– Надеюсь, у меня появится возможность полюбоваться этими краями.
Сразу же стало ясно, что положенного количества слуг в замке нет, а тех троих, что остались в нем, Лили сразу же постаралась отстранить от дел. Еду им приносили саксонцы Отто и Карл. Они же бдительно следили за ее приготовлением. А когда Лили и д’Артаньян пошли в спальню, их телохранители внимательно осмотрели весь замок, проследили, чтобы в нем не осталось ни души, и стали на страже у северных и южных ворот. Суровые и неприступные в своей грозной молчаливости, они вселяли в д’Артаньяна уверенность, что ему не следует опасаться здесь не только заговорщиков, но и привидений.
– Когда я стану полководцем и получу возможность формировать собственное войско, – не удержался он уже на пороге спальни, – я наберу его исключительно из саксонцев.
– Можете считать, что польстили мне, – холодно улыбнулась Лили. – Решусь признаться, что, став владелицей двух замков рода Вайнцгардтов, охрану их сразу же поручу французам, и только французам.
– Гасконцам, Лили, гасконцам. И это – существенное уточнение, – с опаской провел рукой по ее золотистым локонам мушкетер. Однако поцеловать так и не осмелился.
И вообще д'Артаньян чувствовал себя как-то странно. Он не сомневался, чем закончится поход в спальню. Но в то же время холодность саксонской красавицы настолько охлаждала его пыл, что иногда д'Артаньяну казалось, будто он готовится не к страстной любовной игре с ней, а к мрачному, гнетущему ритуалу, который можно было бы назвать ритуалом лишения невинности, если бы только речь шла не о пансионесс маркизы Дельпомас. К тому же он представления не имел, как вести себя во время его совершения.
Но, похоже, саму Лили условия этого ритуала не смущали.
Кожа Лили казалась настоянной на луговых цветах, а спадающие к талии волосы источали пряный запах восточных ароматов. Опьяненный им, д'Артаньян не решался сделать ни одного движения, даже был не в состоянии отвести взгляд от чарующих очертаний тела юной баронессы.
Лили взяла кувшин с вином и наполнила два бокала. При этом она смотрела на д'Артаньяна со снисходительным удивлением: «Чего еще вы ждете от меня, граф?!»
– Если помните, мы условились увидеться сразу же, как только окажетесь способны к фантазиям, – подала один из бокалов ему. – Надеюсь, этот день настал?
– Стоит взглянуть на вас, чтобы убедиться, что все мои фантазии оказываются слишком упрощенными, – честно признался д'Артаньян, поднимаясь.
Они выпили стоя. И потом еще несколько мгновений д'Артаньян стоял, побаиваясь прикасаться к оголенному телу Лили. Прекрасные формы его казались такими совершенными, что любое прикосновение к ним грубых, пропахших порохом и привыкших к оружию мужских рук выглядело кощунственным.
– Я понимаю: вы еще не окрепли, – как бы извиняясь проговорила Лили, и только теперь лейтенант заметил, что глаза ее полузакрыты, а губы чувственно тянутся к его губам.
– Дело вовсе не в этом, Лили. Просто вы слишком красивы, просто-таки божественны для того, чтобы представать передо мной столь доступной.
– Это не доступность. Я всего лишь хочу, чтобы все было, как тогда… – прошептала баронесса.
– Когда? – так же, полушепотом, спросил мушкетер.
– О, нет-нет, – мягко успокоила его Лили, и мушкетер так и не понял, о чем это она. Откуда ему было знать, что сегодня она все попыталась устроить таким образом, чтобы было похоже на то, ее первое грехопадение, происшедшее в спальне маркизы Делъпомас.
– Чтобы было еще лучше, чем то, что я испытала тогда… – чувственно лепетала Лили, уже лежа в постели и терпеливо выжидая, пока мужчина нервно раздевался.
Но даже эта спешка не помешала д'Артаньяну поинтересоваться:
– «Как то, что вы испытали тогда»? Когда именно? О чем вы, Лили?
– Я сама хотела этого, сама. Впрочем, нет. Ну что вы? Речь совершенно не о том, что вы себе вообразили.
– Извините, но я пока еще ничего не вообразил, – уверил ее д'Артаньян, бросая на стул подвязку с рапирой. – Поскольку не способен понять, о чем вы говорите.
– Верно, это и невозможно вообразить. Но я страстно желаю, чтобы то, что нам предстоит сейчас, было куда прелестнее и заманчивее.
Д'Артаньян на какое-то мгновение замер, завис над пленительным девичьим телом, словно коршун над поверженной, беспомощной добычей, а потом с какой-то невиданной яростью, с дикой яростью гунна, набросился на него. Набросился, презрев всякие условности, любые попытки облачить свою буйную страсть в шелка хоть какой-то нежности.
