В результате вылетели 3 апреля в Питер, пребывая в состоянии недоумения и нерешительности, в составе «Нау», Белкин и «ЧайФ». По дороге бедокурили, подъехали на Икарусе к святому для каждого советского рокера месту по адресу Рубинштейна 13, где вой произошел беспричинный, но изрядный. В ЛДМ устроились по номерам, и в первый вечер никто — ко всеобщему изумлению — даже не напился.
Утром следующего дня началась форменная паника: потерялся Лешка Могилевский. Должен был прилететь, но задержался по причине похода на какую-то свадьбу, где нарезался и самолет проспал. Тон задали «чайфы», концерт происходил в 12.30 дня, народу набралось от силы ползала, но чайфы вышли на подвиг, и они его совершили. Махры в виде Бутусова, Умецкого и Белкина напряженно наблюдали из-за кулис, как встает на уши огромный, пусть полупустой, ЛДМовский зал. Махрам становилось все тревожней.
Могилевский, играть которому предстояло и с «Нау», и с Белкиным, приехал только в час дня, в 20.20 начался концерт. «Нау», Белкин, «Присутствие». Еще перед началом возникло такое напряжение, что кончиться все могло чем угодно, сорваться мог каждый, но на «Разлуке» зал сперва завыл, потом засвистел и вдруг грянул дурными овациями, масть пошла. После «Гуд бай, Америки» в зале стояла форменная паника.
Счастливые наусы рванули переодеваться, им предстояло тут же выходить в белкинском составе; лучше бы они этого не делали. Как бы то ни было, Белкин провалился, и со страшным треском. А за компанию проваливаться пришлось Диме со Славой. Публика не рассмотрела в них только что покинувших сцену «Наутилусов», и почему-то на Диму обратилась праведным гневом в виде бутербродов с колбасой, которыми принялась в него кидаться. Колбаса была полукопченая, от чего не легче…
Со сцены уходили зашуганные, как после драки со старшеклассниками, а тут еще Шевчук подъехал, который сам буквально за полчаса до того провалился на собственном концерте, по поводу чего неслегка выпил. И устроил похохотать, ревел: «Металлисты!» (а одеяние у Белкина и правда было по непонятным причинам металлическое). Швырял Белкина в огромное зеркало в коридоре, подвернувшегося Пантыкина треснул лбом в переносицу, только очки по коридору зазвякали, а Бутусова отчего-то назвал Борзыкиным, нежно обнял и аккуратно оборвал тому все пуговицы с пиджака. Из ЛДМа Шевчука уносили силой и на руках. Белкин исчез, в тот день никто его не видел. А Дима со Славой незамедлительно впали в прострацию.
На утро, утро долгожданного пленума, они заперлись в номере с пришлой девицей и стали пить портвейн. Свердловская рок-н-ролльная делегация занервничала, попыталась было вернуть заблудших овец на путь истинный, но последние решили всем доказать, что никакие они не овцы, с каковой целью и стали швырять из окна восьмого этажа пустые бутылки, только что освобожденные от портвейна. У дверей номера за день перебывали представители рок-общественности обеих столиц плюс столицы Урала, администрация Ленинградского дворца молодежи, менты какие-то; «Наутилус» спьяну решил выдавать себя за «Варяга». Но поскольку в закрытом помещении портвейн неминуемо должен был когда-нибудь кончиться, очухались примерно за час до концерта.
Отбиваясь от Кормильцева, который как раз окончательно проклял тот час, когда решился связать судьбу с алкоголиками, Слава с Димой неверной походкой тронулись на сцену. Там бродил благостный Гребенщиков и со всеми подозрительно вежливо здоровался.
