— Ты поймешь, когда вырастешь. У людей чего только не бывает. У него короткие волосы, он носит мужскую одежду, но таких называют трансвеститами. Взгляни на пышный зад и округлую грудь. Когда мужчина и женщина живут вместе, у них рождаются дети, таков закон инь и янь. У этих все по-другому. Откуда взяться плоду, если не было семечка! Старуха все знает, но молчит, потому что сдает им комнату втридорога. И может повышать цену, не стесняясь, эти двое возражать не станут. Ведьме известно их слабое место.
— Хотите сказать, две женщины живут как парочка? Разве так бывает?
— Это их секрет.
Внезапно господин Йи понизил голос и приблизил губы к моему уху. Я фыркнула и поежилась — теплое дыхание щекотало мне кожу.
— Его можно назвать мужчиной, только родился он без «этой штуки». Создатель ошибся. То есть… Знаешь, Уми, у меня появилась отличная мысль. Ты должна написать свою историю девочки — главы семейства для какой-нибудь газеты. Если рассказ выйдет печальным и выжмет слезы и сопли из читателей, люди, которые любят, чтобы о них говорили, станут драться за право помочь тебе, вас с Уилем возьмут в хорошую семью, и все изменится. Будешь жить, как принцесса, просыпаться каждое утро в удобной кровати, сможешь есть все, что захочешь, а красивых вещей тебе подарят не меньше, чем пинков вороватому псу.
Такие речи меня смущали, и я в ответ криво ухмылялась.
Появилась машина дезинфекторов — и с оглушительным шумом объехала весь квартал, распыляя белый порошок по стенам, крышам и улицам. Казалось, случилось что-то серьезное. Старуха домовладелица кинулась накрывать закопанные в землю кувшины, а мы с Уилем выбежали на улицу и вместе с другими ребятишками понеслись следом за грузовичком, то и дело заскакивая в тянувшийся за ним шлейф белого порошка. Над землей он плавал белым облачком.
Обработав все улицы, дезинфекторы пересекли автобусную трассу и уехали за ручей. У меня болели ноги, я задыхалась. В носу покалывало, горло перехватывало. Не в силах угнаться за грузовичком, мы остановились и долго смотрели ему вслед. Когда пыль осела, мы с удивлением обнаружили, что очутились за железной дорогой. Куда подевались остальные дети? Лицо и волосы брата были «припудрены» белым, он напоминал старичка. Я, должно быть, выглядела так же. Волоча от усталости ноги, мы поплелись назад. Когда проходили мимо заброшенного склада, нас окликнули игравшие в «расшибалочку» беспризорники:
— Эй, малышня! Пойдите-ка сюда.
У позвавшего нас парня в джинсах волосы были выкрашены в красный цвет. Я пошла к нему, косясь в сторону склада. Там царил полумрак, но я сумела разглядеть валявшиеся на полу матрасы, одеяла, керосинки и кастрюли. Пыль танцевала в луче солнца, проникавшем через пустую глазницу окна.
— Ты совсем маленький, сумеешь пролезть и достать их. Некоторые монетки провалились во-он туда! — Парень ткнул пальцем в полузасыпанный землей канализационный сток.
Внутри было сухо и, судя по всему, чисто. Уиль легко туда протиснулся и достал две монеты по пятьсот вон.
— Ты похож на белку!
Уиль раздулся от удовольствия.
— А еще я могу залезть высоко-высоко, спрыгнуть и не пораниться.
— Тогда сними бадминтонные воланы, которые мы закинули на крышу, — попросили девчонки.
Уиль забрался наверх по водосточной трубе, сбросил им несколько воланчиков и тем же путем вернулся обратно.
— Ты классный! Настоящий маленький Тарзан.
Все захлопали. Лицо брата просияло от гордости.
— Держи. Это за твои старания.
Мальчишки дали Уилю те монетки, что он достал из водостока.
Когда мы переходили железнодорожные пути, я заметила мужа госпожи Ёнсук. Он медленно брел вдоль рельсов. Если человек идет один по пустой дороге, всегда кажется, что он о чем-то глубоко задумался или просто не хочет выдать своих чувств окружающим.
Когда в комнате работал телевизор, свет мы выключали и, если ужинали, сидя перед экраном, в какой-то момент сталкивались не только головами, но и ложками в кастрюле. Это означало, что рис съеден.
Голубоватый свет заливал комнату, она сразу становилась куда уютней, и я вспоминала таинственный синий луч вселенной Тото. После мультиков про Тото Уиль больше всего любил эстрадные концерты. Все приглашенные — знаменитости. Не перестают улыбаться, так что начинает казаться, будто они нас знают, и, если мы поздороваемся, они ответят. Они всегда любезно улыбались нам с Уилем, а мы в ответ махали им в темноте ложками. Присутствие этих людей на экране и их смех заполняли комнату. Мне хотелось залезть в этот «ящик» и оказаться в счастливом мире, где все только и делают, что поют и танцуют. Когда я наедалась досыта, меня одолевал сон, но телевизор я выключала не раньше десяти.
