца, киновед неудержимо поднялся и, распираемый священным гневом и жаждой праведных разоблачений, устремился к двери.
Прикидывая, как побыстрее добраться до управления культуры, Слюняев взялся за ручку двери, потянул за нее, дверь открылась, Слюняев шагнул, но оказался не в коридоре гостиницы «Полноводная», а в гулком, как пещера, холле областного управления культуры.
Не понимая, как такое возможно, Слюняев заозирался, запереминался на месте. И неизвестно, как поступил бы дальше, если бы не Поцелуев, тем же нечеловеческим способом образовавшийся в холле, на ближайших подступах к широченной, словно для конных выездов, мраморной лестнице.
— Смелее, смелее! — увлекал он за собой киноведа. — Страна соскучилась по героям!
Остатки здравого смысла бросились было остановить Слюняева, удержать, но оказались бессильны против древнеегипетского вина. Против прошлого все мы бессильны… И Слюняев разгоряченно устремился за Поце-луевым. В два прыжка одолел бесконечную лестницу и оказался на третьем этаже, в коридоре начальственных кабинетов, у двери в приемную самого Генриха Поликар-повича Похрюкина.
Поцелуев дверь уже распахнул, и Слюняев отважно последовал за советником.
Он вошел и почувствовал дурноту, и даже зажмурился от сбивающего с ног сочного аромата французских духов, пронафталинившего просторную приемную. Ну почему нет под рукой противогаза?
Секретарша Похрюкина, дама, напоминавшая борца абсолютной весовой категории, не обратила на незнакомых ей посетителей непримечательной наружности никакого внимания и продолжала сладко слюнявить с кем-то по телефону.
Поцелуев многозначительно кашлянул.
Хе! С тем же успехом он мог и чихать, и хлопать в ладоши. Борцовского вида дама дело свое знала железно.
Тогда Поцелуев выдернул из нагрудного кармана джинсовой безрукавки некую книжицу цвета переспевшей вишни и с очаровательной дерзостью сунул ее бор-чихе под густо напудренный нос.
Нос дрогнул так, что пудра с него посыпалась, огненные губы беззвучно зашевелились, секретарша непроизвольно начала подниматься, готовясь вытянуться по стойке «смирно», но Поцелуев осадил ее ледяным «Здесь?» и качнул головой в адрес похрюкинской двери.
Борчиха бессильно кивнула.
Тогда Поцелуев двинулся к двери, распорядившись на ходу по-хозяйски:
— По телефону ни с кем не соединять, в кабинет никого не пускать!
За ним в кабинет прошел и Слюняев.
Там, в кабинете, вполне подходящем для баскетбольного матча и заставленном темною антикварной мебелью, они увидели начальника областной культуры почитывающим свежие газетки.
Похрюкин уставился на вошедших с прокурорской надменностью:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
