Пока эти соображения занимали Светлова, пролетка его подъехала к воротам небольшого домика в три окна в одной из самых глухих улиц города. По ветхим ступеням крыльца или, вернее, лестницы Александр Васильич поднялся в плохо сколоченные холодные сени и отворил наугад первую попавшуюся ему на глаза дверь. До его слуха тотчас же резко долетели болезненные звуки скрипки: кто-то с большим чувством, хотя и не совсем верно, играл известный полонез Огинского.
— Дома Алексей Петрович? — спросил Светлов у вышедшей ему навстречу толстой женщины в белом чепце, не то барыни, не то кухарки.
— Как же, дома. Проходите-ко в горенку, — ответила она приветливо.
Светлов вступил действительно в «горенку». Комнатой, в нынешнем смысле этого слова, назвать ее никак не приходилось: от нее веяло стариной и патриархальностью; только два револьвера, висевшие на стене между картинками мод, намекали на то, что и о современной цивилизации здесь имеют понятие. В горенке никого не было, но скрипка умолкла. Александр Васильич раза два кашлянул. Через минуту из смежной комнаты к нему вышел, с смычком в руке, довольно бодрый еще старик, в котором молодой человек сразу узнал дядю. Это было очень характерное лицо. Седые, с желтизной, несколько всклокоченные волосы, закрывая широкий, со складками, лоб, беспорядочно торчали над густыми, с проседью, нависшими черными бровями; из-под них сурово смотрели умные, еще не утратившие своего блеска, серые глаза. Нос напоминал несколько орлиный клюв, а две глубокие складки по обе стороны ноздрей, резко оканчивавшиеся у углов гладко выбритых губ, придавали всему лицу, и особенно этим губам, чрезвычайно оригинальное саркастическое выражение. Соснин был в черном длиннополом сюртуке, с большой золотой медалью на шее.
— С кем имею удовольствие приятного свидания? — спросил он далеко не гостеприимно у Светлова, широко раскрыв удивленные глаза и недоверчиво меряя ими неузнанного племянника. Старик не поклонился ему, а только чуть заметно шевельнул головой.
— Немудрено, что вы меня не узнаете, дядя: мы только раз и виделись: Светлов, — отрекомендовался Александр Васильич с легким поклоном.
Соснин еше шире и удивленнее раскрыл глаза.
— Светлов?.. Позвольте… Светловы, точно, наши… только какой же вы это Светлов? — спросил он, как будто соображая, и поправил орденскую ленту на шее.
— Сын Василья Андреича Светлова, — пояснил Александр Васильич с едва заметной улыбкой.
— Э! Да как же бы я тебя узнал, этакого молодца?.. — несколько растерявшись проговорил Соснин. При этом выражение его лица немного смягчилось, но нельзя было сказать положительно, обрадовался он племяннику или нет.
— Садись-ко, племяша: гостем будешь, — поспешил прибавить старик и подставил Светлову стул.
— Когда ж это ты успел примахать к нам? — спросил Соснин, когда они оба сели.
— Рано утром вчера приехал.
— Так. Ну что ж, обрадовались мать-то да отец?
— Еще бы! — улыбнулся Александр Васильич.
— Мать-то, надо полагать, всплакнула при сей верной оказии?
— Было и это, — снова улыбнулся Светлов.
— Они тебя месяца через три еще ждали; ты ведь сам так писал… — заметил Соснин, помолчав и, видимо, приискивая предмет для разговора. Он как будто конфузился племянника.
— Я и сам не предполагал раньше приехать; думал, что экзамены задержат, — сказал Александр Васильич.
— Так. Что ж, совсем выучился?
— Совсем и не совсем: не мешало бы и еще поучиться
— Как же ты… с каким же ты… чином… или как это у вас там?.. — замялся старик.
— Я кандидат математических наук, — скромно пояснил племянник.
— Гм! Так. А непочтению к старшим вас тоже небось там учили? Ты как? силен в этой науке? Чай, тоже кандидат? — сурово сострил Соснин.
— Старшие старшим рознь, дядя, — сказал Светлов, уклончиво.
— Ты, может быть, стесняешься, что меня «дядей» кличешь? У вас ведь, в Питере, кажется, этого не полагается; так ты не стесняйся, пожалуйста: мы невзыскательны, — проговорил Соснин лукаво-саркастически.
— Если бы это меня стесняло, я бы не называл вас так, — сказал холодно Светлов.
— Что ж ты, служить думаешь? — спросил, минуту помолчав, Соснин. Голос его значительно смягчился, но в нем по-прежнему звучала ирония.
— Нет, не думаю, — коротко ответил Александр Васильич.
