В последний момент он кинулся обратно и, повинуясь внезапному порыву, крепко обнял Ордиму.
Не было сказано больше ни слова, но Ордима ощутил, как от этих объятий берёт за душу: последняя разведка закончится — и ему придётся оставить мальчика навсегда.
«Я бы остался, парень. Даже в этой вонючей дыре, жить этой жалкой притворной жизнью. Я бы остался, пока ты хоть чуточку не подрастёшь. Но его светлость этого не позволит. Я живу, пока полезен: человек в чужой власти до самой смерти.
Я позабочусь о тебе, сынок. Помяни моё слово. Этот уродец, этот мелкий скорпионишка о тебе позаботится».
Недра разжал объятия и во всю прыть помчался в сторону дома. Ордиме некогда было смотреть ему вслед и крутить в голове мысль о неминуемом расставании. Он двинулся сквозь толпу, скользя меж людей, точно рыба между камышей. Ему плевали в спину и шипели: «Грязный кривун!», но он не обращал внимания. Шахтёр повернул в боковую улицу, и Ордиме пришлось поторопиться, чтобы не потерять того из виду.
За пределами рыночной площади следить оказалось проще: переулки окутывал сумрак. Люди по большей части обходили их стороной.
Шахтёр так и не заметил своего низкорослого преследователя. Он грубо отталкивал с дороги всех, кто попадался на пути, шагая с чувством человека, которого знают и боятся здесь, в его районе. Отпадки контролируют большую часть преступного бизнеса в Холиксе: наркотики, женщины, оружие, контрабанда и много чего другого. Они известны своей жестокостью и свирепостью — теми самыми качествами, которые позволили раздавить соперников. Даже городские блюстители правопорядка здесь на Кьяро, и так немногочисленные, терпят деятельность банды вместо того, чтобы объявить ей полномасштабную войну. Существует хрупкое согласие. Благодаря монополии на незаконные товары и услуги Отпадки глубоко запустили когти в рабочую среду гаррахим. При желании им ничего не стоит толкнуть шахтёров на забастовку, а то и на беспорядки. Чиновники и блюстители порядка хорошо понимают, во что обойдётся попытка лишить рабочих их маленьких радостей. Так что, в терпимых пределах, Отпадки процветали.
«Заносчивая дубина, — подумал Ордима. — Татуировка твоя от меня не защитит».
Хотя позже может стать небольшой проблемой.
Шахтёр как раз остановился у двери углового дома и теперь рылся в карманах в поисках ключей. Похоже, без особого успеха. Ордима окинул взглядом улицу. Не годится. Слишком много народу вокруг. Лучше не торопиться. Терпеливое наблюдение даст сейчас больше пользы.
Шахтёр принялся дубасить кулачищем в дверь.
— Мира! — заорал он, не переставая барабанить. — Открой! Я ключи забыл, гак их!
Секунду спустя дверь приоткрылась. Шахтёр распахнул её во всю ширь и ввалился внутрь, попутно честя женщину на все лады.
Ордима скользнул в тень дверного проёма справа, откуда хорошо просматривался угловой дом. Ниша была завалена мусором, из канализации жутко воняло, но зато тут можно было отлично спрятаться. Он грёб на себя рваную бумагу и пластиковые пакеты, пока не укрылся от чужих глаз целиком. И так принялся ждать подходящего момента, чтобы нанести удар.
Долго ждать не пришлось. Минут через сорок из дома донеслись звуки перебранки. Ордима различил имя шахтёра — его выкрикивала та женщина, Мира:
— Пожалуйста, Микал! Не надо!
Затем послышались приглушённые звуки борьбы. Внезапно дверь распахнулась, и оттуда, держась за щеку, выскочила невысокая миниатюрная женщина. Одежда на ней была порвана, из уголка рта текла кровь. Шахтёр, Микал, появился в дверях и крикнул ей вслед:
— Давай, беги! Придёшь обратно, гак тебя, когда вспомнишь, где твоё место!
Мира не стала задерживаться, чтобы ответить. Она уже исчезла из вида, когда Ордима поднялся из своего укрытия среди теней и мусора. Микал, как он заметил, хлопнул дверью с такой силой, что замок не успел защёлкнуться. Металлическая дверь ударилась в косяк и отскочила, оставив широкую щель.
Микал уже вернулся в дом, второпях или со зла ничего не заметив, а, может, и просто слишком уверенный, что ему нечего бояться.
Ордима метнулся через улицу и проскользнул внутрь, точно тень, оставив дверь пока открытой, чтобы щелчок замка не насторожил жертву.
Попав в дом, горбун вытянул из ножен сзади на поясе короткий нож и двинулся крадучись, как кошка, по тёмному коридору, полному чада. Воняло окурками и плесенью. Отходящие от стен обои покрывали пятна грибка. Эти люди жили даже хуже, чем они с Недрой.