Вокруг шли приготовления к ответственному концерту, на дверях торчали милицейские посты, нигде, никого и никуда не пропускали. В зале кучковались милиционеры и камеры телевидения, и тут концерт еще раз оказался под угрозой срыва: выяснилось, что остальным свердловчанам, включая самых-самых махров, не дали билетов. И рок-клубовцы вполне в комсомольских традициях этого заведения приняли коллективное решение: поставить организаторам ультиматум: или билеты свердловчанам, или играть не будем. Положение спас Илья, за что на него еще долго все обижались: поэт заявил, что плевать ему на всех, «Нау» играть будет в любом случае…
На сцене у Славы стало плохо с голосом, Слава все время мотал головой и пил воду, что не мудрено после такой подготовки… Под сценой бродил, наливаясь мрачными предчувствиями, Давид Тухманов, он отвечал за мероприятие. Маялся. В «Шаре цвета хаки» Слава забыл последний куплет, привычно дождался, когда музыканты бросят играть, подошел к микрофону и сказал: «Нельзя». Зал решил, что дальше петь — дело и вовсе криминальное, радостно зашевелился. Телевизионщики заводили камерами; Тухманов вообще пропал… Худо-бедно доиграли, в зале творилось странное бурление, несколько затушеванное телевизионщиками с софитами и камерами, с профессиональным, почти кэ-гэ-бэшным любопытством шнырявшими по рядам, отчего становилось совсем неуютно.
Со сцены ушли, судорожно додумываясь, что же произошло — то ли провал, то ли еще что, но вслед за «Нау» рванули фотографы, радио, телевидение, просто журналисты, и примерно через полчаса до героев наконец дошло, что на самом деле приключился триумф.
Гребенщиков во втором отделении был профессионален и неожиданно скучен, свердловчане даже растерялись; публика частично балдела, частично расползалась по фойе; композиторы размеренно перемещались в буфет.
Гвоздем вечера был «Нау», и вбит этот гвоздь был прямо в пленум несчастных композиторов, что стало ясно на последовавшем в Зеркальной гостиной обсуждении, которое, впрочем, назвать таковым было трудно; композиторы молчали. Посеревший Тухманов сидел безразлично и даже чему-то улыбался. Постепенно, нехотя разговорились, возникали то музыковеды, лепившие нечто благостное, то какой-то рабочий, стихи читал… Во время выступления Гладкова на сцену выскочила Ната из «Зомби» и крикнула, что Тита забрали в ментовку. Началась паника, а Тухманов почему-то дал слово Родиону Щедрину. Тот вздохнул и сказал:
— А что?.. Все мы «скованные». Я, лично, скованный…
Композиторы насупились.
Вечером в гостинице пошли разборки против алкоголя; с криками, с обвинениями, с доказательствами вреда водкопития… А когда пафос достиг вершины, Коля Грахов неожиданно предложил выпить. И выпили.
Как бы то ни было, для «Наутилуса» это был первый «шаг наверх».
3. На Поклонной горе
Почти сразу случился фестиваль в Новосибирске, выступил «Нау» отменно. А через день выяснилось, что Алика Потапкина забирают в армию. Пришлось срочно уговаривать и вводить в программу Володю «Зему» Назимова. Впереди маячили стены Москвы.
Москва, город всяческими дарованиями обильный, в глубине своей коллективной души в собственные свои силы не очень-то верит, а потому поджидает искони какого-нибудь сибирского мужичину, который правде-матке вразумит без остатку, премного совокупно удовольствия доставив. Тут бы, кажется, и катить мужичью во Стольный град, да вот беда: не всякого мужика столице надобно, всякие и так прут… Мужик Москве нужен особенный. Тайну эту свердловские рокеры раскусили в начале восьмидесятых, когда «Трек» в столицу был зван, да и поехал, а вернулся очень потрепанный. «Урфин Джюс» наоборот не поехал, хоть и собирался, как-то раз даже аппаратуру в поезд затащили, но тактический дар Пантыкина взял верх, едва успели до отхода аппарат обратно из поезда выбросить. Вот и вспоминают в Москве старые люди, что была когда-то легендарная группа «Урфин Джюс»… А «Трек» в московском рокерском народе переименовали в «Дрек» и вспоминать отказываются. Но совсем не известно, как бы сложилось, если бы «Урфин» вовремя из поезда не стал аппарат выгружать…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
