— И не говори, подруга! Вот вернётся пацан с прогулки, я ему мозги на место быстро-то вставлю!
— Вот умеете Вы, дядя Ден, матери приятное сделать. За что Вас и люблю нежно…
Весёлая болтовня с дядей ненадолго улучшила настроение Мари, но поздно вечером, когда подошло время ложиться спать, на девушку навалилась чёрная липкая тоска. На глаза навернулись непрошенные слёзы, а в груди защемило…
«Главное — не начать себя жалеть. А то водопадом затопит», — это незыблемое правило девушка знала назубок. Она ещё какое-то время попыталась с собой бороться и отгонять непрошенные мысли, но быстро поняла, что так ей не справиться.
Накинув поверх простой хлопковой ночнушки куртку и, сунув ноги в ботинки, Мари заспешила на свежий воздух. Ноги сами принесли к той знакомой скамейке в глубине парка, где она когда-то поучала Тома, как нужно вести себя с подругой… а потом пришёл Алекс… профессор Грэг… Девушка всхлипнула и залилась слезами.
«Какая-то я совсем непутёвая, — всхлипывала она, — и что ж у меня всё так по-дурацки складывается? И реву я без причины. И как жить дальше, не знаю»…
— Может, пора серьёзнее к жизни относиться, а то у тебя всё больше по верхам получается, — вдруг раздался тихий низкий голос у неё над ухом, и девушку обдало волной свежего мужского парфюма и чего-то непонятного с цитрусовыми нотками.
Мари вздрогнула и обернулась. Рядом на скамейку бухнулся пропажа-Алекс, профессор Грэг.
— Я что, это всё вслух сказала? — робко прошептала Мари, как зачарованная, глядя в глаза профессору.
На этот раз, это были не бездонные чёрные омуты, готовые безвозвратно поглотить любого в свою страшную пучину. От глаз профессора сейчас веяло теплотой… да-да, обычным человеческим теплом и даже сочувствием… Грэг не ответил. Он просто смотрел. И молчал…
— А дядя Ден сказал, что Вы в город уехали, — произнесла девушка, стараясь поскорей разрушить эту странную тягучую тишину, — Все дела успели переделать?
Профессор Грэг неохотно отвернулся в сторону, разрывая зрительный контакт, откинулся на спинку скамейки и вздохнул:
— Эх, девочка, этих дел никогда всех не переделать… Подрастёшь, сама поймёшь.
— Мама в моём возрасте уже шестилетнюю меня воспитывала, — зачем-то вспомнила Мари. Тема мамы сейчас в таком её уязвимом состоянии уж совсем некстати!
— А папа? — вдруг продолжил этот нелепый разговор профессор.
— А папа, в мои почти тридцать, читал лекции зелёным пацанам в университете. Возможно, одного из мальчишек даже Алексом звали.
— И меня Алексом зовут, — задумчиво выдал Грэг, и Мари вдруг отчётливо поняла, что профессор хорошо так под шафе. А, попросту говоря, откровенно пьян.
— Вот то-то и оно, — хмыкнула девушка, — Завязывали б Вы, профессор, с этим делом. А то, глядишь, внезапно человеком станете. Я ж не переживу.
— Я тебе умереть не дам, — заверил её Грэг, — Дети — цветы жизни. Наше, блин, будущее.
— Капец! Вы ещё и ругаетесь, — развеселилась Мари, — слабо теперь матюкнуться?
— Ты меня однажды уже взяла на понт с этим своим пари. Как только выкарабкиваться будем? Есть идеи?
— Парочка есть. Вставайте, «тоже Алекс»! Я Вас до дому доведу. По пути всё подробно и изложу.
— Ты тут мне сейчас изложишь, знаю я тебя! — профессор неохотно поднялся со скамейки и, навалившись девушке на плечо, выдвинулся с ней в сторону дома, — Вот объясни мне, девочка, как можно влюбить в себя приличного человека, если ты его «папой» зовёшь и всё время от него бегаешь? Это что, один из твоих нетрадиционных методов обучения такой?
— Это всё глупые фантазии этого приличного человека, профессор. У него, вообще, с фантазиями, как оказалось, перебор. Никогда я его «папой» не звала и даже не собиралась. А то, что он любит чужие слова перевирать и новый смысл в них вкладывать — это уж его личные проблемы.
— Чьи?
— Что?
— Не «что», а «кто»! Я ж живой! Сама проверь!
