Агнесса Николаевна как-то положила остатки молочной каши в миску, подвинула ее ногой. Дик понюхал и отвернулся.
— Смотрите, аристократ какой, не хочет. Пирожными тебя прикажешь кормить, да?
Петр Данилович улыбнулся:
— Дик так приучен — получать корм только из рук хозяина. Смотрите!
И он подал Дику миску с кашей. Дик взглянул на хозяина внимательно, словно говоря: «Не очень мне хочется, но раз ты приказываешь — съем!» — и начал языком выбирать кашу из миски.
— Подумаешь, пищу из чужих рук не берет! — пожала плечами теща, — А все равно он беспородный, и на выставку его не сведешь!
Видимо, она уже где-то проконсультировалась по вопросам кинологии, или, попросту говоря, собаководства.
— А разве собаку надо держать только ради родословной да медалей, которые ей могут присудить? — недоуменно спросил Петр Данилович.
— Нет, почему же, — ответила теща. — Дорогую собаку держать престижно и доходно. Попробуй достань щенка английской колли или эрдельтерьера. Не достанешь, хотя и стоят они недешево. А когда идет собака, увешанная медалями, смотрят не только на нее, но и на хозяина.
— Может быть, у моего Дика заслуг больше, чем у этих породистых медалистов, — возразил Петр Данилович. — То, что он мне жизнь спас, ни медалью, ни орденом не оценишь.
Но ни жене, ни теще, как понял Петр Данилович, дела не было ни до заслуг Дика, ни до заслуг его хозяина. Они все мерили своей меркой, как и те прохожие, что с восхищением провожали взглядами какого-нибудь холеного пса, который ничего в своей жизни, кроме Ленинграда, не видел, ничего не сделал, но обладал красивой внешностью и безупречной родословной и за это был увешан медалями. Презрительно смотрели на Петра Даниловича и Дика владельцы этих породистых собак. Подумаешь, какая-то там лайка… Петр Данилович только усмехался про себя. Если бы хозяин отпустил Дика с поводка, он бы показал этим холеным бездельникам, как могут драться полярные лайки, отваживающиеся нападать на белого медведя.
За время прогулок с Диком чего только не наслушался Петр Данилович, чего не навидался.
Большинство людей просто не замечали человека с собакой. Гуляет, ну и пусть себе гуляет. У него свои заботы, у них — свои.
Были и такие, которые останавливались, разговаривали с Севриным, пытались приласкать Дика.
Встречались и другие.
Однажды подошел мужик явно деревенского типа, но уже обтершийся в городе.
— А скажи, где ты его держишь? — спросил он.
— В прихожей.
— Воняет, поди, псиной?
— Не замечал.
— Ну уж не скажи! Я сам собаку держал в деревне (Петр Данилович, выходит, не ошибся, сразу определив в этом встречном выходца из деревни), знаю. Оно, конечно, когда двор есть, хозяйство, собака нужна. А в квартире держать, считаю, баловство одно.
Это был представитель рационалистического отношения к собаке.
Немало встречалось и ярых собаконенавистников.
— Ходят тут, гадят, — ворчали одни, преимущественно дворники.
— Пройти нельзя, собак пораспускали, — негодовали другие, хотя Дик смирно шел на поводке.
А один интеллигентного вида старичок целую лекцию прочитал о вреде содержания собак в городе и о том ущербе, который причиняют обществу собаколюбы.
— Вы представляете, — размахивая руками, наступал он на Севрина, — только в одном Ленинграде живет шестьсот тысяч собак. Если даже по сто граммов мяса каждая в день съедает, это сколько же получится? Шестьдесят миллионов граммов, или шестьдесят тонн! А такой пес, как ваш, ста граммами ведь не удовлетворится! Вот как получается, милейший! Люди где-то не могут купить себе этого мяса, а его скармливают собакам!
Петр Данилович не знал, сколько в Ленинграде собак, сколько их по стране в целом, приходилось верить собеседнику на слово.
— Но ведь собака питается обычно отходами с хозяйского стола, — пытался возразить он старичку.
— Э-э, не скажите, милейший! Стали и у нас, как за границей, специально собакам корм готовить, собачьи деликатесы, так сказать. Отходы они не желают кушать, видите ли! Надо налогом обложить всех собачников, чтобы не увлекались. А то заведут собаку, потом она надоест, выгонят. Вы читали в «Литературке» статью, где говорится о стаях одичавших собак в окрестностях больших городов?
— Нет, не читал.
— Напрасно, напрасно. Одичавшая собака опаснее волка, оказывается.
— Но я не собираюсь свою собаку выгонять. И вообще считаю безнравственным, когда так поступают. Это могут сделать только жестокие, бездушные люди.
