— У Стеглика и доктора Янчика есть заманчивое предложение — отравить эту бешеную собаку Шеккера. Как ты смотришь на это?
— Собаке собачья смерть.
— В общем, центр за казнь Шеккера. В каком сейчас состоянии паренек Степана Степановича?
— В тяжелом, конечно. А что?
— Держи его при себе.-— Пепеляев помолчал.— Никто другой, кроме него, не сможет угостить Шеккера ядом. Ведь он бывает у Шеккера дома. Подготовь парнишку...
Баранников вернулся в пещеру и лег рядом с Демкой, Демка ни о чем не спрашивал. Он лежал на спине, подложив руки под голову. Горящие его глаза были устремлены вверх. Демка подвинулся. Несколько минут они лежали молча, потом Демка тихо произнес:
— Я все знаю.
— Вот так, Демка,— вздохнул Баранников и положил свою руку на горячую руку парня.— Мы им ответим.
Демка вскочил на колени и, дыша в лицо Баранникова, зашептал:
— Дядя Сергей! Дай мне... да я... я...— Он задохнулся и умолк.
— Будет дело и тебе,— сказал Баранников.— Только одно условие: полное спокойствие. Возьми себя в руки. Иначе дела тебе не видать.
Демка молчал.
Заключенные засыпали нервно и медленно. Пережитое утром мешало уснуть. Кто-то так стонал, будто навзрыд плакал. Часовой, стоявший у входа под тускло горевшей электрической лампочкой, испуганно вглядывался в темень пещеры и перекладывал с руки на руку автомат, точно хотел убедиться, что оружие при нем.
«Боишься, сволочь!» — подумал Баранников.
Баранников так и уснул, держась за горячую Демкину руку. В эту ночь ему приснилось, будто он идет по своему уральскому городу и ведет за руку сына Витьку. А навстречу им медленно движутся серые колонны заключенных. Витька спрашивает: «Папа, кто эти люди?» Баранников, удивленный несообразительностью сына, говорит ему: «Разве ты сам не видишь? Это же солдаты», Витька смеет-с яг «Ну что ты, папа, разве это солдаты? Это же просто оборванцы, нищие». Тогда он грубо дергает сына за руку и в злом отчаянии кричит: «Это солдаты! Понимаешь, солдаты, солдаты!..»
В этот момент его разбудил Демка:
— Дядя Сергей, тише! — шептал он ему в ухо.
— Чего — тише? Баранников приподнялся, ничего не понимая,
— Солдат каких-то на всю пещеру зовешь.
— Конечно, солдаты,— буркнул Баранников и перевернулся на бок,
9
Взрыв грянул, когда заключенные, выйдя из подземелья, направлялись на работу. Земля протяжно вздрогнула, из горловины подземелья вырвались клубы желтого дыма, комья земли, камни. Вертясь в воздухе, как кленовый лист, со свистом пролетела одна из створок ворот главного входа.
В первое мгновение заключенные точно оцепенели. Колонна остановилась. Конвойные бросились к обрыву, чтобы укрыться в овраге. Но послышался свисток офицера, и солдаты, как хорошо выдрессированные собаки, вернулись. Конвой стал плотной шеренгой позади колонны. Офицер крикнул:
— Быстро вперед!
Громадная серая колонна двигалась медленно. Солдаты орали, размахивали автоматами и теперь еще больше походили на овчарок, которые метались тут же с хриплым лаем, но близко к колонне не подбегали — плотная масса людей, по-видимому, пугала их...
Заключенные рыли оградительный ров, но сегодняшняя работа совсем не была похожа на вчерашнюю. Повсюду слышались возбужденные разговоры. Люди то и дело оглядывались на гору, над которой все еще висело грязно-желтое облако. Им казалось, будто все они являются участниками взрыва. Баранников за все время неволи впервые испытывал радостное возбуждение: «Солдаты, черт возьми! Солдаты!» Он вспомнил свой вещий сон.
Работали дольше обычного. Стало совсем темно. Боясь побега, охранники построили заключенных в колонну, но приказа идти долго не было. Примчался мотоциклист, и тогда прозвучала команда: «Марш!» Впереди медленно ехал мотоциклист, освещая фарой дорогу. Заключенных ввели в подземелье не через главный вход, а с другой стороны горы, где была подъездная железнодорожная ветка.
В пещере к Баранникову протиснулся возбужденный Демка:
— Дядя Сергей! Это им за батю Степу? Да?
Баранников обнял парня, прижал к себе:
— За батю, Дема, за все. Где ты был?
— Да все возле гадов вертелся.
— Ну, как они?
— Начальства понаехало целое стадо! Шеккер белый весь. Я подбежал к нему: «Не надо ли чего, господин начальник?» А он: «Иди к черту». А денщик его радуется.
— Вот что, Дема. Ты с этим денщиком сойдись поближе,— сказал Баранников.— Может быть, он нам пригодится. Понял?
