Естественно, в период напряженности секретные службы причастных стран развили бурную деятельность. Каждая из них старалась точно узнать, намечаются или уже развертываются и какие именно военные и политические мероприятия стран потенциального противника против их собственной страны.
В этих обстоятельствах секретным службам приходилось прикладывать большие усилия, нежели в спокойные периоды. Неоднократно, с течением времени, менялись и методы работы. Из управлений секретных служб, обычно чрезвычайно осторожных, неохотно дававших согласие на проведение слишком смелых операций, вдруг поступали указания, что на тайном фронте необходимо рискнуть, когда было нужно установить какие-то в высшей степени важные вещи.
Тогда, само собой разумеется, при такой практике потери резко возрастали. И в 1927 году все происходило именно так. Вот некоторые случаи шпионажа, которые подтверждают это.
1 июля 1927 года литовское военное министерство дало в прессе следующую информацию:
«Военный суд в Ковно вынес заключение против семи обвиняемых в шпионаже в пользу польского генерального штаба. Трое из них (в том числе и главарь Малковски, расстрелянный 30 июня) приговорены к смертной казни, двое других преступников осуждены на 15 и 14 лет каторжной тюрьмы. Двое обвиняемых оправданы».
Ничто так красноречиво не отражает тогдашнюю решимость Литвы всеми силами защититься от Польши, как этот приговор.
Отношения между Польшей и Советским Союзом в те дни хорошо иллюстрирует следующее шпионское дело: в сентябре 1927 года военный суд Варшавы приговорил штабс-капитана Микуту к 14 годам каторги. Впрочем, расследование этого дела показало, что Советский Союз ввиду критической ситуации рискнул множеством других ценных информаторов, чтобы получить как можно более точную информацию о тайных замыслах Польши.
Тайные сражения на невидимом фронте между Польшей и Германией в тот критический год также расширились и отличались ожесточенностью.
В апреле 1927 года органам абвера удалось схватить в Мариенбурге польскую шпионку Эльфриду Вильямовски. При ней оказались германские военные документы, подтверждавшие ее работу на польскую разведку. Дальнейшее расследование привело к аресту многих других лиц в Алленштейне. В результате была обезврежена опасная шпионская сеть, действовавшая против Восточной Пруссии.
Затем в тот год абверу в Шлезвиге удалось уличить в шпионаже в пользу Польши еще трех человек, рабочего Мализека, его сына и горнорабочего Флигеля. Оберландский суд в Бреслау в августе 1927 года приговорил Мализека с сыном к двум, а Флигеля к семи годам каторжной тюрьмы.
Дело польских поручиков Пионтека и Урбаняка
В 1920-х годах, когда в Польше все вновь и вновь раздавались угрозы в адрес Германии и выдвигались притязания на районы Восточной Пруссии и вольный город Данциг, рейх был вынужден считаться с вероятностью нападения своего восточного соседа. В связи с этим перед абвером среди прочих стояла задача постоянно уточнять, какие польские части дислоцируются в так называемом коридоре. Еще важнее для германского военного командования было прояснение того, какие польские части при мобилизации будут введены или подтянуты в район коридора и как они должны оперировать в случае начала войны против Германии.
Эта задача могла быть разрешена только в том случае, если бы абверу удалось получить доступ к секретным приказам на случай мобилизации соответствующих польских частей. Эти приказы, разумеется, хранились под строгой охраной в сейфах.
Первым офицером абвера, разрешившим эту сложную задачу, по меньшей мере в ее существенной части, был уже знакомый читателю обер-лейтенант Раух. Зимой 1925/26 года через посредника ему удалось установить контакт с польским поручиком Пионтеко и кадровым офицером одного кавалерийского полка и командиром эскадрона в Конице.
При сложных обстоятельствах на «зеленке» между Восточной Пруссией и Польшей состоялась встреча Рауха и Пионтека, принявшего предложение вести шпионаж в пользу Германии за высокое вознаграждение и пообещавшего доставать все секретные документы, которые ему будут доступны. Он запутался в долгах и остро нуждался в деньгах.