Сначала Лили восприняла это с ужасом. Еще мгновение, и она готова была оттолкнуть д'Артаньяна, вырваться из объятий. Но резкая, вспыхнувшая пламенем боль на какое-то мгновение опередила ее. И, томно закричав, яростно взбунтовавшись под телом мужчины, Лили вдруг вцепилась ему в плечи и, в исступлении сжав их, простонала:
– Бо-оль.
– Что? Ах да, потерпи, милая, потерпи, Лили.
Не в этом дело. Боль – вот чего тогда не было! Я не ощущала этой сладострастной боли. И никогда маман Эжен не убедит меня, что ощущение этого адского сладострастия не есть божественный дар.
18
Когда проезжали мост, в карете царило такое тягостное молчание, словно в ней властвовал дух только что расстрелянного графиней де Ляфер монаха-иезуита. Однако оно совершенно не угнетало Диану. Заложив ногу за ногу, графиня мурлыкала себе под нос какую-то легкомысленную песенку и, не выпуская рукояти пистолета, поглядывала в боковое окошечко, время от времени приоткрывая дверцу. Она вела себя так, будто собиралась охотиться, не выходя из кареты.
– Насколько мне помнится, вы говорили о хуторе лесника, досточтимая графиня Ольбрыхская, – вежливо нарушила Диана обет молчания как раз в ту минуту, когда, проехав еще один, теперь уже небольшой, шаткий мостик, они оказались на вершине песчаного холма, на котором колеса кареты увязали по оси.
– После всего того, что произошло, вы решитесь ночью заезжать на хутор лесника? – удивилась Власта. Хотя еще несколько минут назад графине казалось, что она умудрилась уснуть. – Не советую, не стоит. Лучше уж дотрястись до ближайшего села.
– Ваша впечатлительность способна умилить кого угодно, – умышленно громко рассмеялась француженка. Атмосфера монашеского молчания ее совершенно не устраивала. – Хотелось бы знать, где этот хутор, госпожа Ольбрыхская.
– Я ведь сказала, что на рассвете мы часок-другой отдохнем у лесника, – глухо ответила Ольгица.
– Мне бы ваше провидчество, графиня… Кстати, почему вы так уверены, что мы неминуемо станем отдыхать на этом хуторе? Стоит мне приказать, и мы проедем мимо него. Никакие архангелы не заставят меня свернуть к хутору.
– Свой вопрос вы задали только потому, что намерены были свернуть к дому лесника. Причем сделать это вопреки воле спутников.
– Вам и такое открылось?
– Разве для этого нужно быть пророчицей? – снова вмешалась Власта. Она вдруг вспомнила о Гяуре. Все, что им только что пришлось пережить, заставило девушку подумать о князе с такой душевной теплотой, словно это его ангел-хранитель спас их всех от неминуемой гибели.
Но воспоминание о Гяуре не могло не привести и к воспоминанию о том, что напротив нее сидит соперница. Власта слишком долго и настойчиво пыталась забыть об этом, чтобы действительно… забыть.
– Вам – необязательно. Любое пророчество вам только вредит. И вообще, что вам не дает покоя? Тень казненного мною монаха? Да бог с ним. Он так спешил на исповедь к Господу, что было бы страшным грехом не указать ему, заблудшему, кратчайший путь к златым вратам рая. Что же касается князя Гяура, – коротко хохотнула она, – ревновать меня к нему тоже не стоит. Он давно ваш. Ваш, ваш. Разве пани Ольгица еще не напророчила вам судьбу жены князя Одара?
Власта собиралась что-то ответить, но Ольгица сжала своими крепкими костлявыми пальцами ее запястье и почти тотчас же открыла дверцу. В следующее мгновение возле нее появился Кара-Батыр.
– Графиня де Ляфер, – негромко проговорил он, – там, впереди, опять какие-то люди. Их двое. Всадники.
– Ну и что? Вас тоже двое. Уберите их. Или без меня не справитесь?
– Я всего лишь хотел предупредить, – тяжело дышал татарин. Чувствовалось, что он только что примчался.
– Они прибыли с хутора, – заметила Ольгица. – Ждут нас, только уже в виде пленниц.
– Ах, в виде пленниц?! – мгновенно отреагировала графиня, которую это сообщение словно бы вырвало из полудремы. – Что, Кара-Батыр, вам действительно нужна моя помощь, чтобы достойно принять почести этих бродяг?
– Аллах всемогущ, графиня-улан, – мгновенно выпрямился в седле татарин. – «Почести, – коротко, зло рассмеялся он. – Принять почести»! – Он понимал и ценил шутки своей божественной графини. Разве кто-нибудь другой в этом мире смог бы с такой проницательностью ценить мудрость ее величественных шуток?
Он все еще смеялся, когда один из тех двоих, что встречали их, не сумев разобраться в темноте, с каким кортежем движется карета, крикнул:
