Потом Мовчан вспомнил, что Ирина тоже, как и жена, начинает понемногу увядать, что его влечет к ней все меньше и меньше. В поселке немало симпатичных женщин, у которых можно получить утешение если не по взаимной симпатии, то в служебном порядке, как это делают многие работники его структуры, но сам он презирает их блудни, в них нет ни красоты, ни размеренности, а только поспешное и часто пьяное утоление неразборчивого аппетита.
Потом Трофим Сергеевич подумал, что, любя красоту, пожалуй, никогда не любил по-настоящему легальную супругу Тамару, нелегальную Ирину и вообще никого из женщин. Любить – это когда душа переворачивается, когда ты чувствуешь, что на все готов, когда возникает ощущение, что у тебя и любимого существа одна кровеносная система и каждое биение жилочки на его виске отдается сладко-болезненным биением твоего сердца. Так у Трофима Сергеевича было с сыном Степой, хотя сейчас уже меньше, так у него с Оксанкой. Все в нем обмирает и ликует, когда он видит Оксанку и обнимает ее.
Может быть, по отношению к Светлане в нем как раз и сошлись наконец две любви – к красоте и к человеку-женщине? И эстетическая, и мужская?
Осмелившись подумать об этом, Мовчан дал себе волю и оглядел Светлану осознанно, ничего не пропуская. Она в это время очнулась и медленно приподнималась, чтобы сесть.
Вот тут-то это и произошло, соединилось. Словно то красивое, что всегда любил Трофим Сергеевич, обнаружило способность ответить взаимностью. Словно ожила та же Джоконда, перестала быть картиной, а стала женщиной, готовой его полюбить. То есть не Джоконда, конечно, она на вкус Мовчана вовсе не красива, даже наоборот.
Прав оказался брат Аркадия. Угадал. Разглядел.
И что теперь делать? Хорошо это или плохо?
Эти мысли Трофим Сергеевич оставил на потом, а пока он был счастлив и благодарен судьбе. Смотрел на Светлану, улыбался и молчал.
– Что? – спросила Светлана, не понимая.
– А что? – спросил Мовчан, удивляясь, что она не замечает его счастья.
– Хотите что-то сказать? – спросила Светлана.
– Зачем?
Мовчан даже засмеялся: настолько нелепым показалось ему предположение, что нужно что-то говорить.
Но Светлане этот смех показался издевательским смехом тюремщика.
– Я требую адвоката! – жестко сказала она.
Слово «адвокат» в любящей душе Мовчана отозвалось так дико и неуместно, что он рассмеялся еще пуще.
– Какой адвокат, Света? – Он вытирал пальцем слезы смеха. – Какой адвокат, для чего?
– Для составления заявления на вас в суд!
Мовчан хохотал до изнеможения: какой еще суд, при чем тут суд, когда такое счастье и такая любовь?
В коридор заглянул недоумевающий сержант.
Трофим Сергеевич замахал на него рукой: уйди, не нужен!
Клюквин послушно скрылся.
– Я рада вашему чувству юмора, но, если не будет адвоката, я объявлю голодовку, – сказала Светлана неопределенным голосом: она не понимала, что происходит с майором.
Мовчан унял смех, откашлялся и сказал:
– Не надо, Света. Потерпи до завтра, завтра отпущу.
– Почему не сегодня?
– Есть причины.
– Это тайна?
– Нет, но… В общем, завтра.
Мовчан мог бы сказать, что дело в приезде Степы (любовь любовью, а отцовский долг никто не отменял), но сработала милицейско-полицейская привычка наводить туман. Туман, конечно, односторонний: я тебя вижу, ты меня нет. Видящему легче управлять невидящим.
– Тогда пусть принесут поесть! – велела Светлана.
– Разве не кормили? Как тебя там, иди сюда! – закричал Мовчан.
Клюквин тут же возник.
– Почему не кормим задержанных? Живо принес!
Сержант замялся. Мовчан понял, поманил его к себе и выдал денег.
– В столовку метнись через дорогу, возьми что-нибудь там! – распорядился Мовчан.
– Момент!
Серега исчез.
Трофиму Сергеевичу никто не мешал задержаться и еще поговорить со Светланой, полюбоваться ею, но он не хотел так быстро растратить свое счастье.
Он лишь позволил себе, уходя, обернуться и улыбнуться Светлане ласково и многообещающе, отчего ей стало холодно и страшно.
Тем временем Евгений и Аркадий тоже зашли в столовую, имевшую вывеску «Кафе Летнее».
– Оно только летом работает? – спросил Евгений.
– Нет.
– Тогда странное название. Как быть весной, осенью, зимой?
– Мечтать о лете.
– В этом есть логика, – согласился Евгений. – Но тогда летом получается странно. И так вокруг лето, и кафе «Летнее». Будто никто не знает.