Но старичок его не слушал. Он свои соображения высказал, душу излил и уходил довольный. Его Петр Данилович отнес к категории собаконенавистников-теоретиков.
В результате этих встреч Петр Данилович пришел к выводу, что его жена и теща, увы, не одиноки в своем неприятии Дика. Уже выросло поколение людей (и, возможно, не одно), которые и природу любят за ее ухоженный вид, а если птичка капнет невзначай на шляпу — убить ее за это готовы. Эти люди родились и выросли среди камня и асфальта больших городов, с детства обходились без общения с домашними животными и не видели вообще надобности в их существовании. Век лошадей, собак, кошек прошел, считают они. Но слава богу, пока не эти люди определяют общественное мнение. А то бы они ввели запрет на все. И никогда бы мир не узнал о подвиге Белки и Стрелки — этих четвероногих разведчиц космоса, смертью своей открывших человеку дорогу к звездам!
Несмотря на все старания Петра Даниловича Агнесса Николаевна не хотела оставаться наедине с Диком, не могла пройти мимо него. Марина была посмелее матери, но к Дику относилась подчеркнуто холодно. И Петру Даниловичу ничего не оставалось, как заискивать перед ними. Иначе мир в доме не сохранить.
Дику не нравился тихий, покорный голос, каким говорил с женой и тещей его хозяин. Он чувствовал неприязнь женщин и постоянно сдерживал себя, чтобы не броситься на них, не отомстить за те унижения, которым они подвергают его и хозяина.
Обстановка стала совершенно невыносимой, когда Агнесса Николаевна забюллетенила. Петр Данилович теперь уходил из дому утром, выгуливал Дика, потом у подъезда ждал Марину с дочкой, провожал их до детского сада. И целый день бродил с собакой по городу. Домой идти не хотелось: там была нудная и многоречивая Агнесса Николаевна.
Наступила слякотная ленинградская поздняя осень, шел дождь со снегом, а они, как двое бродяг, скитались по скверам и паркам, куда был разрешен вход с четвероногими спутниками.
Дик обнюхивал деревья, — таких он никогда раньше не видел, шевелил лапами кучи опавших листьев, впитывая незнакомые запахи, терся мордой об одежду Петра Даниловича, но с каждым днем становился все грустнее. Закрыв глаза, он видел свой далекий остров, себя и Петра Даниловича на нем. Ему казалось, что и хозяин тоскует по самостоятельной, вольной жизни на Севере.
На охоту, как думал раньше, Петр Данилович с Диком не поехал. Во-первых, это не просто: взял ружье, свистнул собаку и пошел. Так можно было делать на их острове. А здесь один не пойдешь, нужно коллективом, по лицензии охотиться. Петр Данилович такой охоты, главной целью которой была обязательная добыча дичи, не любил. А во-вторых, Дик, оказывается, не был приспособлен для охоты в здешних местах.
Как-то Петр Данилович сел в электричку, доехал с Диком почти до станции Лебяжье, где лес подступает вплотную. И что же? Дик в лесу растерялся, боялся отойти от Петра Даниловича хотя бы на шаг, пугливо посматривал на верхушки высоких сосен и берез, раскачивавшихся под напором студеного ветра.
Ничего не оставалось делать, как коротать время на городских улицах и скверах.
Петр Данилович теперь ругал себя за то, что увез Дика с далекого арктического острова, вырвал его из привычной среды. Конечно, первое время Дик грустил бы, искал исчезнувшего хозяина, но потом привык бы к кому-нибудь другому. А теперь, лишенный возможности побегать вволю на свободе, лишенный привычной пищи (он любил вяленую воблу, а где ее достанешь в Ленинграде?), он с каждым днем худел все больше, взгляд его умных глаз стал грустным. Ел он мало и неохотно, даже от сырого мяса отказывался.
Однажды Петр Данилович довольно долго прождал Марину с работы, а она так и не пришла. Отведя Дика домой, он сходил за Аленкой в детсад и потом еще часа два ожидал Марину, теряясь в догадках, что же могло случиться. Агнесса Николаевна была спокойна, говорила, что все обойдется, никуда Марина не денется. Какая-нибудь непредвиденная задержка. Если бы дома был телефон, она бы позвонила, а раз его нет, то надо терпеливо ждать. И Петру Даниловичу почудилось, что это говорится в укор ему: вот, мол, не можешь добиться, чтобы телефон поставили, — и страдай.
Марина пришла разрумянившаяся, возбужденная. От нее попахивало вином и сигаретным дымом. На вопрос, почему задержалась, Марина небрежно махнула рукой:
