Быстрее всех откликнулся на предложение исповедаться письменно «особенный человек», который, едва услышав ее голос, почти заорал: «Господи, куда же вы пропали?!» Павел Петрович Стрельцов, Люба его вспомнила, пробежав глазами первые строки электронного письма. Мужчина лет пятидесяти, холеный, вальяжный, дорого и со вкусом одетый, с бархатным голосом, диетик и спортсмен. В разговоре он все время возвращался к этому моменту: к занятиям спортом. К месту и не к месту напоминал собеседнику о том, что вот он, Павел Петрович Стрельцов, несмотря на возраст, бегает по утрам, два раза в неделю посещает бассейн, ходит на массаж, строго соблюдает при этом диету, а по выходным дням играет в теннис с людьми своего круга. И поэтому находится в отличной физической форме.
Люба словно вновь услышала его низкий, хорошо поставленный, как у диктора, голос:
– Да-да, с людьми своего круга. Не с кем попало. Я такой человек.
Оставаться в форме Павлу Петровичу было просто необходимо. Дело в том, что у него была молодая жена. Миловидная особа двадцати лет с небольшим, Люба видела ее фотографию. И никогда бы не подумала, что такие девушки выходят замуж по расчету. Юная жена Стрельцова оказалась такой милой, доверчивой и романтичной! По фотографиям создавалось ощущение, что она проводит время в мечтах о неземной любви, о поэзии, а никак не о нарядах, мехах и драгоценностях. Полина Стрельцова выглядела так, словно жила веке этак в девятнадцатом. Хотя и родилась во времена, когда женщины перестали стесняться мужских профессий, а красивой одежде стали предпочитать удобную. Милая Полина сохранила роскошную косу соболиного цвета, которую укладывала на голове короной, почти не красилась, ибо глаза ее были и без того огромны, и, судя по платьям, в которых молодая женщина была одета на всех ее фото, модной джинсе и лайкре предпочитала рюши, воланы и кружева.
И тем не менее именно эта девушка поступила цинично: вышла замуж за человека, на тридцать лет ее старше, занудливого, эгоистичного, зато богатого, живущего за городом в собственном особняке, имеющего солидную фирму и знакомства с «людьми своего круга». То есть с преуспевающими и обеспеченными. Полина Стрельцова вошла в этот круг, даже не подозревая, какие ее там ждут проблемы.
О том, что молодая жена не вписалась в компанию богатых и немолодых людей, Павел Петрович упоминал мельком. Постольку-поскольку постоянно жаловался на Полину, а в особенности на ее легкомысленный характер и стервозность. Ее проблемы Стрельцова не интересовали, он взахлеб рассказывал о своих. О том, как ему тяжело жить. Хотя, вспоминая фотографию девушки, Люба не могла поверить в то, что Полина Стрельцова особа взбалмошная и скандальная. Скорее напротив. Она похожа на жертву, а не на палача. Тем более не способна на бурные выяснения отношений со своим пасынком. Люба вспоминала задумчивый взгляд огромных карих глаз, длинные ресницы, высокий, гладкий лоб, бледные губы в загадочной полуулыбке и невольно вздыхала. Такая милая девушка! Люба никак иначе ее про себя и не называла. Только так: милая Полина. Но внешность зачастую бывает обманчива.
Павел Петрович, к примеру, без устали рассказывал о ссорах молодой жены с собственным сыном, человеком тоже молодым, избалованным и горячим. Нервничал Стрельцов потому, что жить в собственном доме, по его словам, стало невыносимо. И психотерапевта он стал посещать по этой же причине: нервы. А молодая жена требует к себе постоянного внимания. Он же, Павел Петрович, уже не юноша, темперамент не тот, а тут еще сынок подзуживает, знакомые намекают: как, мол, она, жизнь молодая? А какая жизнь, если каждое утро начинается со скандала?
Стрельцов был человеком словоохотливым, задавать ему наводящие вопросы не приходилось, и вообще вклиниваться в его монолог Любе удавалось не часто. Все отведенное для сеанса время она слушала, слушала, слушала, ожидая, когда же Павел Петрович наконец выговорится. Не дождалась. Это был так называемый человек-монолог, с уникальной способностью говорить, не обращая никакого внимания на реакцию собеседника. Пусть зевает, пусть откровенно скучает, пусть даже злится, главное, выговориться самому. И теперь он начал с того, что прислал ей чуть ли не всю первую часть своего дневника. В письме Стрельцов был так же подробен, многословен и целиком сосредоточен на себе самом. Единственном и неповторимом. Люба никак не могла понять, почему Павел Петрович начал свой рассказ с истории пятнадцатилетней давности. Тем более что она ее уже слышала на первом сеансе. Почти слово в слово:
«В году триста шестьдесят пять дней. Жизнь человеческая в среднем составляет лет шестьдесят. Я имею в виду мужчин. Увы! Такова печальная статистика! Но все равно: шестьдесят лет! Это же больше двадцати тысяч дней! Большинство из них проходит и не оставляет никакого следа. Лег спать, – наутро все позабыл. Пески времени засыпают берег памяти, чем дальше, тем больше, глубже… И уже не помнишь, когда, в какой день произошло это жизненно важное? Ключевой поворот в судьбе. Копаешься в памяти, копаешься, и наконец осеняет: вот с этого все и началось! Поступи я тогда иначе – и вся дальнейшая жизнь могла бы сложиться по-другому. И не было бы сейчас этих мук, этих бессонных ночей. Совесть. Как с ней быть? Ну как?
