коробочек: розовых, зеленых, желтых; каждый из этих цветов содержит смесь более или менее чистую. Он не продает чистый кокаин: этого зелья там очень незначительная часть, а остальное — борная кислота или магнезия.
Продавец прекрасно знает, что кокаинисту довольно того, чтобы у него было что нюхать, что он часто не отличает кокаина от сахару; в первой же стадии важен сам обряд нюхания.
Таким образом торговец обогащается в несколько месяцев.
Директор «Текущего момента» тотчас же оценил способности Тито. Через неделю по вступлении его в редакцию, директор телефонировал администратору, результатом чего было то, что когда Тито предстал перед кассой, ему дали на пятьсот франков больше.
— Что это значит? — спросил Тито директора.
— Это значит, что вы очень способный юноша.
— Вы никогда не говорили мне этого.
— Я не говорю. Показываю на деле.
Ему не давали никаких неприятных поручений.
— Хотите пойти на этот конгресс?
— Нет, — ответил Тито.
— Почему?
— Там скучно. Конгрессы — это собрание людей, которые говорят для того, чтобы затянуть дискуссию, и кончают тем, что посылают поздравительную телеграмму министру.
— Вы правы. Пошлю вашего коллегу.
Главный редактор тоже понял, что Тито правдивый человек, и предложил ему перейти на «ты».
Несмотря на свой титул, главный редактор был в редакции не Бог знает чем; в общем же это был милый человек, подчинявшийся всем. Люди очень часто создают себе утешение из этих контрастов: лошадь, доведенная до положение падали, называется «благородным животным»; искривление позвоночного столба, гипертрофия костей, кретинизм, физическое уродство — называются «игрой» природы; учреждение, куда люди отправляются умирать, носят название санаторий, монахов, лишенных права иметь детей, величают именем «отец».
Пьетро Ночера очень сердечно относился к Тито и помогал ему в редакционной работе.
— Скоро наступит день, когда ты отвернешься от меня, — сказал ему однажды Тито. — Пока я получаю меньшее, чем ты, жалование и занимаю низшее место, ты помогаешь мне, покровительствуешь и говоришь коллегам, что я талантливый человек, но как только я стану получать столько же, сколько и ты, будешь утверждать, что я кретин. Впрочем, это в духе людей. Даже Отец земной, после того, как устроил Адаму прекрасное место в земном раю, пожалел об этом и под первым же благовидным предлогом все разрушил.
— Ты опять принял дозу кокаина! — сказал укоризненно Пьетро Ночера. — Когда ты начинаешь делать сравнение с библией — значит у тебя в носу сидят уже несколько граммов порошку.
— Не будем уклоняться от темы нашего разговора, — возразил Тито. — Ты покинешь меня.
— Нет, друг мой, — продолжал Пьетро Ночера, откидываясь на спинку кресла в кафе Ришелье. Ты не понимаешь того, что у меня нет тех маленьких глупых дефектов, которыми обладают в изобилии все прочие. Я не завидую ни тебе, ни директору, ни президенту республики, ни колбаснику Потену, который считается первым в этой области в Париже. Я работаю потому, что каждый месяц мне необходимо иметь в кармане две тысячи франков; но не хочу облагораживать работу ни посредством увлечения, ни посредством зависти, ни посредством соревнования. Жизнь — не что иное, как передняя к переходу в ничто. Кто станет работать в прихожей? Тут болтают, рассматривают висящие на стенах картины, ожидают своей очереди. Но работать! Нет никакой надобности, раз, войдя внутрь, мы ничего не увидим. Я не понимаю, почему люди, вообще, волнуются, спорят, ссорятся. Это геройский поступок, этого требует народ, то сделал хвастун: один предлагает идеи, другой — системы, третий — опрокидывает ценности. Но для чего все это? Ведь подумай только, что сегодняшний триумфатор, который держит в руках народные толпы, завтра может войти в любое кафе, выпить из немытого стакана, проглотить несколько бацилл, величиною в одну миллионную часть миллиметра, и отправиться к Создателю! Возвращаясь к вопросу о тебе, могу сказать, что, если бы я почувствовал необходимость назвать тебя кретином, то должен был бы считать интеллигентными всех остальных. Между тем я вижу вокруг себя людей, которые хотят казаться другими, чем они есть на самом деле, высказывают идеи, которых у них нет, проповедуют убеждения, которые им не принадлежат, говорят красивые слова для того, чтобы скрыть жалкую сущность. Кто не носит зимой шубу и уверяет, что так более гигиенично, не снимал бы ее даже в постели, если бы имел; мизантропы или любящие одиночество — по большей части такие люди, с которыми никто не хочет иметь ничего общего: кто систематически молчит и старается показать вид, что он поглощен какими-то философскими изысканиями, наверное не что иное, как шут, у которого в голове торичеллиева пустота. Когда мне кто-нибудь говорит, что ему надоело жить, что свет опротивел ему, что счастье заключается в смерти — я поверю ему только тогда, когда он пустит себе пулю в лоб и его похоронят. Но до тех пор, пока на живот его не ляжет слой земли, я все еще думаю, что он продолжает разыгрывать комедию о пессимизме…
Пока Пьетро Ночера говорил все это, Тито смотрел на бульвар, где полицейский с белой палочкой в руке регулировал уличное движение, и думал: «Все это ты говорил уже мне в первый же день нашей встречи: как все же человек повторяется».
— О чем ты думаешь? — спросил Пьетро.
— Я думаю, что ты искренний друг. Однако, главный редактор не приходит. Неужели он забыл?
Как это бывает в комедиях, не успел еще Тито окончить фразу, как тот, кого они ожидали, появился.
Главный редактор принадлежал к числу тех добрых людей, которые, если кому попадет в глаза соринка, дают тысячу самых полезных советов (дуй через нос, смотри вниз, ходи задом наперед, извлекай квадратный корень).
Ему было сорок лет: самый опасный возраст. Стариков не жаль, потому что они уже стары; мертвых не жаль, потому что они уже умерли: жаль тех, которые приближаются к старости, которые приближаются к смерти. Сорок лет! На так называемых американских горах тележка, скатившись с одной крутизны, задерживается на один момент в своем стремлении перед второй крутизной и как бы собирается с силами; человек в сорок лет находится в такой же нерешительности: бег его замедляется, потому что крутизна и затем спуск, которого он не видит, но предчувствует, парализуют его. Главному редактору было сорок лет.
