Мама свернула с дорожки и побежала к яме.
— Смотри, смотри, их здесь много!
Папа подошел и тоже заглянул в яму. Яма была свежевырытая, узкая и глубокая. На дне копошились и подпрыгивали плененные лягушата.
— Тут забор собираются ставить, — сказал папа. — Видишь, вон там еще одна яма, и вон там. Похоже, под столбы. А что, эти лягушки сами отсюда не выберутся? Откуда их здесь столько?
— Им не допрыгнуть. Видишь, они маленькие. Это лягушата. Наверное, спешили на свою первую зимовку. Знаешь, как они зимуют? Залезают в водоем и зарываются в ил. Но до водоема надо сначала добраться. Тут, наверное, какая-нибудь лягушачья тропа пролегает, которая к пруду ведет. Они скакали-скакали — и попали в ловушку.
— Ты думаешь, их надо спасать? — осторожно спросил папа.
— Конечно, надо, — убежденно ответила мама. — Разве можно бросить их на дне земляной ямы, таких маленьких? Они все погибнут.
И она тут же представила себе, как они с папой приходят к яме через неделю и видят, что она заполнена дохлыми, посиневшими лягушками, которые лежат вверх животами. Нет, нет, нет…
Папа, видимо, тоже что-то себе представил, потому что вздохнул и спросил:
— Как мы будем это делать?
— Можно было бы соорудить какой-нибудь наклонный помост из веток. Но яма очень узкая. Не получится. Придется руками вытаскивать. Ты когда-нибудь держал лягушек в руках? Они очень нежные. Их можно случайно раздавить.
Папа подумал, что лягушки не только нежные, но еще скользкие, холодные и шевелятся. И что он никогда — никогда-никогда — не держал в руках никаких лягушек. Но мама в этот момент на него смотрела, поэтому он ничем себя не выдал. Ни один мускул не дрогнул у него на лице. Только глаза стали немного грустными. И мама увидела папин мужественный взгляд и поняла: он готов помогать ей и лягушкам. Готов совершить благородный поступок, даже если придется делать это голыми руками. Но на всякий случай — ради безопасности лягушек — мама решила вытаскивать их из ямы сама.
— Я буду доставать, а ты — принимай, — сказала мама. — Только надо этих лягушат не здесь выпускать, а где-нибудь подальше. А то они снова упадут в яму, в другую. Хорошо бы их куда-нибудь складывать…
Тут папа опять повел себя мужественно и благородно.
— Можно мешок сделать, — сказал он. Быстро снял с себя куртку и свернул ее кульком.
Мама засучила рукав, присела у ямы и запустила туда руку. Лягушки тут же прыснули в разные стороны, стали прыгать на стенки и никак не желали спасаться.
«Так не годится, — подумала мама. — Надо засунуть руку поглубже, до самого дна».
Маме пришлось лечь боком на землю и прижаться щекой к траве.
«Наверное, это очень некрасиво со стороны, — думала мама. — Будто я не человек, а дикое растение, которое вросло в почву одним боком. А что он подумает? Но надо выбирать, — вздохнула она, — красота или лягушки».
Чтобы сосредоточиться на лягушках, мама решила смотреть не на папины ботинки (папу целиком ей не было видно), а в сторону — на низенький куст, который рос неподалеку.
Лягушата по-прежнему увертывались и выскальзывали из пальцев. Но в конце концов мама приноровилась. Сначала она распускала пальцы и накрывала ладонью какого-нибудь лягушонка, потом чуть-чуть сжимала кулак и тащила его вверх, по земляной стенке ямы. Тут наготове поджидал папа с мешком из куртки. Мама подносила лягушонка к куртке, разжимала пальцы над горловиной, и лягушонок оказывался на новом месте. А папа ловко перехватывал мешок и легонько его встряхивал, чтобы лягушонок упал в середину. От напряжения у мамы по лицу бежала струйка пота, а папина куртка слегка шевелилась.
Наконец последний лягушонок был извлечен на свет божий. Папа помог маме подняться. Весь бок у нее был в травинках, а на щеке отпечаталось зеленовато-коричневое пятно.
— У тебя лицо грязное, — сказал папа очень нежно.
Мама достала носовой платок и стала тереть пятно, отчего пятно расползлось по щеке еще шире.
— Все?
— Почти, — сказал папа и подумал, что мама красивая.
Но мама не знала, что подумал папа, и очень переживала, что она такая грязная и страшная, да к тому же только что на глазах у папы валялась на земле, уставившись на дурацкий куст.
— Ладно, пошли, — вздохнув, сказала мама.
Папа поудобнее перехватил свой самодельный мешок, и они стали спускаться под горку — в направлении старого паркового пруда.
— Здесь, наверное, уже безопасно. Ям вроде нет. Дальше они сами доскачут, — объявила наконец мама.