— Понял.— Демка смотрел на Баранникова сверкающими глазами.— Дядя Сергей, только дайте мне его кончить! Вы не думайте, я без ошибки. Дядя Сергей...
— Не торопись.
— Он же скроется! — воскликнул Демка.
— Не торопись.
— Все равно убью.
— Скажи-ка лучше, что ты там еще слышал?
— Я с денщиком сидел. Этот все про свое,— неохотно начал рассказывать Демка.— Вроде его должны были за что-то судить, а он написал Гитлеру заявление про свои заслуги. Тогда его отправили сюда, и теперь его судьбу должен решить Шеккер. А тот хочет отправить его за что-то на фронт. Вот он и зол на Шеккера, прямо зубами скрипит. Я, говорит, с ним так посчитаюсь, что небу жарко будет. Как выпил, стал кричать, что Шеккер сам сволочь, а его хочет загубить за какую-то ерунду.
Баранников подумал и сказал:
— Вот что, Дема, подожди до завтра. Будет тебе боевое задание. А теперь спи!
В этот вечер пещера не затихала дольше обычного. Возбужденный разговор тысяч людей сливался в ровный гул. Баранников знал: все говорят о взрыве. И вдруг кто-то невидимый в черной глубине пещеры тихим и нежным тенорком на мотив «Раскинулось море широко» затянул лагерную песню:
Колючки под электротоком,
На вышке не спит часовой.
Товарищ, мы очень далеко От места, где дом наш родной.
Пещера затихла. Тенорок продолжал петь. Постепенно в песню вплетались новые голоса:
Мне шепчет товарищ по нарам:
— Отсюда вовек не уйти,
Умрем здесь под мукой задаром,
Могилок родным не найти.
— Зачем ты мне шепчешь о смерти?
Иль хочешь надежду отнять?
В другое нам нужно поверить
И головы гордо поднять.
За дело любимой отчизны
Я жизнью своей заплачу,
Но, к смерти холодной приблизясь,
В глаза загляну палачу.
И он в моем взгляде прощальном
Увидит свой близкий конец,
И дрогнет рука негодяя,
И вздрогнет жестокий подлец.
Пусть знает, что всех не задушит,
Найдется, кому отомстить,
Голос мой смерть не заглушит,
До родины он долетит.
Теперь песня заполнила все пространство пещеры, ее тихо пели сотни людей:
Раскинулось горе широко,
Где счастье и радость цвели,
Товарищ, мы очень далеко
От нашей родимой земли.
Так будь же ей верен до гроба
И стойким, как сталь, до конца,
Вернемся счастливой дорогой,
И дети обнимут отца.
Смотря по тому, как ты в лагере жил,
Как умер без страха и гордо,
Живые узнают о том, что ты был
Достойным родного народа.
Автора этой песни никто не знал. Одни говорили, что ее сочинил учитель из Томска, что жил в первой пещере и погиб, когда еще рыли котлован завода. Другие утверждали, что ее коллективные авторы — узники из девятой пещеры. Так или иначе, песню знали все. Иногда, очень редко, ее пели вот так, как сейчас, вместе. Но чаще в одиночку, а еще чаще — про себя.
Баранников слышал эту песню уже не первый раз, и, как всегда, она его взволновала до слез, и он долго не мог заснуть...
В это время в кабинете коменданта лагеря Карла Динга происходило совещание, которое вел эссесовский генерал Зигмаль, один из руководителей всей лагерной системы СС. Фирму, строившую завод, представляли на совещании двое: главный инженер завода Гросс и прибывший из Берлина член правления фирмы Пфирш. Этот высокий костлявый мужчина лет пятидесяти, одетый в дорогой костюм, хотя и сидел демонстративно в стороне, явно был центром совещания. Он представлял здесь главную силу. Даже генерал Зигмаль все время посматривал в его сторону.
— То, что взрыв — диверсия, установлено со всей точностью.— Генерал Зигмаль показал на лежавшие перед ним бумаги.— Таким образом, налицо преступление, совершенное против рейха в ответственнейшие дни войны. Работа по устранению последствий взрыва займет минимум две недели. Ущерб нанесен большой, и за него должно последовать достойное наказание. Вы, доктор Пфирш, с этим согласны?
Костлявый чуть заметно кивнул головой, продолжая подрезать маленькими ножничками конец сигары.
— А наказание,— генерал Зигмаль улыбнулся,— уже область нашей деятельности. Тут специалисты мы,
— Вы преступников обнаружили? — подчеркнуто небрежно спросил Пфирш.
Генерал Зигмаль с досадой передвинул лежавшие перед ним бумаги:
— Следствие начато. Но вряд ли кому-нибудь из нас не ясно, что весь этот сброд, который мы держим здесь, каждый из них — потенциальный враг Германии, и не только потенциальный. Устрашающая акция, которую мы предлагаем, попадет в цель, мы это гарантируем.
