На всем лежала печать запустения. Тут и воздух был затхлый, из чего я сделал вывод, что никто эту комнату давно не убирал. Это тоже показалось мне странным, ведь раньше Осмунд всегда был большим аккуратистом, тщательно следил за своим внешним видом и заботился о том, чтобы и вокруг него все сверкало чистотой. Сделав такое наблюдение, я решил повнимательнее приглядеться к хозяину дома и обнаружил, что и сам он уже не был прежним холеным франтом.
Ворот его пиджака был потерт и несвеж, галстук повязан небрежно и криво, а брюки висели мешком.
Он опять уселся рядом со мной и взял меня за руку.
— Дик, я хочу вам кое в чем признаться. Там, в ящике, — он показал на секретер, — я храню револьвер, постоянно заряженный. И ничего не будет удивительного в том, что в один прекрасный день я перегнусь через подоконник, окину взглядом проклятую площадь и уложу на месте одного-двух человек из толпы. Нет, не думайте, что я безумен, вовсе нет. Это будет с моей стороны своего рода протестом против гонки, спешки, лихорадочного ритма жизни, лязга, грохота и визга, которые царят в современном мире. Дик, этот мир лишен всего, что делало его таким драгоценным для нас, — красоты и покоя; в нем нет места для творчества, самобытности. Люди мечутся, толпятся, как бараны, стараясь протиснуться все сразу в одну дыру в заборе. Дальше будет все хуже и хуже, если кто-то не подаст им пример, не устроит им встряску. Глядите, вон они, ходят и ходят кругами по площади, выделывают разные коленца, кривляются, щерят зубы в глупых ухмылках. И этот гул — он не смолкает ни на минуту. Ночами я лежу без сна и слушаю его. Бум-бум-бум-бум… Шур-шур-шур… Жил когда-то на свете маленький человек, сидел в своей каморке и выпиливал что-то из кусочка дерева или резал по камню, создавая нечто непередаваемо прекрасное… Но его больше нет, он навеки почил, Дик, и никто даже не помнит, где его могила.
— И все-таки, — сказал я, — не могу согласиться с тем, что, застрелив из окна парочку случайных и ни в чем не повинных прохожих, можно как-то исправить положение.
— Нет, конечно же нет. — Он передернул плечами, выпрямился и резким движением вскинул голову, словно только что очнулся от тяжкого сна. — Так ничего не исправишь. Иногда я несу ужасную околесицу! Просто давно не видел вас, и этим все объясняется. А, привет! Вот и Чарли!
Дверь открылась, и вошел Буллер. Увидев меня, он вздрогнул. Думаю, он не ожидал, что еще застанет меня у Осмунда, и слова, которые он собирался произнести, застряли у него в горле.
Мы все трое молчали. Это был трудный для меня момент, я ощущал неловкость. Тут что-то происходило, к чему я не имел никакого отношения. Я опять стал прощаться:
— Как-нибудь повидаемся — на днях…
Осмунд меня остановил. В эти несколько секунд у него созрело решение.
— Нет, погодите, Дик. Мне кажется, вы можете нам помочь.
— В чем? — спросил я.
— Видите ли, вы угодили в бурлящий котел. Тут у нас заговор. Ничего особенного, но лучше, если вы будете посвящены.
Буллер сделал какое-то непонятное движение.
— Успокойтесь, Чарли. Дик наш надежный друг. Понимаете ли, Дик, мы немного взволнованны сегодня вечером, Чарли и я, потому что примерно через час у нас здесь состоится, как мы надеемся, встреча и разговор с одним нашим старым знакомым, мистером Пенджли.
Я кивнул:
— Знаю. Я видел Пенджли. Он ошивался тут поблизости.
— Вот-вот. Совершенно верно. Полагаю, он пожаловал сюда, чтобы произвести разведку. Мы давно ждем встречи с ним — Чарли, Хенч и я. Он у нас в долгу, но весь фокус в том, что он сам попросил нас о встрече.
И когда он это говорил, я увидел прежнего Осмунда. Никакой ерунды насчет револьверов и людских толп — как будто такого и не было. Его глаза искрились в улыбке, как в былые дни, он снова был по-мальчишески весел, чем пленил меня тогда.
— Да, да. Поверите ли? Три недели тому назад Пенджли имел наглость написать Чарли письмо, в котором предлагал ему встретиться. Заявил, что собирается сделать нам одно очень важное предложение. И это после того, как он так гнусно поступил с нами, после того, как смешал нас с грязью! Чарли принес мне письмецо, и я… я решил, что мы должны собраться все втроем и поговорить с ним.
— Что вы хотите с ним сделать? — спросил я.
