— Угадал, друг ситный. — Он перехватил взгляд гостя. — Пятнадцать звездочек. Пробовал когда-нибудь?
— Нет, — облизнул губы Марк. — Божественно, — добавил он, отведав редкого напитка. — Откуда? Разве он вообще продается?
— Не имей сто рублей, а имей сто друзей, — подмигнул ему прозаик Ч. — Ничего, что без закуски?
— Очень даже ничего, — сказал Марк, из вежливости отставляя рюмочку в сторону. Среди почти спартанской самодельной мебели — стульев, лежанки, книжных полок — В святилище муз выделялись только старинный, красного дерева с бронзой, секретер да в пару ему — письменный стол, обширный, как... словом, как настоящий письменный стол делового человека, с зачехленной конторской машинкой и мраморным чернильным прибором. В специальном стаканчике стояло несколько гусиных перьев. По неизлечимой привычке русского интеллигента Марк, разумеется, невольно шарил взглядом по многочисленным книжным корешкам. На одной из полок стояли книги, рачительно обернутые в плотную бумагу, и по аккуратным снежно-белым обрезам, по непривычному формату искушенный гость без труда догадался об их эмигрантском происхождении.
— Отличная библиотека,—сказал он.—Чувствуется рука профессионала.
— Тут меньше половины, дружище. Заходи в Москве — такими раритетами похвастаюсь! Светке-то наплевать, ей лишь бы в телевизор уткнуться.
— Скажите, Сергей Георгиевич,—льстиво начал Марк,—вы обычно как пишете—от руки или прямо на машинку?
— Зависит от этого, как его, вдохновения,—живо отвечал писатель,—Нет его—так вообще круглые сутки на лежанке валяюсь. А бывает, сочиняется буквально со скоростью печатания. Благодать здесь, в Переделкине. Мне же в городе совершенно не дают работать. Текучка заедает. Где я «Стальное небо» сочинил? Здесь, за этим самым столом. А «Звезды над тайгой»? Утомишься—берешь в руки рубанок или ту же лопату.—Сергей Георгиевич в третий раз наполнил свою рюмку, плеснув заодно и гостю.—Огород. Участок, как ни крути, десять соток. В прошлом году патиссоны посадил, Вероника замариновала банок пятнадцать. Мебель—почти вся своими руками. Ее же сейчас хрен купишь. Новую, опилки эти прессованные, я и с приплатой не возьму, а антиквариат... Секретер видишь? В свое время брал его на Арбате после Сталинской премии. Отдал, как сейчас помню, две тысячи триста старыми деньгами. На днях захожу в салон на Смоленской набережной—стоит похожий. Тысяча восемьсот новыми. Грабеж!
Спустились к накрытому столу. Да, коварная Света явно выдала тайну их приезда, потому что стол был роскошен. Беспомощно-розовая ветчина приятно оттеняла багровый ростбиф, нежная кремовая осетрина светилась желтыми прожилками. С особым удовольствием заметил Марк рядом со своей бутылкой, а может, с ее родной сестрой, глиняную плошку с маринованными грибками. Были это те самые воспетые патриотом Солоухиным челыши, то бишь крохотные, целиком умещающиеся на вилке подосиновики, составляющие наряду с икрою лучшую в мире закуску к водке. Икра, впрочем, имелась тоже. Еще поправляет тридцатипятилетняя красавица Вероника что-то в кажущемся, а на самом деле вдохновенном беспорядке стола, но вот она и уходит, чтобы в считанные секунды вернуться уже без передника, с живой розой, приколотой к синему платью с умеренным вырезом. Вероника молчалива, умна и, говорят, держит прозаика Ч. отчасти под каблуком, но на людях этого не видно. Света почти не таит на нее зла, тем более что история развода именитого писателя с первой женой темна, и виновника за давностью лет отыскать уже вряд ли возможно.
Между тем разговор начинается тостом за встречу, продолжается грибками. «Все, все сам,—сообщает хозяин дома,—и собирал в Тверской губернии, в глухих лесах, и мариновал сам. Кому еще доверишь такую ответственную закуску?» От камина, где потрескивают сухие сосновые дрова, исходит ровное тепло, до главной темы еще довольно далеко.
— Что Горбунов?—спросил Сергей Георгиевич жену. — Раньше десяти не освободится.
— Друг юности, называется,—с досадой сказал прозаик Ч.—Живет—рукой подать. А видимся раз в год по обещанию. Дела, видите ли. Все работаем, работаем, а жить-то когда? И хоть бы работалось хорошо. Я за всю зиму накатал, дай Бог, десять листов, и то в Пицунде. Уже и в Переделкине не укрыться от поганой этой московской свистопляски. На лыжах покататься некогда.
— Молчи, вечный труженик.—Света погрозила отцу пальцем.—Двадцать два года как слышу эту песенку. Сейчас сама жаловаться начну. До защиты три месяца, а диплом готов едва на четверть.
— Успеешь. Ты у меня девка головастая.