«Но это не надолго, Микал», — думал Ордима, пробираясь к кухне в дальнем конце коридора. Оттуда, сквозь шипение жира на горячей сковородке, доносились рык и ворчание. У дверного проёма горбун на мгновение замер, чтобы окинуть взглядом комнату. Микал стоял у плиты, один, спиной к двери, как идиот.
Ордима крепче сжал нож и бесшумно шагнул в комнату.
«Время вышло, сукин сын. Пусть демоны жрут твою душу».
Микал издал короткий придушенный стон, когда маленький нож вонзился ему в поясницу. Это был последний вздох, который вырвался из его лёгких. Нейротоксин, нанесённый на лезвие, разнёсся по его организму во мгновение ока, отключая органы, прожигая нейроны, лишая мозг кислорода.
Ордима проворно отступил в сторону как раз вовремя: верзила рухнул навзничь, точно доска, с выпученными и уже остекленевшими глазами.
Маленький горбун склонился над своей жертвой, глянул ей в лицо почти в упор и пробормотал:
— Ты давно уже напрашивался, гакер.
Но по-настоящему насладиться победой времени почти не было. Морфоз займёт около часа. Нужно действовать быстро. Именно этого момента Ордима страшился больше всего. Он знал цену, которую потом придётся платить за использование препарата. Его приём сам по себе достаточно мучителен, но отходняк — это совершенно отдельная пытка.
Он торопливо разделся сам и раздел труп, сложив одежду на пол в две кучки. Достав одну капсулу из кошеля, он снял колпачок, прижал крошечную иглу к коже груди и сдавил мягкий пластиковый шарик с пурпурной жидкостью внутри.
Препарат прыснул внутрь. Ордима сжал зубы, глуша крик, который отчаянно рвался наружу. Боль была, как всегда, острой — точно пожар охватил каждый, даже самый мельчайший, нерв в теле. В глазах поплыли звёзды. Кожа чесалась вся целиком. Он чувствовал, что сердце колотится так, словно вот-вот взорвётся. Однако ничего из этого не было ему внове. Он знал: скоро всё утихнет.
В течение трёх минут ощущения ослабли: препарат, воздействуя на уникальную генетику Ордимы, начал оказывать эффект. Горбун почувствовал, как суставы перестают соединять кости. Он лёг на пол рядом с телом Микала. Кости стали мягче. Нормально дышать уже труднее. Он заставил себя расслабиться и делать короткие, поверхностные вдохи, задавая ритм, который, по опыту, подходил лучше всего.
Момент был близок. Собрав все силы, что остались в обмякших мышцах, Ордима передвинул голову к руке мёртвеца и откусил крошечный кусочек. Много не нужно: чуток тканей, чуток крови, малость волос.
Он сглотнул, уже не испытывая при этом тошноты, хотя в ранние дни на службе его светлости боролся даже с мыслью об этом, ярясь на себя, что не посмел отказаться. Но теперь уже не так. Один маленький укус — вот всё, что нужно. Вряд ли это делает его людоедом.
Изменения в теле почти сразу же приняли новое направление. Ими руководило не только поглощение генетического материала, но и эйдетический отпечаток того, как человек выглядел при жизни. Ордима закрыл глаза, держа в голове мельчайшие подробности образа Микала и зная, что процесс нельзя торопить. Всегда лучше улечься и ждать, пока всё закончится.
Пятьдесят восемь минут спустя на кухонном полу в грязном угловом доме лежали два почти одинаковых тела: два мужчины, мускулистых и бородатых. От прежнего Ордимы Арухо не осталось и следа, если не считать кучки жалких тряпок, ножа и кошеля с капсулами. Два тела. Но только одно потянулось и встало на ноги: Ордима в виде Микала — кукольник совсем другого рода.
— Что же нам делать с татуировкой? — вслух подумал он, пробуя свои новые голосовые связки и пытаясь подражать голосу Микала, который запомнил, когда шахтёр осыпал свою побитую женщину бранью. Конечно, Ордима был подготовлен и к этому, поэтому воспроизвёл голос почти безукоризненно, хотя лишь дважды имел случай чётко услышать разговор жертвы. Специфические особенности речи придётся угадывать, но Ордима повидал достаточно Отпадков в барах и на углах и, пожалуй, ухватил их манеру говорить.
Всё ещё голый, он нагнулся к остывшему трупу, чтобы получше разглядеть татуировку. Татуировки, шрамы, дырки от пирсинга — только такие вещи его дар не поможет воссоздать. Надо придумать, как…
Слева раздался грохот разбитого стекла и вопль, оборвавшийся, словно кричащему зажали рот обеими руками.
