Долго везли его куда-то на нарте. Потом в деревянной большой яранге люди, одетые в странную одежду, спрашивали его о стадах оленей, которые он незаконно захватил. Ыппыле не хотел говорить с ними. Не хотел говорить он и со знакомыми чаучу, добровольно вступившими в товарищество. Ыппыле никому не хотел отдавать стада своих оленей.
Долго держали чаучу в большом доме и хотели было отпустить, но Ыппыле не дождался — решил бежать. Ночью он тяжело ранил охранника и оказался на свободе. Чаучу поймали, посадили в огромную байдару, дымящую как огромный костер, и увезли…
Вспоминая все это, Ыппыле не заметил, как комната погрузилась в кромешную тьму. Темнота лежала вокруг, он ощущал ее как что-то живое. Она давила сверху, и старику было тяжело от этого. Вскоре Ыппыле стало казаться, что темнота не упирается в потолок, а уходит в небо. И он подумал: по этой темноте к нему спустятся небесные люди, чтобы забрать его душу. Ыппыле стало легко: наконец-то он отмучается. Его не станет больше давить темнота, мучить жажда, не будут терзать сердце тяжкие мысли. С минуту он лежал радостный, захваченный ожиданием ухода в небесный мир. И вдруг спохватился и ужаснулся. Как же так? Сейчас он уйдет из этой жизни, так и не поняв ее смысла до конца. В голове все закружилось, закачалась темнота, как трава от порыва ветра.
«Это небесные люди», — подумал Ыппыле и стал мысленно просить их подождать хоть один день, чтобы он мог все хорошенько обдумать. Вдруг там, в ином мире, его будут расспрашивать отец, Нутевьи, мать или Омрына о жизни на земле. Что он им ответит? Ведь он до сих пор сам ничего не понял.
В соседней комнате накурено и многолюдно. Комната небольшая, и людям тесно в ней. Они сидят на полу у двери, у окна, у печки, черной, обитой железом. Люди разговаривают, смеются, курят, пьют чай и вино. Печь уставлена закопченными чайниками. В углу возле умывальника гудят два примуса.
За столом сидят сыновья и брат Ыппыле. Они потчуют гостей, угощают настойчиво, как на поминках, но люди знают, что в доме нет покойника.
Ыппыле медленно, осторожно открыл глаза. Над ним висела темнота, густая, неподвижная, словно вода в глубоком озере с илистым дном. Он стал водить глазами, пытаясь различить что-нибудь, и неожиданно увидел большое квадратное бледное пятно. «Это же окно, — догадался старик, — оно посветлело, значит, пришел рассвет».
Теперь Ыппыле даже этому не обрадовался. Он не обрадовался и тому, что еще жив, что снова может думать, вспоминать. Значит, небесные люди опять отказались от него, обрекли на новый мучительный день. Старик разволновался и даже забыл о том, что совсем недавно просил у небесных людей время на размышление.
Опять стало тягостно на душе у Ыппыле. Во рту пересохло, язык не слушался. Ыппыле мучительно захотелось пить. Наверное, о нем забыли, но он жив и хочет пить. Комок обиды застрял в горле. Старик не помнил, что недавно к нему подходила молодая женщина и поила сладким чаем.
Старик все смотрел и смотрел в окно. Оно светлело медленно, но заметно, словно его кто-то не торопясь мыл на улице.
…Назад Ыппыле привезли на пароходе. Пароход плыл медленно и долго. Ночью и днем старик лежал на верхней палубе и смотрел вперед. Очень сильно хотелось увидеть родной берег. Было сыро и холодно. Старик простыл. В поселок его привезли больным.
Ыппыле поселился в доме брата. Омрыятгыргин с семьей был в тундре. Семь дней Ыппыле не мог подняться и выйти на улицу.
Приходили гости, но он почти никого не знал. Все смотрели на него, не скрывая любопытства, будто он был не человек, а какое-то странное, невиданное существо.
Потом пришли два старика, и он сразу узнал их — это Анкавье и Нуваттагин. Они первыми согласились стать его помощниками после смерти Нутевьи и были настоящими пастухами.
Старики допоздна пили чай, неторопливо вели беседу. Они рассказали, что сыновья Ыппыле живут в соседнем поселке, работают пастухами, что средний сын, Айнавье, стал большим начальником, женился на русской. Старики были внимательными к Ыппыле, все время подливали в его кружку чай и вели себя так, как будто все они еще молодые, как будто их не разделяли годы и большие перемены.
Потом приезжал брат Омрыятгыргин. Он тоже постарел и поседел. Десять дней пробыл он в поселке. Редко появлялся дома, занят был какими-то делами: то уходил на собрание, то еще куда-то. Потом Омрыятгыргин вдруг заспешил в тундру, в стадо. Перед отъездом на прощание сказал:
— Живи пока в моем доме, а если в колхоз вступишь, останешься в нем навсегда. — И уехал.