– Просто слово хорошее, – машинально ответил Аркадий.
Они вошли, Евгений достал диктофон и произнес:
– Евгений и Аркадий увидели перед собой прямоугольное застекленное помещение с квадратными столами и стульями из фанеры и металла. В углу сидели трое мужчин со стаканами. В другом углу сидел старик и ел. Сбоку сидела женщина и кормила мальчика. Из глубины пахло жареным луком. За стойкой стояла женщина в белом халате и в белой косынке, она посмотрела на вошедших радушным взглядом хозяйки.
Евгений ошибался: женщина в халате, как только увидела незнакомого человека с чем-то в руках, тут же разозлилась.
– Фотографировать запрещено! – закричала она.
– Обычная реакция людей, работающих там, где что-то не в порядке, – сказал Евгений Аркадию. А женщину успокоил:
– Я не фотографирую.
– А чего же ты там делаешь?
– Записываю.
Женщина разволновалась еще больше.
– Сима! – позвала она, оглянувшись.
Вышла, вытирая руки о передник, девушка лет двадцати пяти, худенькая, с небольшим острым носиком, черными большими очами, вышла решительно и грозно, как командирша. Она улыбалась очень красивой улыбкой, показывающей ровные белые зубы, но улыбка эта была нехорошей.
– Чего еще тут?
– Записывают! – пожаловалась женщина.
– Да ничего мы не записываем, привет, Сима! – сказал Аркадий.
– Привет, а это у него что?
– Это так. Для впечатлений. Он типа писатель. Только устный.
– Он писатель, ты журналист, с чего бы мне такой почет? Вы есть пришли или записывать? Мало мне всяких комиссий и проверок?
– Было что-то повелительное и покоряющее в этой хрупкой женщине, – сообщил Евгений диктофону. – В воображении возникало два образа: что она нависает над тобой, готовая задушить и разорвать от сумасшедшей любви, и что опять же нависает, готовая задушить и разорвать от сумасшедшей ненависти.
– Чего-чего? Кто сумасшедший? – Сима пошла на Евгения, клонясь телом вперед, а руки отставив чуть назад, словно готовилась к прыжку в воду.
– Да ладно тебе, Сима, мы его сами убьем! – послышался голос.
Встал высокий мужчина, играя глазами и улыбкой; сразу видно, что артист от природы. Но его друзья не желали оставаться зрителями, им тоже хотелось безнаказанного артистизма.
Встал второй, худой, сорокалетний, похожий телосложением на подростка, в линялой фиолетовой футболке и клетчатых шортах, в пляжных шлепанцах на грязных ногах.
Встал третий, молодой, лет всего восемнадцати, будто он был не товарищ, а сын своих друзей, причем сын, готовый пойти за отцами куда угодно. У него была круглая стриженая голова и не менее круглые плечи, пучившиеся из-под лямок спортивной майки с надписью славянской вязью «RUSSIA».
Аркадий драться не умел и не любил.
Он сказал:
– Мужики, вы чего? Сима, остынь! Если так, мы уйдем сейчас.
– Нет, пусть покажет, что у него там! – закричала Сима.
Она подошла и протянула руку.
Евгений спрятал диктофон за спину.
Юноша в майке охотничьими шагами начал огибать Евгения, чтобы зайти с тыла. Сорокалетний подросток подбирался сбоку. А высокий шел прямо и открыто, занося кулак для удара.
– Постойте, – сказал Евгений.
– Даю одну секунду, – сказал высокий.
– Вы думаете, что вы меня изобьете или даже убьете, – сказал Евгений трем товарищам, – и все на этом кончится. Нет. Посмотрите на этого мальчика.
И все невольно посмотрели на мальчика, который перестал есть и с интересом ждал зрелища.
– Он увидит это, и ему, возможно, понравится. Захочется сделать то же самое. Он вырастет, встретит кого-то из ваших детей и тоже убьет. Вы будете плакать и страдать, а кто на самом деле убил? Вы убили! Или посмотрите на этого пожилого человека.
И все посмотрели на старика, который ссутулился в свою тарелку, делая вид, что ничего не замечает.
– Он живет долго, и ему хочется, чтобы жизнь была лучше. Но вместо этого он видит одно и то же. От этого у него тоска и разочарование. Впору пойти и повеситься. И он это может сделать – вот и еще один труп на вашей совести. Да и вас самих могут потом посадить в тюрьму. Вы пропадете для общества, для женщин. Для нее, – Евгений указал на Симу, – а ведь видно, что ей нужен сильный мужчина, сильней, чем она сама. Где она его найдет, если все будут драться, убивать и садиться в тюрьму?
На всех напало какое-то оцепенение: слушали, не возражая, силясь понять, что происходит. Высокий первым опомнился, встряхнулся, еще выше занес кулак.
