Подняла бабка серые мутные глаза, тряхнула сухой сморщенной головой и прошамкала:
– Можно! Несите-ка, красавицы, с каждой хаты по курице… А у кого их нет – можно и утку, разрешаю…
Уже к вечеру снесли женщины со всего хутора к ней и кур, и уток, и гусей. Остригла тогда бабка клочок шерсти со своего черного кота, нащипала девять перьев с белых кур, взяла цибарку и заковыляла к колодцу. Только одна она и подошла к срубу, а остальные женщины у плетня остановились. Прижались к плетню, стоят и, чуть дыша, за бабкой наблюдают.
Пустила бабка перья в колодец и давай шептать. Шептала на восход, шептала на закат, а потом положила шерсть в цибарку и начала спускать ее на веревке в колодец. Только коснулась цибарка воды, вдруг ее кто-то как дернет вниз, да как заухает:
– Угу! Угу! Угу!
Бабка Матрена с перепугу прямо в лужу села, раскрыла беззубый рот и обмерла. А казачки – бегом к. хутору.
Уж смеркаться стало, когда бабка Матрена кое-как добралась до хутора и простонала:
– Ой, бабоньки! Нет моей власти над этим чертякой. Потому, чертяка эта особенная, не простых, а дворянских чертячих кровей…
Когда замигали первые звездочки, вернулись казаки со степи. И пошла тут по хатам война. Казаки у жилок сладкой воды из нового колодца требуют, а те им; солонцовую из старых колодцев дают. Ну, ясно, кое-кто жинок за косы…
Жинки кричат:
– Чертяка в колодце завелась… А казаки другое твердят:
– Бабы испортились, лень у них завелась… Поздно ночью один казак, георгиевский кавалер, взял цибарку и сам пошел к колодцу. Луна взошла и своим светом, как медом, землю поливает. А деревья в панском саду стоят темные, строгие, и синие тени от них стелются. Только подошел казак к колодцу – видит: сидит на плетне что-то большое, лохматое, черными крыльями хлопает и вдруг как закричит: – Угу! Угу! Угу!
Плюнул казак, выругался, но все же повернул обратно к хутору, потому что хоть и Георгия за храбрость в турецкую кампанию получил, а с чертями связываться непривычно! Пришел на хутор и сообщил:
– Правду говорят бабы! Завелся в колодце чертяка. Молебен надо служить!
Наутро снесли попу кур и гусей. Нарядился батя в ризу, походил вокруг колодца, погнусавил, дыму напустил и ушел домой.
Стали набирать бабы воду – ничего, тихо в колодце. Казаки поехали в степь, казачки занялись делами: по хозяйству.
Только в полдень снова поднялся по хутору крик. Прибежала одна хозяйка от колодца, бледная, заплаканная, волосы растрепались:
– Опять сидит нечистый! Угукает и цибарку мою утащил…
Вечером собрались казаки на сход и стали думать, как черта из колодца выгнать. Одни говорили, что к архиерею в Екатеринодар надо податься, другие твердили, что, наоборот, ведьму надо найти. А самый древний старик заявил:
– Ничего не выйдет, казаки! Если чертяка завелся в колодце, ничем его не выгонишь… Так и будет: чертов колодец…
Только Трофим Рожков стоял и молчал. Но ему и говорить не полагалось – куда соваться молодому, когда старики спорят… Спорили много, но ничего решить не могли.
Вдруг кто-то из темного угла сказал:
– Хотите, я выгоню черта, казаки? Я такое заклятие знаю, что ни один черт не устоит!
Оглянулись все и видят: сидит в углу пан Борзик, огнем горят его желтые, кошачьи глаза, усы до, худых плеч свисают. Сидит и улыбается.
– Просим, пан! Попытайтесь! – ответили казаки.
– Точно, что выгоню черта, – всеми кривыми желтыми зубами оскалился пан. – Только вы мне дадите за это двадцать червончиков!
Заскучали тут казаки. Конечно, хорошо опять пить свежую и сладкую воду из нового колодца, да откуда деньги взять?
Несколько дней никто не ходил к чертову колодцу. Пили казаки солонцовую воду, ругались и начали уже поговаривать о том, что придется, пожалуй, продать кое-что из скотины и заплатить червонцы пану.
Один лишь Трофим Рожков ничего не говорил, только улыбался. Смелый был казак Трофим Рожков – не боялся ни бога, ни черта! Порешил он сам выгнать нечистого из колодца.
Поздно ночью, когда «а всем хуторе не спали только собаки, побрехивающие на луну, взял Трофим веревку покрепче, прицепил к поясу острый дедовский кинжал и пошел к саду пана Борзика.
Вот и колодец. Заглянул казак в глубину – ничего страшного не видно: круглая луна купается в воде да две звездочки поблескивают рядом. Привязал Трофим веревку к срубу, взял в зубы кинжал и стал спускаться, опираясь ногами о камни. Вот уж и вода близко. И тут вдруг ушла нога казака в пустоту.