— Что ж так? Напрасно. Служить выгодно: дали бы тебе, глядишь, какую-нибудь вот этакую светленькую штучку — и кушай ее потом на здоровье, как со службы-то в шею прогонят, вон как твоего отца, — зло проговорил Соснин, ткнув несколько раз смычком в свою золотую медаль. — А, впрочем, можно и каменные дома нажить, коли спина без костей да лапа мясиста, — прибавил еще злее старик.
— А вот вы служите же, дядя…
— Я-то? Служу, племяша, служу… чертовой перечнице!
— Как так? — засмеялся Светлов.
— Да так, что как ее ни нюхай, все в нос бросается… — проворчал сквозь зубы Алексей Петрович.
— Ведь ваша служба, кажется, частная, дядя?
— А не все один бес, что частная, что казенная? — спросил сердито Соснин вместо ответа.
— Так что же, по-вашему, следует делать-то?
— Огороды разводить…
— Как «огороды разводить»? — удивился Светлов.
— А как бабы разводят? Так и разводить. Еще ученый, а спрашиваешь.
— Ну и что ж из этого выйдет?
— А своя репа вырастет…
— Не много же, — улыбнулся Светлов.
— Не много, а все матушку репку петь не будешь… — позволил себе улыбнуться и Соснин.
— Этак вы и меня соблазните с огородов начать, — сказал племянник.
— А ты что намерен производить?
— Да на первый раз хочу уроки давать, а там… увижу…
— С парников, значит, начнешь. Что ж, хорошо: арбузы-то здесь, пожалуй, подороже будут, чем репа, — снова позволил себе улыбнуться Соснин, и в голосе его послышалась нота доверчивости. — Пьешь ты какое-нибудь вино? Али только так, в рюмку смотришь, как другие пьют? — спросил он шутливо у племянника.
— Н… ну, нет, до последнего не охотник, — пошутил, в свою очередь, Светлов, не догадываясь, к чему ведет этот вопрос.
— У меня, племяша, по-военному! — весело сказал вдруг Соснин и мастерски изобразил племяннику, при помощи пальца и рта, как откупоривают шампанское. Потом он быстро встал, засуетился, начал что-то искать глазами на полу, наконец прошел в угол комнаты, нагнулся и что-то поднял.
Александр Васильич, не сразу смекнувший в чем дело, с некоторым удивлением посматривал на старика, который между тем поспешно прошел в переднюю и тотчас же вернулся.
— Что это вы искали, дядя? — спросил у него Светлов.
— Деньги.
— Как деньги? На полу-то? — удивился племянник.
— Я их всегда на полу держу.
— Нет, дядя, вы шутите?
— А то где же ты найдешь лучшее место для этой дряни? — сказал Соснин совершенно серьезно.
— Так-таки на полу и держите?
— Завсегда. Как принесешь их откуда-нибудь, так угол и бросишь.
— Но ведь их вымести могут?
— Гм! Нет, мои порядки здесь твердо знают; а может и выметают… да я, впрочем, никогда не считаю эту дрянь.
— Что вы?! — изумился Светлов.
— Да что их считать! Сколько есть, столько и ладно.
Светлов недоверчиво покосил глаза в один из углов комнаты и действительно увидел на полу несколько медных и серебряных монет; он покосился на другой угол там тоже валялись две-три ассигнации.
— Да вы и в самом деле, дядя, не шутите, — сказал он, протянув руку по направлению валявшихся денег.
— А чго мне шутить, маленький я, что ли? — нехотя ответил Соснин и стал расспрашивать племянника о Петербурге.
Не успели они перебросить несколько слов, как в комнату вошла та самая женщина, которая встретила Светлова при входе сюда. Она несла поднос с двумя стаканами и бутылкой шампанского.
— Что это, дядя, значит?
Александр Васильич с недоумением указал глазами на поставленную перед ним бутылку.
— Значит, пить будем, — коротко пояснил Соснин.
— Так вы для этого спрашивали меня, пью ли я какое-нибудь вино? Для этого и деньги искали?
— А то на кой же бы хрен я стал тебя спрашивать? Ты ведь не на исповедь в мою хату заглянул.
— Но я, дядя, не буду пить.
— Это отчего?
— Во-первых, я никогда в это время не пью, да, кроме того, мне еще надо побывать у других родственников, — сказал Светлов.
— Эка невидаль! Что ж тебя стакан-то съест, что ли?
— Да ведь неловко же приехать к ним навеселе в первый раз.
— А тебе уксусом надо к ним показаться?
Соснин положил смычок в сторону, на стул, и насмешливо принялся откупоривать бутылку.
— Погоди, племяша, шибко-то не скачи! Будет довольно впереди уксусу, — насмотрятся: у семейной-то розы, брат, шипов еще не оберешься… — сказал он, разрывая пальцем проволоку у пробки.