Папа развернул куртку, и лягушата высыпались на землю. Они тут же шустро запрыгали по желтеющей траве, не оглядываясь на своих спасителей, — заторопились к заветному пруду, чтобы поскорее зарыться в ил. Скоро последний лягушонок исчез из виду.
— Хорошо, что мы их спасли! — сказала мама. Потом немножко помолчала и спросила: — Тебе не противно было?
— Нет, — сказал папа тихим и немного грустным голосом. — Мне нравилось, что мы вместе их спасали. И что ты до меня дотрагивалась. Пожалуйста, прикоснись ко мне еще раз.
— Без лягушек не могу. Стесняюсь, — сказала мама. Дальше они пошли молча. Папа нацепил свою куртку на палку, чтобы она немного проветрилась и просохла после лягушек. Палка с курткой на сучке была похожа на флаг. Будто бы маленький отряд спасательной экспедиции возвращался с задания домой. Они шли, шли, шли. И вдруг папа остановился и крепко прижал маму к себе, а мама обхватила папу за шею.
— Теперь, когда ты будешь обо мне думать, — пробормотала мама в плечо папе, — тебе всегда будут мерещиться лягушки — холодные и мокрые… Хотя Иван-царевич вообще женился на лягушке — и ничего!
— Я тоже хочу на тебе жениться, — неожиданно сказал папа.
— А я хочу выйти за тебя замуж. Я это твердо решила, с первого раза, когда ты спросил: «Как вы чувствуете себя в Истории?» Мне, конечно, иногда говорили… Ну, там: «Я тебя люблю!» Но это всегда было как-то скучно. А ты спросил: «Как вы чувствуете себя в Истории?» — и мне сразу стало интересно.
Папа с мамой шли по парку и держались за руки.
— Знаешь, — сказала мама, — еще недавно я думала, что навсегда останусь одинокой и буду гулять по парку одна, с собакой. С такой большой черной овчаркой. Но теперь мы могли бы гулять втроем…
— Зачем нам кто-то третий? — удивился папа. — Нам и вдвоем хорошо!
И мама, хоть и была совершенно счастлива, вдруг поняла, что теперь, в изменившихся обстоятельствах, мечту о собаке будет осуществить еще труднее.
Закон Чарльза Дарвина
Бабушка Аня, раздумывая над каким-нибудь жизненным происшествием, иногда говорила: «Да-а… Жизнь — это борьба за существование!» Эти слова она придумала не сама. И вообще, это были не просто слова, а закон. Закон Чарльза Дарвина. Чарльз Дарвин родился двести лет назад и был натуралистом. Натуралистами называли ученых, изучающих природу, потому что «натура» в переводе с латинского означает «природа».
Дарвин плавал на корабле «Бигль», наблюдал за животными и описывал, что с ними происходит. Плавал-плавал, наблюдал-наблюдал и понял: жизнь — это борьба. Только благодаря этой борьбе на земле появились все те, кто сейчас здесь живет: птицы, звери, насекомые и сам человек. Но они не перестали бороться и после того, как заняли свои места в природе. Они до сих пор борются. И едят друг друга. Маленькая рыбка съедает червячка, большая рыба — маленькую рыбку, а большую рыбу съедает кто-нибудь еще. Какой-нибудь кашалот или человек. Или червячка съедает не рыбка, а лягушка. Лягушку ловит цапля. А цаплю съедает кто-нибудь еще. Это называется пищевой цепочкой.
Мама очень уважала Чарльза Дарвина — за то, что он был натуралистом и изучал, что откуда взялось. Но она любила животных и не желала считаться с наличием пищевых цепочек. Из-за этого она даже стала вегетарианкой — не ела мяса. Папа соглашался: нельзя слепо следовать каким бы то ни было законам. Но, с точки зрения Истории, достаточно было бы того, чтобы люди не ели друг друга. На остальное можно закрыть глаза. По крайней мере, пока. На этой стадии технического прогресса. К тому же игнорирование пищевых цепочек плохо сказывалось на семейной жизни.
Ведь мама не просто не ела мяса: она не хотела его готовить. И папе приходилось самостоятельно резать колбасу для бутербродов. Это очень мешало папиному творчеству, потому что делать бутерброды и заниматься творчеством в одно и то же время совершенно невозможно. Папа даже стал подозревать, что мама ценит каких-то глупых кур и коров больше него, папы. Пусть она хорошенько подумает, прежде чем сделает окончательный выбор!
Мама отказывалась. Она считала, что выбирать не из чего: папа — это одно, а пищевые цепочки — совсем другое. Папа вздыхал и говорил себе: раз он любит маму, ему придется терпеть ее чувства к коровам. Но что он не желал терпеть ни под каким видом, так это мамины чувства к дельфинам.
