Соответственно, он не может вызвать в своей памяти какие-либо воспоминания о поездке на автобусе за исключением смутного ощущения, что в автобусе было очень мало людей, и что, как это ни удивительно, но за рулем автобуса сидел тот же самый водитель. И еще я помню, что мы приехали.
Когда автобусы с суппортерами «Юнайтед» подъехали к возвышающемуся в вечерних сумерках Стадиону Коммунале, у стадиона собралась огромная толпа. На самом деле размеры этой толпы были столь велики – а толпа ждала англичан – что в это даже сложно было поверить.
Особенно сложно в это поверить было Гарри. Так звали суппортера, сидевшего рядом со мной. Правда, к тому времени Гарри вообще было трудно во что-либо верить, что-либо воспринимать. Как и прочие, Гарри весело провел этот день, жаркий – об этом напоминал распространяемый им запах пота. Гарри пил не переставая с пяти утра; по его собственному заявлению, выпил он более пяти галлонов пива, и каждый раз, когда он шевелился, это пиво булькало в его животе. Днем Гарри был занят. Он был одним из тех, кто оскорблял водителя по дороге в город, и он продолжал оскорблять его по дороге на стадион. Он мочился на столик в кафе, за которым, по его словам, сидели «коровы-макаронницы», после чего он принялся оскорблять официанток. Можно сказать, что все остальное время он только и занимался тем, что оскорблял официанток – много, очень много. Сколько именно – а кто же знает? Ведь все они выглядели одинаково (маленькие и толстые). Он оскорблял британского консула, полицейских, менеджеров гостиницы, уличных торговцев и вообще всех, кто не говорил по-английски – особенно тех, кто не говорил по-английски. В общем, как ни крути, у Гарри был удачный день, и тут внезапно он обнаружил следующее: тысячи итальянцев, окружающих автобус. Они окружили его и принялись раскачивать – дико, сердито, яростно. Какое они имеют право так себя вести?
«Ты видел, что они делают?», спросил Гарри человека, сидевшего за мной, возмущенный столь вопиющей несправедливостью. «А если потом будут беспорядки», сказал Гарри, «во всем обвинят англичан, да?«
Сидящий сзади согласился, но прежде чем он успел сказать «гребаные макаронники!», автобус закачался из стороны в сторону. Итальянцы пытались перевернуть автобус, наш автобус – автобус, в котором сидел я – на бок.
Я недооценил важность сегодняшнего матча, а ведь это был полуфинал Кубка Обладателей Кубков. Все билеты были проданы – а их было семьдесят тысяч – и в этот миг мне показалось, что обладатели всех этих семидесяти тысяч билетов предстали перед нами. Будучи малосведущим в предмете, я абсолютно не ожидал, что английские суппортеры, предполагаемые хулиганы, могут быть атакованы итальянцами, которые моему нетренированному глазу тоже казались теперь хулиганами: их поведение – прыжки рядом с автобусом, дикое размахивание флагами – вообще напомнило мне народное восстание времен Гарибальди. Они что, всегда болельщиков приезжих команд так встречают?
Мы по-прежнему сидели в автобусах. Водители не открывали дверей, пока не подоспела полиция; было видно, как карабинеры расталкивают толпу, и вот наконец ее оттеснили от автобусов. Карабинеры выстроили кордон до входных ворот, и только тогда мы смогли выйти, а четыре очень молодых и очень сильно нервничавших полицейских начали нас обыскивать. Со всех сторон итальянцы пытались прорвать кордон, кричали и жестикулировали, складывая пальцы в ту самую букву V. Для меня все это было очень непривычно.
Потребовалось довольно много времени, прежде чем все сумели выйти из автобусов и зайти в огражденное металлической сеткой пространство. Снаружи продолжали бесноваться итальянцы. Один даже попытался перелезть через офаждение, но полицейские вовремя остановили его, стащив вниз за штаны. Как только последний английский суппортер вошел в это пространство, я услышал очень странную вещь: на стадионе нет свободных мест.
Я понял, что билета на матч я не увижу, и понял, почему: потому что его просто-напросто не существовало в природе. Неужели это возможно – организовать тур и сознательно не позаботиться о билетах, в надежде, что итальянские власти не рискнут оставить английских болельщиков на улицах и все равно позволят им пройти стадион? То есть смысла искать Бобби Босса не было в принципе.