— Палкой потыкать и посмотреть, зашевелитесь ли?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Тьфу, маленькая дурочка! Есть и другие… приятные способы.
— Подрасту, узнаю. Да-да, я помню.
— Долго ждать… Может, уже, а? Как думаешь?
— Уже что?
— «Кто» — я тебе недавно говорил. Память девичья…
Так незаметно за светскими разговорами собеседники добрались до крыльца дома.
— И, всё-таки, вернёмся к теме секса, — преодолев первый пролёт ступенек большой мраморной лестницы, вдруг снова «включился» ранее замолчавший было Александр.
— Какой неожиданный поворот. Может, не надо, профессор? Среди нас же, простите, дети…
— Детям надо уши заткнуть, им ещё рано. А мы с тобой, как будто бы, взрослые. Поговорим, а?
— Ну, если Вы сумеете-таки взрослым притвориться, можно попробовать. Какие вопросы к лектору? С чего начнём? Пестики-тычинки?
— А начнём мы с тобой, уважаемая коллега, с профессиональной этики. Как же ты могла, моя милая, заслуженного педагога, почти что даже гения, подговорить заняться с тобой, моей, практически, коллегой, сексом?
— Чего-о-о???
— Кого!.. Меня! Подговорила, обольстила, обнадёжила. Пришлось срочно к Майку мчаться, стыд алкоголем заливать.
— Так Вы, что ли, напиваться в город ездили?
— Нет, блин, трахаться! Какие у тебя, однако, необоснованные фантазии! Где только нахваталась?
— Ясно, где. Когда под боком один приличный человек постоянно фонтанирует. Вот, обрызгало-с.
— В следующий раз меня зови. Я этому фонтану чопик вставлю. Договорились?
— Вы ж завтра же всё забудете! Я к Вам за помощью кинусь, а Вы меня сразу и пошлёте! Как с Вами можно о чём-то договариваться?!
— О чём?
— О «ком», блин! Сами же учили.
— Да, я тебя ещё многому научу… Только штаны с меня не надо снимать. Что ты делаешь?!
— Я Вас обнажаю, профессор. Сейчас догола раздену, а завтра буду ходить напоминать и глумиться.
— Я не верю, что ты на это способна! Ты же — милая девочка.
— А Вы мне это завтра скажите. В твёрдом уме. А то у меня память девичья. Всё, дорогой, как оказалось, Алекс. Дело мы сделали, а сейчас всем детям — тихий час.
— Чего???
— Кого! Спокойной ночи… Алекс…
ГЛАВА 12.
— … И вот понимаешь, Денис, что самое нелепое: мы ж с ней были просто уверены, что я наутро всё забуду…
— А ты?
— А я, блин, помню!
— И что? Она — девочка тактичная, приставать с «А вот Вы говорили…» не станет. Может, она как раз всё забыла! Как я понял, ты там без остановки всякое плёл. И она… не молчала. С чего б ей всё запоминать?
— Ага, память девичья. Вот как раз, она-то всё и запомнила. Во всяком случае, много важного.
— Какого важного, Грэг? Ты ей там все тайны королевского двора, что ли, выложил?
— Я, идиот, перед ней душу вывернул! Почти что…
— Почти что идиот, или почти что вывернул?..
— На себя бы посмотрел… дя-дя…
— Угу. Поведал, что в город напиваться ездил, а не по девкам… Конечно! Какая обличающая информация! Теперь она догадалась, что ты не робот. Нет, конечно, может, ты мне чего-то не рассказал… И вообще! Ты истеришь, что вывернул, или что всё помнишь? Ты уж там определись.
— Я ВООБЩЕ не истерю! — профессор вскочил с кресла и принялся шагами мерять кабинет, — Всё это так… неприятно! По-сути, ничего я ей такого не сказал. Но… кажется… я к ней приставал… Тебя это совсем не беспокоит? Ты же, прости, Господи, ей дядя!
— А ты, прости, Господи, ей никакой не папа! Откуда, вообще, взялось это твоё убеждение, что она к тебе, как к родителю?! Она мне, между прочим, совсем другое сказала.
— Что сказала? — насторожился профессор.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— То самое! Что уматерить тебя хотела б. Чтоб от мартышек защитить. Чтоб ты курить с ними не начал… Ты ж у нас трепетный, ранимый… чужому влиянию открытый.
— Я не понял, это сейчас был сарказм? Скажи этой… мамочке, что я давно курю. Лет эдак тридцать. Не углядела… упустила… теперь уж поздно.
