хорошенько.
В глаз Бога, Который все видит… и слышит. Пожалуй, слышит и мои ругательства. И способен поразить меня.
Однако, как холодно ногам!
И все-таки, если бы я должен был умереть сейчас, то, пожалуй, был бы доволен. Убить себя — нет. Но сладко умереть — да. Уйти из жизни так же, как выходишь из бани. Какая прекрасная вещь умереть! Счастливы только трупы, которые уже разлагаются; чем дальше пошло разложение, тем больше счастье. Если же я не должен умереть, то желал бы, по крайней мере, остаться здесь неподвижно, как минерал, без желаний, без инициативы, без сопротивлений; пусть все движется вокруг меня, как хочет и знает; пусть все рушится и не пошевелить ни одним пальцем; поступать так, как когда-то поступали честные женщины, которые старились, дурнели, опускались и не применяли ни пудры, ни белил. Однако, какой странный эффект производит на меня кокаин! Холод в ногах, фейерверк в мозгу, водопад глупостей, сердце работает, как швейная машина, и ясное подчинение идее неподвижности. Мне хотелось бы оставаться в кровати два, три дня, пока не придет лакей и не постучит в дверь; потом пришел бы хозяин; затем полиция; я никому не стал бы отвечать, пусть встряхивают меня, уносят вон, как хотят, куда хотят… что за странный эффект производит на меня кокаин, коко, чудодейственный коко!..
Сердце продолжало усиленно биться; и вследствие этого дрожало все тело: вздрагивало, трепетало, подергивалось, как автомобиль, стоящий на месте с заведенным мотором.
Но вот возбуждающее действие зелья начинало ослабевать. Тито стал приходить в себя. И уснул…
Проснулся, когда солнце стояло уже высоко. Но Тито не заметил этого, потому что в Париже солнце стоит всегда очень высоко: так высоко, что его никогда не видно.
В десять ему надо было быть в редакции. Директор, уставив на него свои усы укротителя, сказал ему: явитесь ко мне.
— Значит, надо явиться ему со свежим лицом.
Стоя перед зеркалом с намыленным лицом, Тито думал:
«Что за скучная вещь эта жизнь! И как она бесполезна! Каждое утро вставать, надевать ботинки, бриться, говорить с посторонними людьми, смотреть на стрелки часов, которые постоянно возвращаются на то место, где они тысячу раз уже были. Есть. Есть куски трупов; есть умершие фрукты; даже хуже — разлагающиеся; срывать такие красивые фрукты для того, чтобы пропускать их через наш организм. Глотать мертвечину, пока сами не станем мертвецами. Создавать, а затем разрушать созданное для того, чтобы на его месте воздвигать нечто новое. Все в жизни условно и не имеет особенной ценности. Кто осмеивал супружество, когда устал наконец от своей свободы и приключений, кончит тем, что будет завидовать тем, которые маются с женой и детьми. Думаю, что великие артистки завидуют тем женам, которые гнут свою спину над стиркой белья и домашней работой, а великие политические деятели, которые „пишут историю“, сожалеют о том, что не стали сельскими учителями или начальниками станции.
Посредственность лучше всего. Прекрасно себя чувствует какой-нибудь бухгалтер или прокурист, который бреется через день, ездит во втором классе, мечтает о чистилище, довольствуется приданым в пятьдесят тысяч, живет в третьем этаже и носит манжеты с серебряными позолоченными запонками.
Да будет прославлена посредственность!
Тогда зачем же я иду, чтобы получить в редакции место с тайной надеждой выйти в люди? Какое там! В сущности говоря, я ни на что не надеюсь. У меня нет идеалов. Однако у меня слишком жесткий волос, и эта бритва не берет. Довольно. Я и так содрал себе кожу. Надеюсь, директор не будет ни обнимать, ни целовать меня. Я буду только служащим, самым покорным служащим. Я не хочу быть идолом толпы. Толпа любит тех, кто ее забавляет и кто служит ей. Но для того, чтобы развлекать ее, нужно и любить ее. Я же не люблю никого, а тем более толпу, потому что она все равно, что женщины: изменяют тем, кто их любит».
Тито нагнулся над умывальником и освежил лицо. Холодная вода освежила его мысли.
— Что за ужасный пессимизм сидит во мне! Дурак и лгун. Я хочу выйти в люди. И выйду.
Быстро сошел по лестнице и послал «боя», одетого в красное, точно акробат, за такси.
Директор «Текущего момента» был занят фехтованием с театральным критиком. Через три четверти часа он должен был спуститься в кабинет.
Тито Арнауди снял тем временем пальто и положил свою шляпу. Это первый признак того, что человек стал хозяином учреждения.
— Вы новый редактор? — спросил мужчина весь в черном (волосы и костюм), идя ему навстречу с протянутой рукой, вся фигура его была из прямых линий, точно он был сделан при помощи линейки и китайской туши. — Менье — секретарь редакции. Не угодно ли?
И он пошел впереди Тито через три большие комнаты, убранные коврами и мрамором, и меблированные легкими столиками и громадными креслами. Эта разница в размерах кресел и столиков указывала на то, как много времени отдавалось труду и как мало безделью и лености. Миновав эти большие комнаты, они оказались в баре, дверь которого была завешена большим персидским ковром.
«Бармен», одетый в белый балахон, точно египетский священнослужитель, был занят приготовлением очень сложных напитков для троих редакторов, которые сидели, взгромоздившись на высокие и очень неустойчивые табуреты, точно курицы на нашести.
— Два коктейля, — скомандовал секретарь редакции.
«Бармен», с важностью химика в своей лаборатории, налил три различных ликера в кубок, наполнил его толченым льдом, накапал из трех различных бутылочек несколько капель, Бог знает, какой жидкости, покрыл стаканы лимоном, насыпал сахару, смешал смесь и вылил ее в стаканы.
Человек в черном, с торжественным видом, точно на похоронах миллионера, смотрел на Тито, как бы желая прочесть на его лице, какое произведет на него впечатление все это священнодействие. Французы, а в особенности парижане, когда имеют дело с иностранцем, думают поразить его своим превосходством точно так же, как поражал Христофор Колумб дикие народы Америки зажигалками или пилюлями «Вальда». Даже парижские кокотки, когда раздеваются перед иностранцем, ожидают, что он схватит себя за волосы от удивления, что женщины созданы не так, как мужчины. Тито подумал: «У меня на родине коктейль приготовляется точно так же. Если бы ты