Уиль должен был учить наизусть таблицу умножения, а я собиралась писать дневник в красивой тетради, которую дала мне инспекторша из социальной службы.
«Сегодня утром я встала, почистила зубы, умылась, позавтракала и пошла в школу. Первым уроком был корейский язык, вторым — биология, на третьем мы писали контрольную по арифметике, я сделала пять ошибок, и меня наказали. В следующий раз я буду лучше готовиться и повторю все задания, потому что хочу стать достойным человеком».
Я убрала тетрадь и начала проверять, как Уиль выучил урок. За каждый неправильный ответ он получал от меня удар по рукам. Ладони у него вспухли и покраснели. «Хочешь быть идиотом, который даже сдачу в магазине пересчитать не умеет? — проворчала я и поставила брата в угол с поднятыми руками: — Ты заслужил наказание». Уиль был готов расплакаться. Он то и дело бросал на меня взгляд, моля о прощении, но я притворялась, что не замечаю, пока не доделала уроки. Только тогда я позволила Уилю опустить руки, приказав переписать таблицу умножения пять раз и выучить ее наизусть.
Уиль дрожит всем телом. Наверное, ему снится, что он летает. Лицо напряженное, губы сжаты. Глаза под тонкими веками безостановочно движутся. Я осторожно приподнимаю его. Мне бы тоже очень хотелось полетать сегодня ночью по темному небу. Я раздеваюсь и прижимаюсь к брату, чтобы услышать стук его сердца, ощутить дыхание, почувствовать, как бурчат в тишине его «потроха». Я успокоилась. Хорошо засыпать в объятиях ночи. Я слышу поезд. Шум из далекого прошлого на пути в далекое и неведомое мне будущее.
Откуда-то издалека течет вода. Шелковистая и теплая. Она доходит мне до лодыжек, икр, коленей. Поднимается, заглушая угрожающий шепот и глухие рыдания в комнате за стеной.
Я чувствовала себя важной персоной, когда матушка-наставница приходила меня проведать. Стоило ей появиться за стеклом, отделявшим класс от коридора, все на меня оборачивались, а учительница сразу разрешала выйти.
— Это приемная напоминает тюремный предбанник. Пойдем, не станем ни о чем здесь разговаривать, — решила матушка-наставница, оглядев чистенький, удобный диванчик, стол, покрытый скатертью с машинной вышивкой, белые холщовые шторы. Она посмотрела на меня с таким выражением, словно у нас был общий секрет.
Я тоже никогда не любила эту тихую и какую-то стерильную комнату: даже если мы были там одни, мне казалось, что кто-то подглядывает и подслушивает.
Узнав, что я люблю красную фасоль с толченым льдом, матушка стала угощать меня этим блюдом при каждом свидании. В пиалу, на горку ледяной пудры, наливали соки разных цветов, и я торопилась их съесть, сокрушаясь, что слои смешиваются.
Матушка-наставница заказывала апельсиновый сок и принималась читать мой дневник. Она спрашивала, не болела ли я, интересовалась, какие у меня отношения с одноклассниками. Она говорила — если у меня хватит терпения пережить трудные моменты, если буду «держать удар», однажды стану хорошим человеком.
Вода со льдом была такой холодной, что могла заморозить мне кишки. Я спешила доесть лед, пока он не растаял, и не слышала и половины ее слов. Она терпеливо читала запись в моем дневнике, которая, как всегда, заканчивалась словами «я стараюсь, чтобы когда-нибудь стать хорошим человеком». Иногда она спрашивала, какой я хочу стать в будущем и чем собираюсь заниматься. Я хотела как можно скорее стать взрослой. Конечно, все люди, которых я видела вокруг себя, выглядели так, словно стали взрослыми помимо своей воли и были не слишком довольны результатом; старуха домовладелица и наша бабушка с материнской стороны то и дело повторяли, что надеются на скорую и мгновенную смерть, чтобы покинуть наш убогий мир, но я все-таки боялась навсегда остаться одиннадцатилетней.
Матушка-наставница много чего говорила. Утверждала, например, что главное и самое ценное в жизни — сохранять мужество и не терять надежду, что мы с ней хорошо знаем и понимаем друг друга. Я знала, что она навешает меня раз в две недели. А еще я знала, что живет она в очень высоком доме, где по вечерам закатное солнце отражается в окнах золотым пожаром. Она знала мое имя и то, что я люблю красную фасоль с ледяной стружкой. Каждый вечер я делала запись в дневнике, а она потом читала. Она прилагала усилия, разговаривая со мной, а меня интересовали складки ее век и родинка на носу. У меня тоже была родинка — под носом. Возвращаясь домой, я разглядывала в зеркале свое лицо, складки век, родинку. Мы с матушкой-наставницей были похожи.
