Она выбралась через кусты на подъездную дорожку и остановилась, успокаивая дыхание. Если Карр направляется к этому дому, он придет отсюда. Она не могла его упустить, он шел по двум сторонам треугольника, а она — по одной. Рета прислушалась, но услыхала только свое дыхание и гулкое биение сердца, и по мере того как они успокаивались, ей стали слышны звуки, которых не замечаешь днем: под ветром лист шуршит о лист, сучок трется о сучок, возится птица, в траве пробегают какие-то мелкие твари. Шагов не было слышно.
Быстрым шагом, стараясь не бежать, Рета прошла вперед по дороге, уверенная, что Карр не мог ее обогнать. Встретиться с ним, задыхаясь от бега, не поможет задуманной цели, для этого больше подойдет размеренный шаг, когда проясняются мысли и голова снова начинает соображать. С того момента, как Карр хлопнул дверью и выскочил из дома, она действовала инстинктивно — ею владела паника. Теперь она стала приводить мысли в порядок, обдумывать, что скажет Джеймсу Лесситеру. Вспомнила вечер у Катерины: Джеймс не знал фамилию Марджори по мужу, а если бы знал — мало ли на свете Робертсонов! Имя Карр Робертсон для него ничего не значило. Миссис Робертсон была красивой молодой женщиной, которой надоел муж, — никакой связи с Меллингом и Ретой Крей. Но в тот вечер он мог догадаться. Теперь она дословно вспомнила их разговор: «Карр Робертсон. Сколько лет мальчику? — Его уже не назовешь мальчиком. Ему двадцать восемь лет. — Женат? — Был. Она умерла два года назад». — А Катерина наклонилась, ставя чашку, и сказала: — Не бери в голову, Джеймс. В сущности, никто из нас не знал Марджори».
Тогда он должен был понять. Тогда Джеймс Лесситер должен был понять.
Она вышла на дорогу, проходящую перед домом. Позади нее на фоне неба чернело огромное квадратное здание, по открытой площадке гулял ветер. Все окна в доме были темными — ни огонька, ни светящейся щели между шторами.
Рета свернула за ближайший угол на тропу, тянущуюся между узким газоном и забором, окружающим небольшой сад. Закончился газон, начались кусты, растущие вплоть до стеклянной двери — входа в кабинет. Пройдя их, Рета вздохнула с облегчением: в окнах кабинета светились красные шторы, значит, в комнате горит свет. Перед дверью было две ступеньки. Встав на нижнюю, Рета постучала в стекло, прислушалась и услышала, как отодвинулось кресло, раздались шаги. Штора приподнялась. Она увидела ярко освещенную комнату, письменный стол, руку, придерживавшую штору.
Свет упал на ее лицо, и Джеймс Лесситер вышел из-за шторы, повернул ключ и открыл дверь. Она вошла и захлопнула за собой дверь. Шторы упали, заняв привычное положение. Снаружи кто-то подошел, поднялся на две ступени и прильнул к стеклу — все беззвучно.
Джеймс с изумлением и с некоторой долей восхищения воскликнул:
— Моя дорогая Рета!
Она раскраснелась и дышала прерывисто. В комнате было тепло, и Рета сбросила плащ на стул.
— Что у тебя с рукой?! — вскрикнул Джеймс.
Она испуганно посмотрела на руку — из глубокой царапины текла кровь.
— Наверное, оцарапалась в лесу, не заметила…
Он подал ей платок.
— Пустяки, не знаю, как это получилось. Нужно бы иметь при себе платок, но у меня нет карманов.
На ней было то же красное платье, что и вчера, но сейчас подол был порван.
— Наверное, попался колючий куст куманики, а я не заметила.
Он засмеялся.
— Так спешила?
— Да.
Она обошла стол и остановилась перед камином. Он жег в нем какие-то бумаги. Камин был забит битком, от него поднималось тепло, но огня уже не было. Странно было находиться в одной комнате с Джеймсом. Здесь все ей знакомо. Здесь они целовались, обмирали, ссорились, прощались… И здесь они встретились опять… В комнате почти ничто не изменилось: массивный стол, старомодный ковер, обои с темными металлическими прожилками, семейные портреты, вид которых несколько отталкивал. Над камином — красивый поясной портрет миссис Лесситер в шляпе со страусовым пером, под ним на полке из черного мрамора стояли бронзовые часы с позолотой, по обе стороны от них — золоченые флорентийские статуэтки, которые она очень любила. Они изображали четыре времени года. Весна — по гибкому телу вьется гирлянда, Лето — обнаженная, Осень — в короне из винных листьев, с гроздью винограда в руке, и Зима, придерживающая покрывало. Даже сейчас они вызвали в ней теплое чувство. Какие-то вещи погибли, какие-то сохранились. Было жарко, но Рету трясло, как от холода. Она посмотрела на Джеймса.
— Карр все узнал.
Джеймс прислонился к столу — красивый, уверенный в себе, он не улыбался, он явно забавлялся.