— И с распределением...
— Это еще что за новости?—вскинулся прозаик Ч.—Неужели я снова должен... Слушай, дочка, я не так всесилен, как некоторым кажется...
— Ох, папка, ну когда ты научишься выслушивать людей до конца? Все в порядке, я просто беспокоюсь. Ты же знаешь, каждый год снова слухи, что свободные дипломы вообще отменят. И куда мне тогда? Учительницей? В село Грязное Криворотовского района Тульской области?
— Уж лучше к нам в домработницы!—засмеялся прозаик Ч.—Глашка совсем распустилась. Ты представляешь, умотала в город на какой-то полуподпольный конкурс бит-групп! И вообще... А то смотри, дочка. Платить будем, как не всякому инженеру, работа не пыльная...
— Капризничать стала наша Глаша, — поделилась Вероника. — Два выходных требует. Ухажеров в дом приводит.
Выпили за хозяйку дома, поругали неведомую Глашу, на самом-то деле — почти члена семьи. Обсудили прелести дачной жизни по сравнению с городской. Пуще всего на свете, как выяснилось, любил прозаик Ч. после трудов праведных летними вечерами сидеть у камина, слушая пение соловьев и другой крылатой живности, Марк повеселил компанию парой охотничьих рассказов из числа своих приключений с иностранцами. Поминавшиеся патиссоны таяли во рту, на спиртное налегали без лишней спешки, но в достойном темпе.
— Да, друг сердечный,— осторожно начал Сергей Георгиевич,— все это и занимательно, и поучительно. Как говорится, что русскому забава, то немцу смерть. Однако растолковал бы ты мне все-таки: какой для здорового сообразительного мужика вроде тебя прок в этой Конторе? Ну мотаешься по всей стране, так небось уже осточертело. Зарплата...
— Меня уже Света этим донимала,—спокойно сказал Марк.—Для умного человека в Конторе масса прелестей.
— Как-то? — упорствовал хозяин.
— Зарплата скромная,—пояснил Марк,—чуть побольше, чем вы платите своей Глаше. Но кое-что к ней добавляется. Премии, командировочные, сверхурочные, потом, сами понимаете..,—Он повертел пальцами воздухе, но ничего не сказал.—Представительская одежда.
— Это еще что?—изумился прозаик.
— А всякие западные тряпки. Продают их нам за полцены, чтоб перед иностранцем в грязь лицом не ударили. Вы вот смеетесь, Серп Георгиевич, а тряпки хороши. В магазине не купишь.
— Извини, Марк, как-то все это звучит несерьезно. Я человек старой закалки, откровенный...
Пришла пора и Марку убедиться в живости темперамента своего С будущего тестя. Тот и впрямь редко кому давал договорить до конца.
— Э-э,—продолжал Марк беззлобно,—не торопитесь. Должен вам сказать, Сергей Георгиевич, что осенью меня принимают в партию. Впечатление было то самое, какого он и ожидал.
— За это надо выпить особо,—сказал посерьезневший Сергей Георгиевич. — Поздравляю от всего сердца. Нашего брата интеллигента нынче принимают со скрипом, уж кому-кому, а мне это известно досконально Еще раз поздравляю.
Марк с достоинством осушил свой стаканчик. Он знал, что теперь будут слушать по-другому, и под сияющим взглядом Светы поделился с прозаиком Ч. и Вероникой своими жизненными планами.
Так что кончить свои земные дни я рассчитываю в номенклатуре,—заключил он.—Цинизм простите, но тут вроде все свои. Между прочим, насчет партии. Мне очень пригодилась одна ваша недавняя статья.
— Которая?
— О Солженицыне. Я ведь чуть не на всю Контору знаменит кружком политпросвещения. По вашим материалам в основном и готовился.
Сергей Георгиевич, недовольно хмыкнув, принялся чистить зубы обломком спички. В Союзе писателей он ходил не то что в либералах, как бы в умеренных. Может быть, именно поэтому прозаик Ч., занимавший в разное время самые ответственные посты в аппарате Союза, до сих пор не попал в ЦК КПСС. Впрочем, общее мнение клонилось к тому, что это лишь вопрос времени. Хлебосольный хозяин переделкинской дачи, как писала к его пятидесятилетию «Литературная газета», стоял «в первых рядах непримиримых борцов за дело коммунизма на литературном фронте», Вот некоторые из его широко известных добрых дел. Не прозаик ли Ч. добился издания книги стихов одного из лучших русских поэтов, погибшего в 38-м году? Не он ли выхлопотал его вдове не только пенсию, но и московскую прописку? Не он ли в конце-то концов прославился на всю Москву жестокой простудой, свалившей его в постель как раз в тот день, когда его коллеги единогласно голосовали за изгнание Пастернака из своего Союза и высылку его за рубеж? Этому последнему случаю, правда, было уже больше пятнадцати лет, и здоровье Сергея Георгиевича с той поры несколько окрепло.
