— Ушла? — еле слышно спросила из-за книжного хранилища Аленка.
— Ушла, бог с ней… — Дуня быстренько перебежала к подружке, присела с ней рядом и тихо рассмеялась.
— Что ты, Дунюшка? — удивилась Аленка.
— Он ко мне ночью прокрался!.. — прошептала Дуня. — Я ему — Петруша, грех ведь! А он мне — не бойся, замолим!.. Ой, Аленушка!..
— А ведь грех, — согласилась с Петром Аленка. — Как же ты?
— С божьей помощью, замуж тебя отдадим — поймешь! Отказать-то как? Себе же больнее сделаешь, коли откажешь! Аленушка, он уж ко мне под одеяльце забрался, а жарко, а на пол ступить — досточки скрипят, а как в самое ушко зашептал — Аленушка, сил моих не стало… Ну, думаю, а и замолю!
— Его-то, небось, корить не станет, — неодобрительно сказала про государыню Аленка.
— Уж так было хорошо… — Дуня встала, выпрямилась, вздохнула всей грудью. — Бог даст, и ты мужа полюбишь. А то заладила — в обитель да в обитель… А узнаешь, каково с муженьком сладко — ох, Аленушка, за что мне Господь такую радость послал?..
Слушая эти скоромные слова, Аленка испытала чувство, которое и назвать-то вовеки не решилась бы, а то была ревность.
Дунюшка относилась к ней вроде и по-прежнему, насколько позволяло ее новое положение, однако душой уже не принадлежала подруженьке. Это было мучительно — Аленка принималась вспоминать, каково им обеим жилось в лопухинском доме, когда и в крестовую палату — вместе, и рукодельничать — вместе, и в огород за вишеньем и смородиной — непременно вместе, и всё яснее ей делалось, что Дунюшка была к ней привязана лишь до поры, чтобы готовое любить сердечко вовсе не пустовало. А явился суженый — высокий, черноглазый, кудрявый, — и сердечко, от прежних, девичьих, привязанностей освободясь, всё ему навстречу распахнулось!
Горестно было Аленке глядеть на счастливую Дунюшку.
— А государыня меня любит, и отходчива она, — полагая, что подружка переживает из-за полученного от Натальи Кирилловны нагоняя, сказала Дуня. — Добра желает и Петруше, и мне…
Насчет Петра Аленка — и то сомневалась. Казалось ей, что мать, желающая сыну добра, не станет его с сестрами ссорить. Софья-правительница — сводная сестра ведь, от этого не денешься. А коли не сама государыня — так братец, Лев Кириллыч, племяннику в уши напоет, или тот же Голицын — завидует он братцу Василию, что ли, не понять… Двоюродные братья, а как их по углам судьба развела. Василий — любимец и главный советчик Софьи, Борис — любимец и главный советчик Петра. А Петру Алексеичу лишь в мае семнадцать исполнилось, Аленка — и та его на год старше.
Однако Петра Аленка крепко невзлюбила. Да и как прикажешь сердцу любить этого долговязого, что Дунюшку у нее отнял? Хоть и государь, а всё одно — долговязый…
Дуня взяла наконец у Аленки оперенного голубка.
— Как живой, гляди — заворкует, — умилившись, сказала она и, взяв птицу в ладони, поднесла клювиком к губам: — Гули, гули…
Коснулся деревянный крашеный клювик царицыных уст, и те уста принялись его мелко-мелко целовать с еле слышным чмоканьем. Тешилась Дуня, играла — да только не девичьей игрой, бабья нежность в ней созрела и пролиться искала — хоть на игрушку, пока дитя еще во чреве…
— Как из рая прилетел!.. — Дунюшка вдруг положила пташку на стол и взяла с налоя книжицу, раскрыла ее и прочитала внятно: — «Книга — любви знак в честен брак»! Слышишь, Аленушка? Ведь сразу всем ясно стало — будет промеж нас любовь! Отца Кариона подареньице, а он — мудрый, сам вирши сочиняет… Вот, гляди…
Она перелистнула и показала Аленке изображение — в небесах на облаках, как на пригорочке, сидели слева — апостол Петр и Господь Христос, а справа — Богородица и преподобная Евдокия, память которой и справляли в Измайлове. Под ними же на полянке — новобрачные в царских нарядах.
— Петруша, — показав на царевича со скипетром и державой, сказала Дуня. — И я!
И впрямь было некое сходство меж Дунюшкой и той царевной в венце, что сложила на груди руки достойным обычаем, а глаза с нежностью, но и с любопытством скосила на суженого.
— А тут что написано? — спросила Аленка. Мелкие буковки вылетали из уст новобрачных и, как бы на извилистой ниточке, пронизывали облака, достигали Христа и Богородицы.
Дуня стала поворачивать книжицу так и этак.
— Буковки махонькие, — сказала она. — Петруша-то разбирает… А потом — вирши. Софьюшка-то, чай, от зависти позеленела — какие вирши нам сочинили! Петруша мне читал. Вот уж кому не надивлюсь — так это отцу Кариону! Я-то соберусь Петруше письмецо отослать — перышко изгрызу, и всё без толку, словами всё скажу, а писать словно мешает кто! А он, послушав, все мои слова так ладно на бумагу нанесет — любо-дорого посмотреть! И Петруша доволен, и матушка, Наталья Кирилловна…
Аленка недовольно глядела на тех новобрачных, затем перелистнула книгу и показала пальцем на игрецов с трубами, в коротких зипунишках, куда выше колен.
— Эту-то срамоту для чего здесь рисовать? — строго спросила она. — Книжица-то, чай, про государево венчанье…
И тут же залилась краской, потому что на соседней странице заместо заглавной буквы сидели друг против дружки крохотные голые мужик и девка, ножонки между собой непотребно перекрестив.
— Давай сюда, постница, — Дуня забрала книжицу, еще раз открыла свое с Петрушей изображение и перекрестила его.
Дверная занавеска колыхнулась — заглянула Наталья Осиповна.
— Ушла государыня-то, — сообщила она. — Помолилась, Дунюшка?
Дуня быстро передала Аленке книжицу, а та, почти не глядя, сунула ее в книжное хранилище.
— Ужинать собирают, — сказала боярыня. — Сегодня к столу рыба дозволена. На поварне кашки стряпали — судачиную, да стерляжью, да третью — из севрюжины, да икру пряженую подадут, да вязигу в уксусе, и луковники испечены, и пироги подовые с маком… Да киселей сладких наварили, да, Дунюшка, вот что тебе бы есть сегодня не след…
— А что, матушка? — удивилась Дуня.
— Оладьи сахарные. Сахар-то, слыхивала, на коровьих костях делан, скоромный, стало быть, а государыня Наталья Кирилловна того не разумеет, велит печь и в пост… Да вот еще что — шти постные и лапша гороховая! И ты бы, Аленушка, тех оладий не ела. Не то скажут — экую дуру Лопухины с собой в Верх взяли, постного от скоромного не отличит…
Видя, что боярыня не гневается, застав Аленку в крестовой палате, девушка подошла к ней и приласкалась — поцеловала в плечико, прижалась к бочку. Боярыне-то сподручнее приобнять маленькую Аленку, чем статную Дуню.
— Ступай, ступай, светик, господь с тобой, — отослала свою воспитанницу Наталья Осиповна. — А тебе, государыня, к столу наряжаться пора. Не так часто государь с тобой за стол садится — принарядись!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