— Звучит интригующе. Что Карр узнал?
— Что ты сбежал с его женой.
— Разве он не знал?
— Нет, конечно. Ты тоже не знал до вчерашнего вечера у Катерины.
Он достал из кармана золотой портсигар, вынул сигарету, потом, спохватившись, предложил ей.
— Дорогая Рета, прости.
— Я не курю.
— Ну разумеется! — Портсигар отправился обратно в карман. — Это бы не вписывалось в образ, — он затянулся, выпустил клуб дыма и закончил: — Афина Паллада!
Внезапно она разозлилась. Лицо вспыхнуло, голос окреп.
— Я пришла тебя предупредить. Для него это был ужасный шок, и я не знаю, что он может сделать.
— Вот как? Могу спросить, почему?
— Что тут спрашивать!? Я не слишком любила Марджори, но она была молода, она умерла в двадцать четыре года. Ты увез ее от мужа и бросил без гроша во Франции. Чтобы вернуться домой, ей пришлось продать все, что у нее было. В жуткий холод она ехала без пальто и через два дня умерла от пневмонии. Карр не знал имени мужчины, с которым сбежала Марджори, но он нашел твою фотографию на дне пудреницы. Сегодня вечером он увидел такую же фотографию в газете, и под ней подпись. Он считает тебя убийцей Марджори. Я не знаю, на что он может решиться.
Джеймс изящно держал сигарету между пальцами. Он насмешливо отсалютовал ею.
— И ты примчалась меня спасать! Как трогательно!
Она нахмурилась.
— Перестань!
— Что перестать?
— Перестань так со мной разговаривать. Карр выскочил из дома. Я не знаю, где он, и что может сделать. Он думает, что ты убил Марджори.
— Тогда ему нужно обратиться в полицию.
Рета топнула ногой. Забыв более чем двадцатилетнюю разлуку, она свирепо крикнула:
— Прекрати, Джеймс!
Он встал, обошел вокруг нее и бросил сигарету в камин.
— Ладно. Пора тебе узнать факты… Ты дожила до сорока трех лет, и если так и не поняла, что такое Марджори, считай, что эти годы потрачены впустую. Я не большой моралист, но все же не собирался тратить свою жизнь на даму, которой никаких денег не хватит. Марджори крепко надоела ее жизнь, надоел муж, она была сыта по горло ролью соломенной вдовы, она хотела развлекаться. Я увез ее во Францию, где она оторвалась на всю катушку. Когда мне пришлось уехать в Штаты по делам, ей уже опять все надоело. Она перебралась из квартиры, в которой я ее оставил, к господину, который вокруг нее увивался, — богатому международному финансисту. Я не успел его предупредить, что это не самое лучшее помещение капитала. Думаю, она сделала что-то такое, что ему не понравилось, и он выставил ее на улицу. Он на это вполне способен. Так что не я ее бросил. Я бы по крайней мере купил ей билет в третий класс до Лондона.
— Это правда… насчет того, что она оставила тебя и ушла к другому?
— Как на духу.
— Когда ты так говоришь, у тебя все выглядит ложью, — произнесла она с горечью.
Джеймс рассудительно ответил:
— Тем не менее это правда, — рассудительно ответил Джеймс и, стоя к ней вполоборота, стал перебирать бумаги на столе. Наконец нашел то, что искал, захохотал и повернулся к Рете: — Твой молодой корсиканец все еще не появился. Как я представляю себе, он прогуливается, чтобы утихомирить бурю чувств. Когда он вернется, изложи, пожалуйста, ему факты, пусть остынет. Не мог он за три года жизни с Марджори не понять, что она собой представляет. Думаю, ты сумеешь его убедить. У меня сейчас на руках такой хороший бизнес, что жалко умирать! — Он опять засмеялся. — Забавно, что ты пришла именно сейчас, Рета. Я только что сжег твои письма.
— Мои письма?
— Любовь-мечта из моей юности! Поучительная картина: от нее осталась только горстка пепла в камине, но в них было столько огня, что в комнате и сейчас тепло.
Она посмотрела на груду пепла, под которой задыхался огонь. Кое-где пепел еще сохранял форму сложенных листков бумаги. Загнутые края тянулись к вытяжной трубе, по ним иногда пробегали искры, но тут же исчезали. Она хмуро смотрела на них, побледневшая, напряженная.
Джеймс продолжал говорить.
— Мне пришлось все переворошить, пока я искал бумагу, которую мне оставила мать — очень интересный текст. Кое-кому придется хорошенько с ним ознакомиться, прежде чем мы двинемся дальше. — В его глазах вспыхнула злоба. — Вот он, на столе. Кое-кто, думаю, был бы рад, если бы этого документа не было. Этих людей очень бы утешило, если бы он обратился в пепел, как и твои письма. Знаешь, я их нашел в запертом ящике, куда и положил, уезжая. Там же лежало вот это.