Помню только, что с утра было солнце. День ясный, морозный. Накануне я пообещал жене, что приеду домой пораньше и схожу с Мишкой в комиссионный магазин. Коньки он там себе присмотрел. Подарок ко дню рождения. Хорошие коньки, почти новые. Импортные, в магазине тогда таких нельзя было купить. Только из-под полы, по большому блату. Блат-то у меня был, да не тот. В другом магазине, не в спортивном. Если бы сапоги жене, я бы мигом устроил, а вот коньки…
Одним словом, пообещал. А тут, как назло, в качестве общественной нагрузки пришлось мне присутствовать в суде. Заседателем. Как же: не пьющий, партийный, у начальства на хорошем счету. Образование высшее получил, хотя и со скрипом, лет семь учился вместо пяти. Но… Надо ж было карьеру делать! Не юноша уже, за тридцать. В начальники пора выбиваться. Выслуживался, как мог, вот и припахали в качестве общественной нагрузки народным заседателем. Сижу, а вокруг – одни бабы! Слушается дело о разводе, вот они и набежали, сороки любопытные. Второй заседатель – баба, тихоня, жизнью замотанная, сразу видать, что дома ей каторга, председатель народного суда – тоже баба. Похоже, старая дева, потому что никуда не торопится. Вобла сушеная! Сидит и все тянет, тянет… кота, извиняюсь, за… А у меня в голове только Мишка и коньки. Если придем в комиссионку, а их там уже не будет, как я парню в глаза-то посмотрю? Ну как?
А эти двое стоят и друг друга жалеют. Мужик и баба, которые разводятся. Меня не жалеют, Мишку моего не жалеют, которому коньки до зарезу нужны. Сказали бы ясно: никаких, мол, компромиссов, видеть друг дружку больше не хотим, развод, и точка. Вынесли бы мигом постановление и быстренько разбежались по домам. А судья все докапывается:
– Ну в чем причина-то? Почему хотите развестись?
Наконец жена заикнулась:
– Он мешает мне делать карьеру. Ревнует.
– А вы, простите, кто по специальности?
– Актриса.
– Вот как?
Тут даже мне интересно стало. Пригляделся: а она-то красотка! Ножки стройные, грудь высокая, все при ней, все ладненькое. Я бы тоже такую ревновал.
– Мне и так пришлось взять академический отпуск из-за ребенка! Два года потеряла! Теперь наконец-то театральное училище закончила. Получила распределение в другой город. Карьеру надо начинать в провинции, это всем известно. А он не отпускает.
– Почему не отпускаете, гражданин?
– А что тогда будет с нашей семейной жизнью? – ерепенится мужик. – Я в одном городе, она в другом. А как же ребенок? Я тоже в конце концов хочу сделать карьеру! Год как институт окончил! Надо же на работе закрепиться! Не желаю срываться в детский садик да по столовкам болтаться! Пусть она дома сидит!
– Нет уж, твоя очередь!
– Ты женщина, а не я! Я – мужчина!
– По твоей зарплате этого не заметно!
– Хочешь сказать, актрисы много получают? Ну какой тебе предложили оклад, звезда театральных подмостков? Ты скажи, скажи, пусть люди посмеются!
Наконец-то поругались! Может, коньки еще и не купили? И магазин открыт. Пока открыт. Кашлянув, говорю сидящим вокруг меня бабам:
– Что ж, дело, по-моему, ясное. Не хотят люди жить вместе. Разведем – и пусть себе каждый делает карьеру.
– А ребенок? – еле слышно говорит тихоня. – Ребенок, как же?
Надо же, проснулась!
– Дочь останется со мной! – отрезает актриса.
– Почему это с тобой? Ребенка-то зачем надо тащить в провинцию? – не согласен ее мужик.
– Ты же сказал, что не хочешь в садик после работы бегать!
– Да мало ли что я сказал!
Снова пошла перебранка, но видно, что мужик не уступает больше из упрямства. Бабе своей насолить хочет. Дочь ему не нужна. Нет, здесь все ясно.