— Сделать? Ну, я не знаю. Посмотрим. Припугнем слегка. Он этого заслуживает. Он…
Мы замерли. Кто-то открывал ключом дверь.
Мы переглянулись. Послышались шаги, затем — пауза. Ручка двери, ведущей в комнату, повернулась.
Я, не отрывая взгляда, смотрел туда, и — чудо из чудес, оно наконец-то свершилось! — мои глаза утонули в глазах Хелен Кэмерон.
Глава 4
В чайной
При виде Хелен волна огромной радости захлестнула мою душу. Все остальные переживания были забыты.
Тут мне придется, забежав вперед, сделать небольшое отступление. Хочу предупредить, что какие бы жуткие, нелепые, устрашающие или, напротив, замечательные события и сцены ни разворачивались с того момента и далее по ходу моего повествования, сам я все время пребывал в ощущении счастья, которое не оставляло меня, владея всем моим существом. И если вам покажется, что описание человеческой смерти или, скажем, мое отношение к возможности смертельного исхода страдает легковесностью и не очень серьезно звучит, то признаю свою вину и заранее прошу прощения. Это можно объяснить лишь тем, что в течение всего того безумного вечера я о смерти как-то не задумывался. Не так ли бывает и на войне, когда в разгар сражения образ смерти отступает на второй план?
Но, как вам потом станет ясно, в сознании Хенча, например, мысль о смерти присутствовала постоянно; не оставляла она ни на минуту и Пенджли.
Фактически это и есть суть моего рассказа, в котором я стремился передать, как каждый из нас на свой лад оказывался перед неотвратимым выбором, а за этим выбором стояла смерть человеческого существа. О себе могу только сказать, что с того самого первого момента, когда я вновь увидел Хелен, и до последнего — той чудовищной, завершающей сцены на крыше, среди кирпичных труб, а также в промежутке между этими эпизодами, хоть мне и пришлось немало пережить, душа моя ликовала от счастья; несмотря на то что, видит Бог, по большей части повода для ликования не было.
Как же я был удивлен, встретив ее там! Что касается самой Хелен, то ее изумлению при виде меня не было границ.
— Дик! — воскликнула она и замерла на месте. Затем она шагнула ко мне навстречу и взяла меня за руку. Мы стояли не шевелясь, как маленькие дети взявшись за руки, улыбались друг другу и чуть ли не хихикали.
Первое, что она произнесла, — она повторила слова Осмунда:
— Дик! Вам надо подстричься!
— Я уже это сказал, — подтвердил Осмунд.
Его глубокий, низкий, проникновенный голос вернул меня на землю и напомнил о делах насущных. Я сделал целый ряд выводов, весьма любопытных. Ну вот, например, что ни Осмунд, ни Чарли Буллер вовсе не ждали появления Хелен; что ее приход здорово их обескуражил; что для Хелен фигура Чарли в этом доме была не просто неожиданностью, а пренеприятной неожиданностью. Он явно был не к месту, и все вокруг, включая каждую мелочь обстановки в этой пропылившейся комнате, казалось, было проникнуто сознанием того, что там происходит нечто неподобающее.
И еще я заметил, как изменилась Хелен. Она уже не была юной, но я этому не удивился. Она стала еще стройнее, чем была. Тонкий, изящный ее силуэт можно было сравнить с темным гибким стеблем прелестного скромного цветка, неяркого и нежного, но сильного своей природной красотой и гармонией. Она одевалась в темное, почти в том же стиле, что и раньше, разумеется с некоторыми уступками новой моде, крой ее платья был простой и удобный, что, несмотря на всю ее женственность, придавало ее одежде сходство с униформой. В ее облике я прочел ту же безграничную доброту и благородство — то, что было для меня бесценно в ней, — тот же строгий взгляд и ироническую складку губ; но к этому теперь добавилось новое выражение лица, выдававшее в ней человека зрелого, сильного, умеющего владеть собой. На пальце у нее блестело простое золотое колечко, обручальное. Это значило, что она уже была не Хелен Кэмерон, а Хелен Осмунд…
Я знал, что это должно было случиться, но все равно какая-то дикая, беспричинная надежда во мне жила, и вот теперь она рухнула, едва я увидел это красноречивое свидетельство непоправимого факта.
Осмунд пристально смотрел на нее.
— Хелен, — приветливо обратился он к ней, — рад тебя видеть. Я не ждал тебя сегодня.
Она стояла, с улыбкой обводя нас по очереди взглядом, и не спеша стягивала перчатки. Затем села и плавным, непринужденным движением, из чего явствовало, что она чувствовала себя здесь свободно, как дома, сняла с головы свою маленькую мягкую шляпку светло-серого цвета.