«Что за бесовщина?! – подумал удалец. – В стене какая-то дырка получилась! Или это чертова нора».
Влез он в нору. Темно в ней, ничего не видно, а только чувствуется, что идет ход куда-то вбок и кверху.
«Как бы не ухватил меня здесь чертяка! – подумал Трофим. – Но какой же ты казак будешь, если черта испугаешься! Полезу вперед!»
Выставил он вперед кинжал и пополз по наклонному ходу. Долго полз. И вдруг видит, что кончился чертячий ход. Свежий ветерок пахнул в лицо сладким запахом яблок. Листья деревьев зашумели над казаком. Оглянулся Трофим вокруг: впереди стена дома белеется, сзади плетень.
«Э! Да я ведь в саду у пана Борзика! Вон какой черт в колодце угукает», – догадался казак и засмеялся.
И сейчас же залаяли панские собаки, зашуршали листья под их лапами. Нырнул Трофим поскорее в нору, выбрался из колодца и побежал домой.
Утром шли казаки в степь – глядят, а Трофим достал старую дедовскую пищаль и засыпает в нее добрую осьмушку пороха. Потом пыж забил и давай крупную соль сыпать.
– Что делаешь, Трошка? В кого это ты солью стрелять удумал? – спросил самый старый дед.
– В черта, дедушка! – ответил казак.
– Тю, дурень… Да разве черта солью возьмешь? Черта только гвоздями, освященными самим архиереем, можно сбить!
– А она у меня не простая, а заговоренная! – засмеялся Трофим.
Стали казаки переглядываться да чесать чуприны. А Рожков, знай, смеется: купил он эту самую соль в лавчонке на базаре.
Вечером, когда солнце стало спускаться на покой, накинул Трофим на плечи бурку, схоронил под ней пищаль, взял цибарку с веревкой и пошел к колодцу. А за ним весь хутор отправился.
Подошел Трофим к колодцу, стал цибарку спускать.
Посмотрели вниз казаки: ничего не видно, кроме чистой серебряной воды. Ударилась цибарка о воду, замутилось ясное зеркало на дне колодца. И вдруг мелькнула в сумраке лохматая тень. Кто-то схватил ведро и заухал:
– Угу! Угу! Угу!
Женщины – сразу кричать… Даже казаки попятились – так страшно застонал черт. А Трофим выхватил из-под бурки пищаль, да и выстрелил вниз, в колодец.
Здорово грохнула старая дедовская пищаль – недаром всыпал туда Трофим осьмушку пороху. Даже в ушах зазвенело у казаков.
С тех пор исчезла нечисть из колодца.
А Трофим Рожков на следующее утро прямо к пану Борзику пошел. Не пускали его сначала панские слуги, говорили, что заболел старый пан. Но потом, когда сказал Трофим, что умеет заговаривать любые болезни, допустили его в горницу.
Лежал Борзик в постели на животе и стонал. Неизвестно, что нашептывал ему Трофим – всех он выслал из горницы. Но вскоре позвал старый пан к себе приказчика и велел написать бумагу, в которой полностью признавал права казаков на выгон; И колодец признал хуторским, а не панским. И шубу подарил Трофиму с собственного: плеча.
Долго удивлялись казаки и даже сам приказчик: чего это вдруг расщедрился жадный старый пан – и с Трофимом обошелся по-хорошему, и бумаги выправил, как полагается. Только шуба была дрянная, дырявая: сзади, от самого ворота до полы, была она, как решето, будто нарочно в ней кто-то дыры сверлил.
Вот с тех пор и зовут старый колодец, что стоит возле колхозного сада, Чертовым колодцем. Название у него плохое, а вода – лучше не бывает! Нигде не найти такой студеной, сладкой и чистой воды!
Правильный поручик
Было это в те годы, когда пытались заморские английские господа да султан турецкий прикарманить кубанскую землю. Как гадюки подлые, наползли в адыгейские аулы турецкие да английские шпионы и давай адыгов своей ядовитой брехней отравлять. Чего только не врали они – говорили, что русские хотят адыгейскую землю захватить, а всех адыгейцев перебить; твердили, что русские – нечистые, гяуры. Соловьями разливались, обещая тем, кто пойдет воевать против русских, и оружие, и славу, и золотые английские монеты. Султанские приспешники – пши да орки силой заставляли адыгейских джигитов с русскими воевать, торговали кровью своего народа. В то время пришел сюда, на берега студеной Лабы, Тенгинский полк и начал строить здесь укрепление – станицу. Шумели тогда в этих краях вековые леса. В реке было столько рыбы, что казаки шароварами ловили ее. А в степи, на плодородном черноземе, бушевали могучие травы выше человеческого роста.