Прошло еще несколько дней. Только тогда пришла к нему Тагрыт. Она была в новом керкере, расшитом бисером на груди и рукавах. Тагрыт была статная, красивая, время не сгорбило и не высушило ее. Только лицо слегка подернулось морщинами. Но Ыппыле не видел этих морщин, его глаза потеряли зоркость.
Женщина долго стояла у порога и волновалась. Он узнал ее по косам. Они были такими же длинными и толстыми, как много лет назад.
— Етти, Тагрыт! Это ты? — спросил он.
— Ий… гыо… Да… я, — ответила женщина.
Тагрыт была последней, самой молодой женой. Он подарил много оленей ее отцу за то, чтобы она стала его женой.
Ыппыле часто вспоминал Тагрыт. Золотая осень его жизни была связана с этой женщиной.
— Ты думала обо мне? — спросил он Тагрыт.
— Да! — ответила она и повернулась лицом к Ыппыле. Он заглянул в ее глаза. Они были прежними, как много лет назад, только не блестели и не светились теми огнями, от которых когда-то тело его наполнялось молодой, упругой силой.
Он вдруг вспомнил тот зимний день, когда увозил Тагрыт из яранги в свое стойбище. Она плакала. Это лицо часто вспоминалось ему.
— Почему ты плакала, когда я увозил тебя от отца? — спросил вдруг он. Тагрыт молчала, а про себя подумала: «Сколько лет прошло, а он помнит».
— Может, ты хотела другого мужа? — допытывался Ыппыле.
— Нет, я боялась тебя.
— Боялась? Почему тогда пришла сегодня?
Тагрыт опустилась на шкуру, отвернулась от него и спокойно ответила:
— Ты был первым мужчиной у меня. И еще пришла сказать, что больше не боюсь.
Потом Тагрыт стала рассказывать о своей жизни, о том, что второй раз была замужем, но муж умер от какой-то болезни, и она снова одна: детей у них не было. И еще в ту ночь Тагрыт плакала и упрекала Ыппыле, что в молодости он распоряжался ею как вещью, заставлял спать с танныт-торговцами. Он не понимал ее обиды и пытался объяснить, что поступал так потому, что это нужно было, чтобы не терять дружбы с танныт. Она говорила, что теперь нет таких обычаев, что новая власть считает женщин такими же людьми, как и мужчин. Уходя, Тагрыт сказала, что снова станет его женой, если он вступит в колхоз и будет уважать новый закон.
Стояла ранняя осень. Снег еще не выпал, но по утрам воздух уже наполняется легкой стынью, как будто его держат всю ночь в огромных ящиках со льдом. Легко дышать таким воздухом: он сам вливается в грудь, в нем нежный аромат подмороженных тундровых ягод.
Давно, очень давно, когда Ыппыле даже не думал, что будет таким старым, как сейчас, мать говорила: «Если в тело человека закралась болезнь, он должен уползти в тундру и долго дышать воздухом ранней осени. Недугу понравится пахучий воздух, и он вылезет из человека, чтобы посмотреть на тундру».
Ыппыле пошел в тундру, когда ноги стали чуть-чуть держать его. Он прошел через весь поселок, ничего не видя, ничего не замечая, думая лишь об одном, что нужно не упасть, подняться на небольшой перевал, за которым открывалась захватывающая даль, где духи болезни, соблазнившись свежестью воздуха, выйдут из него.
На вершине перевала старик упал в изнеможении. Он прильнул лицом к холодным веточкам черных ягод шикши и дышал, дышал всей грудью. Долго лежал он так, а когда приподнялся, голова слегка еще кружилась от усталости.
Впереди простиралась тундра, желтая, как переспелая морошка. Влажная синь утра висела над ней. Далеко внизу виднелась река, извилистая, разветвленная, вроде тундрового куста, что растет на склонах сопок. Многочисленные озера на берегах реки кажутся отсюда листьями огромного куста. Он смотрел на тундру и впервые за много, много лет чуть не заплакал.
В тундре Ыппыле пробыл весь день и всю ночь. Рано утром к нему пришли силы, и он вернулся домой.
Неспокойные то были дни. Ыппыле ходил по поселку, рассматривал все, удивлялся. Раньше безлюден был берег реки. Стояли у самого обрыва две маленькие землянки, вот и все. Жили здесь анкалины. Зимой охотились, летом рыбачили. Теперь столько домов стало, столько людей!
Потом Ыппыле затосковал. Почувствовал, что опять заболел. Собрал все необходимое в дорогу и ушел в тундру. Много дней и ночей шел он, сам не зная куда. Шел, смотрел по сторонам, радовался, а когда спохватился, то увидел, что пришел к сопкам Чинверней, туда, где в последний раз паслось его стадо, где дымились костры, стояли яранги его стойбища. Ходил по знакомым местам, смотрел, вспоминал прошлое.
