– Я потом тебе отдам, ладно? У папы на мороженое попрошу. Они с мамой завтра приедут.
Кирилл бросил на Олю взгляд исподлобья и то ли в шутку, то ли всерьёз пригрозил:
– А пожалуешься, в рабство продам.
– Как это? – удивилась Оля простодушно.
– А так. Ходят тут местные пацаны, девок торгуют…
В ту же секунду, словно на реплику, из прибрежного ивняка со стороны пляжа вывалились два подвыпивших подростка. Один повыше, в трусах, в пиджаке на голое тело, с бутылкой пива в руке. Другой в соломенной шляпе «а ля ковбой», тоже полуголый, с приспущенным до колен галстуком, с гитарой подмышкой. Тот, который с гитарой, кивая на мостки рядом с Кириллом, бросил, ухмыляясь:
– Продаёшь?
Кирилл растерянно покосился на Олю.
– К… кого?
– Не кого, а чего, малёк! Свой улов, конечно.
Другой, который в пиджаке на голое тело, остановился, осклабился.
– Постой, а ты чего подумал, а? Про неё что ль?! – пацан показал бутылкой на помертвевшую от страха Олю. – Деловой! А чо, мы могём! Покупаем, братишка?
Тот, который с гитарой, не останавливаясь, стрельнул полупьяными глазами в Олину сторону и сразу отмахнулся.
– Не пойдёт. Титьки ещё не выросли.
– Это правда, – подтвердил пацан в пиджаке на голое тело. – Не повезло тебе, малёк! Пользуйся сам. А нам, как говорится, не до сук! Мы на свадьбу торопимся. А, братишка?!
– До сук ли на-ам?! – запел дребезжащим козлитоном пацан с гитарой подмышкой.
И оба проковыляли дальше по берегу, с яростным хрустом топча и ломая отжившие мечеобразные листья рогоза.
Не успели смолкнуть звуки ломающегося под ногами пацанов сухостоя, как за спиной рыболовов снова подозрительно зашелестели ветви ивняка. Кирилл резко обернулся. В кущах густой листвы стояла незнакомая рослая девочка, примерно одного с Кириллом возраста, но уже с определившимися женскими формами. И если бы не её детские замашки, она вполне могла сойти за взрослую. Кисти её опущенных рук, были кокетливо отставлены чуть в стороны, а слегка запрокинутая голова смотрела не то чтобы надменно, но покровительственно.
– Наконец-то я тебя нашла, – обратилась она к Кириллу неожиданно высоким для её комплекции голосом, манерно растягивая слова. – Тебя зовут Кирилл?
– Ну!
– А меня – Эвелина.
Девочка вышла вперёд, осторожно ступая и почти не двигая головой, словно это была не голова, а драгоценный сосуд.
– А это что за девочка? – сказала она, указывая на Олю. – Твоя подруга?
– Нет… так… соседка.
– Ну, тогда я буду твоей подругой. Ты не против?
Кирилл пожал плечами.
– Как хочешь…
– Ты научишь меня обращаться с удочкой? – сказала она, скорее утверждая, чем спрашивая. – Я так хочу поймать кого-нибудь.
– Легко, – ответил Кирилл. – Давай свою удочку.
– У меня нет удочки. Но это ничего. Я твоей половлю. Можно? – И, не дожидаясь ответа, поинтересовалась: – А сколько ты с меня за это возьмёшь?
Кирилл изумлённо поднял голову.
– Нисколько.
– Спасибо, – сказала девочка таким тоном, будто она и не сомневалась, что интересующий её мальчик будет сговорчив. – А то мне говорили, что ты «коммерсант». За просто так ничего не делаешь.
Кирилл зыркнул на Олю.
– Кто говорил?
– Да там у нас, девчонки. У нас дачи по соседству с вашими, за перелеском.
Эвелина ступила на мостки, отчего они заскрипели и зашатались.
– Подвинься, девочка, – сказала она Оле и, не дожидаясь, когда та подвинется, влезла между ней и Кириллом, при этом слегка толканув её острым локтем.
Оля потеряла равновесие, не удержалась и плюхнулась в воду. Кирилл громко рассмеялся. А Эвелина, глядя сверху на Олино падение, высказалась насмешливо:
– Какая неловкая!
Место было неглубокое, но илистое и в тине. Оля села на мягкое дно и обмерла от неожиданности, уставившись на Кирилла. И тут снова появилась синяя стрекозка, очень похожая на ту, которую недавно собиралась слопать лягушка. Она сделала круг над Олиной головой и села ей на нос.
Продолжая смеяться, Кирилл соскочил с мостков и протянул к Ольге руку. Она в ответ протянула свою. Но Кирилл ловким движением схватил стрекозку, тут же оборвал у неё крылья и стал нанизывать осиротевшее тельце на крючок.
– Фу, какая гадость! – сманерничала Эвелина.
А Кирилл демонстрировал перед новоявленной подругой своё рыболовное мастерство.