Так мы и стояли, окруженные полицейскими и бушующими итальянцами, пока для нас искали место в переполненной чаше стадиона. Я, по крайней мере, надеялся на это. В это время итальянские болельщики, находившиеся на самом верху стадиона – на верхних рядах, откуда можно было видеть местность снаружи – обнаружили, что прямо под ними стоит группа англичан. Должно быть, то было весьма радостное для них открытие: в отличие от тех своих собратьев, что еще не успели зайти на трибуны, их не сдержал полицейский кордон, и таким образом они – в рамках закона всемирного притяжения, конечно – могли делать все что угодно. И они начали. Помню, как я поднял глаза вверх, чтобы посмотреть на розовое вечернее небо, и вдруг различил некий продолговатый предмет, по длинной дуге приближающийся к нам, по мере приближения теряющий скорость; и в те доли секунды, что он еще не дошел долететь до цели, я понял, что это – пивная бутылка – и тут хрясь! – она разлетелась на куски в метре от одного из суппортеров.
Приглушенный расстоянием хохот сверху.
Со страхом я ждал, что будет дальше. Английский суппортер упал, его лоб был в крови. На все это взирал полицейский. Он ничего не предпринимал, хотя его возможные действия казались очевидными: либо помочь раненому суппортеру (с этической точки зрения, невозможно – суппортер был потенциальным преступником), либо направить своих подчиненных остановить придурков наверху (логическое противоречие – именно они и нуждались в защите), либо отодвинуть английских суппортеров в более безопасное место. Впрочем, рассуждать бессмысленно, потому что полицейский сделал следующее: не сделал ничего. Он продолжал тупо смотреть, как на нас обрушивается целый град всевозможных предметов. Да он и сам был мишенью. Все мы были мишенью, причем в основном метательные средства состояли из пивных бутылок и апельсинов. Их было так много, что вскоре весь асфальт вокруг нас был покрыт кожурой и мякотью апельсинов вперемежку с битым стеклом.
Появился мистер Уикз, он приехал на служебной машине. Разодетый и сияющий, он прошел неподалеку от нас, причем я услышал, как он процедил сквозь зубы: «Гребаный Босс!«
Бедняга Уикз. Приветливость свою он растерял, но вот верность демократическим принципам сохранил до конца. Он не мог не знать, что это его последний шанс предотвратить то, что уже фактически началось. Какие тут могут быть сомнения? В его распоряжении была полиция; у него был прекрасный повод – нет мест. Разве не самое время собрать всех англичан и отправить назад в Англию? Но нет, мистер Уикз, как человек демократичный, поступил следующим образом: прошествовал между нами и итальянцами, разыскал перепуганную Джеки (та пряталась за спиной полицейского) – сверху, несмотря на вмешательство мистера Уикза, продолжали лететь бутылки – и потребовал разобраться, почему нет свободных мест. Потом он отчитал полицейского начальника, драматичными жестами (типично средиземноморскими, как мне показалось) указывая на загаженный асфальт вокруг; потом что-то крикнул стоявшему у входа на стадион стюарду, а тот принялся кричать что-то другим работникам стадиона, и в результате совсем скоро нам объявили, что специально для английских суппортеров на трибунах освободили место.
Пока мы шли на трибуны, со всех сторон окруженные полицией, выяснилось, что хоть места для нас и выделили, они находятся отнюдь не в самой презентабельной части стадиона. Нас разместили в самом низу трибуны, аккурат под теми, кто только что швырял в нас бутылки.
Мне это все больше не нравилось.
Я вспомнил журналиста «Дэйли Стар», того самого, кто убежал, когда начались беспорядки. Теперь, когда он вновь всплыл в моем сознании, я думал о нем с некоей жалостливой симпатией. Он, как говорили суппортеры, «обосрался»; теперь я явственно ощутил, что эта фраза заняла место в моем словаре.
Ну уж нет, решил я, я не обосрусь.
Один за другим из темного коридора мы выходили на залитую светом трибуну – солнце еще не зашло, и хотя висело уже довольно низко, светило тем не менее очень ярко – в первый момент даже было сложно разглядеть что-либо вокруг. Полиции было немного – это я разглядел – плюс создавалось впечатление, что итальянцы стоят чуть ли не на поле, отделенные от нас невысоким ограждением. И опять в нас полетели предметы: на этот раз не только бутылки и фрукты, но и длинные палки – древки флагов «Ювентуса», а также взрывпакеты и дымовые шашки. Первый из нас, кто вышел из прохода, пьяный и ни на что не обращающий внимания, распевающий про то, как он гордится тем, что он англичанин, получил по затылку двухметровым древком и рухнул на бетонные ступени. Краем глаза я заметил горящий Юнион Джек, его пылающие обрывки мелькали в воздухе. Только краем глаза, потому как я решил не поднимать глаз и не смотреть на итальянцев, что кидались в нас верху, и не смотреть вниз, где тоже сидели итальянцы и кидались нас снизу. Меня преследовала странная мысль, что если я посмотрю кому-нибудь из них в глаза, то в голову мне тут же что-нибудь попадет. И еще я не хотел потерять концентрацию. Глядя прямо перед собой, я был сосредоточен на повторении своей новой речевки.