Пионтек сдержал свое обещание. Уже на следующую встречу он принес фотографии важных секретных документов. Но свидания на зеленой границе были затруднительны и небезопасны. Они происходил и по ночам на пограничной полосе, одну сторону которой патрулировали немецкий, другую польский таможенники, охотившиеся на контрабандистов. Поэтому Раух решил провести следующую встречу в районе вольного города Данцига, куда Пионтек, не обращая на себя внимание, мог часто наведываться. Ведь много поляков, кто по делам, кто по личным надобностям, приезжали в Данциг или через него ехали в польский город Гдыню.
Раух попросил меня подобрать подходящее место для встречи с Пионтеком, принять участие в переговорах и прикрыть окрестности места встречи моими проверенными помощниками Бартом и Кригером.
Так в марте 1926 года я познакомился с Пионтеком — высоким, стройным блондином ослепительной внешности. Любой принял бы его за прусского офицера, носи он немецкую форму. К тому же Пионтек хорошо говорил по-немецки. Среди его предков были не только поляки, но и немцы. Я сразу же вспомнил об описанном выше деле унтер-офицера Коха. Как и тот, Пионтек тоже не обрел своей родины ни в Польше, ни в Германии.
Мое впечатление усилилось, когда Раух стал задавать вопросы о польской армии, ее организации и вооружении, а Пионтек без колебаний (если мог) отвечал на них. Он знал намного больше, нежели это содержалось в доступных ему секретных документах. Дело в том, что Пионтек имел хорошего друга, поручика Урбаняка, адъютанта командира полка в Торне, под командованием которого они оба служили. Урбаняк руководил секретной частью полка, кроме того, из личных разговоров со своим командиром знал то, что тому доводили до сведения в вышестоящих штабах.
Все это Пионтек рассказывал на беглом немецком, большей частью по собственному почину. Но и когда Раух задал вопрос, который следовало задать на этой стадии переговоров с точки зрения абвера, точнее, представляется ли ему возможным получить доступ к секретным документам, хранящимся в сейфе Урбаняка, Пионтек не колебался ни секунды. Он тотчас утвердительно ответил на вопрос, правда добавив, что ему потребуются большие ассигнования, нежели прежде, чтобы привлечь Урбаняка к сотрудничеству.
Одновременно Пионтек признал, что, несмотря на доходы, уже полученные им в качестве вознаграждения, он все еще в долгах. При обсуждении этого выяснилось, что Пионтек также открыто жил на широкую ногу, как и совершал предательство. У него было много подруг. Вероятно, он мог бы прельстить их молодостью и привлекательностью, не покупая дорогих подарков. Но, по всей видимости, здесь в нем проявлялась польская кровь. Пионтек любил женщин, вино, шумные застолья и беззаботно проматывал свое состояние и себя самого.
Мы оба — я и Раух — молча задумались, когда Пионтек все это откровенно рассказал нам. Сочувствие и участие проснулись в нас. Но Раух встряхнулся, взял себя в руки и согласился на повышение запрашиваемого Пионтеком гонорара, однако лишь в том случае, если ему удастся привлечь друга и сделать хорошо читаемые фотографии секретных документов, хранимых в сейфе Урбаняка. Пионтек был явно обрадован согласием и заявил, что он хороший фотограф-любитель, само собой разумеется, он сделает качественные фотографии секретных служебных бумаг.
Затем уточнили, какая камера у Пионтека, я обсудил с ним, какие дополнительные фотопринадлежности ему потребуются, чтобы при любых обстоятельствах снять пленки при правильной освещенности.
В заключение Пионтек получил от Рауха в качестве вознаграждения некоторую сумму в несколько тысяч рейхсмарок в польских банкнотах за прежнее сотрудничество и за предстоящую вербовку Урбаняка. Пионтек принял деньги и просиял. Несколько тысяч рейхсмарок тогда были приличной суммой, на которую можно было неплохо жить несколько месяцев как в Польше, так и в Германии. Раух не преминул после передачи денег призвать Пионтека к повышенной осторожности и посоветовать ему расплатиться с долгами не одним махом, а главным образом избегать трат, привлекающих к себе внимание. В маленьком гарнизонном городке Конице легко попасть под подозрение.
Пионтек в радостном расположении духа, не обращая внимания на эти серьезные слова, схватил один из трех стаканов с красным вином, которые только что Раух поставил на стол, и воскликнул: «Да здравствует жизнь! И за ваше здоровье, господа!» После того как одним духом опустошил стакан и похвалил вино, он заверил, что, само собой разумеется, будет осторожен, у него нет никакого желания прежде времени расставаться с жизнью.