– Классная наживка! Отлеталась, синюха – сейчас большущего карася словлю!
Оля сидела по горло в воде, словно парализованная. А когда опомнилась, выскочила на берег, мокрая, вся перепачканная в иле, с тиной в волосах, подхватила свою удочку, ведёрко с тремя полузаснувшими рыбёшками и, едва сдерживая слёзы, бросилась домой.
Бабушка, увидев внучку в таком затрапезе, в негодовании хлопнула себя по бокам, схватила подвернувшийся под руку веник и пошла охаживать внучку по ногам, по мокрой попе, приговаривая: «Ой, как ты меня достала! Ой, достала, негодница! Ты посмотри, на кого ты похожа! Ну, просто кикимора!»
Оля сиганула через грядки и, юркнув мышкой в кухоньку, заперла дверь изнутри.
– Сейчас же открой, малохольная! И снимай с себя всю эту мокроту! Не то всё мне перепачкаешь! Вон как вывозилась, смотреть тошно! Я вот матери-то расскажу, как ты меня доводишь! Я когда тебе говорила придти?! К обеду! А сейчас?!
– А я расскажу, как ты била меня веником! – в истерике кричала Оля. – Я ей еду принесла, а она меня – веником!
Тут бабушка не выдержала, отбросила веник в сторону, рассмеялась и расплакалась одновременно.
– Тьфу ты! Глупая девчонка! Нога-то уже с лыжину, а соображения никакого! Где ж тебя черти носили, скажи на милость?!
– А ещё скажу, что ты меня оскорбляла!
– Когда это я тебя оскорбляла?! – опешила бабушка.
– А только что – назвала меня «кикиморой» и сказала, что у меня нога как «лыжина»! Уеду от тебя и больше никогда не приеду!..
Когда обе успокоились, бабушка быстро согрела воды, отмыла «кикимору», переодела в сухое и, поставив перед ней тарелку с котлетой и макаронами, сказала примирительно:
– Ешь, кормилица!
И снова, не удержавшись, пошла комментировать Олину фразу про «еду».
– Чтоб эта полудохлая рыбёшка едой стала, знаешь, сколько всего сделать надо?! Ты её чистить будешь?
– Я не умею.
– Ну, то-то же. А я из-за трёх мальков не хочу канитель с готовкой разводить! Еду она мне принесла! Скажет такое! Скоро ночь на дворе, а она в мокрых трусах хороводит!
Ночью у Оли поднялась температура. Её знобило. Она металась во сне, вскрикивала. Бабушка сначала хотела вызвать «скорую», но потом решила обойтись подручными средствами. Поила молоком с мёдом, накладывала на голову холодный компресс. К утру Оле полегчало, и она заснула. Ей снился дымящийся пруд, вода в нём кипела и бурлила, как суп на плите. И по этой бурлящей поверхности как ни в чём не бывало катались, почему-то на рекламных роликах, пацаны: один в пиджаке на голое тело, другой с гитарой подмышкой. Они делали круги, крутили замысловатые пируэты и выбрасывали руки в приветствии, ну совсем, как балет на льду. Затем из воды поднималась огромная девочка с бородой из капроновой лески, она хватала «фигуристов» за ноги и, размахивая ими, как тряпками, пищала на весь пруд: «Я вас научу рыбой торговать, наглецы!» Потом прилетала стая синих стрекоз. Они кружили над кипящей водой и снова взмывали вверх, туда, где попрохладней. И снова возвращались к воде. У стрекоз облетали крылья, и, обескрылившие, они беспомощно падали в кипящую воду. И тут возникал Кирилл в сверкающей короне, с трезубцем в руке. Он помешивал им воду и кричал громогласно: «Отлетались, синюхи! Будет из вас преотличный супчик!»…
Утром приехали родители и увезли Олю домой, в Москву.
3
Через неделю Ольга принесла готовый эскиз будущего экрана-витража. Аполлонский долго рассматривал его, удовлетворённо мычал и, наконец, заговорил:
– Всё у тебя замечательно, Удальцова. И линия, и фактура, и цвет… Правда, преобладание сине-фиолета настораживает. Ну, да бог с ним! С водой это сочетается. Несколько холодновато, но сочетается. Витраж получился прозрачным… Допустим. Но вот по части содержания у меня к тебе вопросы. Почему ты разрушаешь природу, вместо того, чтобы воспевать её?
– Я?! – Ольга чуть не подавилась собственным звуком.
– Ну-ну! Ты понимаешь, о чём я говорю.
– Не понимаю.
Аполлонский сделал внушительную паузу.
– Я заметил, во всех твоих работах присутствует стрекоза со сломанным крылом. Что это значит? А на этом витраже она совсем обнаглела – вылезла на передний план и занимает столько места, что… я в растерянности. Что с тобой происходит?
Ольга криво усмехнулась.
– Не знаю, Сергей Петрович…
– Тогда убери её совсем, эту стрекозу!
– Она сама везде вылезает.
