Формально я не подчинялся командованию корпуса и не должен был принимать участия в поисках и спасении уцелевших штабистов. С другой стороны — тоже формально! — я был послан на Утес, чтобы оценить сложившуюся обстановку.
Десять минут назад обстановка была одна. Теперь, когда в довершение всех несчастий был разгромлен штаб, стала совершенно другой. Какой именно — я был обязан разобраться!
Повинуясь моему приказу, транспортер направился туда, где в водоворотах черной дымящейся воды светлели обваренные тела.
Через четверть часа обстановка снова прояснилась.
Генерал и большая часть офицеров штаба попросту исчезли. Их смерть подтвердили независимо друг от друга трое самых чутких берсальеров. «Нет биотоков. Только смутные отзвуки смерти», — заключили они.
Выжили и отделались чепуховыми царапинами: Петр-Василий, два хирурга и начальник службы тыла. Остальные офицеры получили сильные ранения.
После гибели генерала и большинства полковников старшим по званию среди дееспособных оказался я.
— Ну что, подполковник, как спасаться будем? — спросил я у Петра-Василия. — И как корпус спасать?
— А что тут думать, полковник? — в тон мне ответил Дурново. — Все уже ясно.
И вправду.
Мы быстро поделили остатки подвижного парка штабной бронеколонны. Составили несколько курьерских групп по две-три левитирующих машины и особые группы: медицинскую и штабного ядра. Медицинская должна была отвезти раненых к нашему высадочному катеру и доставить двух посыльных, для которых я быстро надиктовал новую разведсводку и координаты зон, в которых полки будут дожидаться эвакуации на орбиту.
В курьерские группы выделялись по несколько берсальеров и по трое моих активантов. Каждая группа должна была разыскать определенный полк и передать ему приказ об отступлении на такие-то позиции. Штабное ядро во главе с Петром-Василием отправлялось вместе с той группой, которая была назначена в ближайший полк. Я, наоборот, определил себе место среди тех, кому предстояло пройти самый длинный маршрут.
Все активанты получили от меня разрешение при встрече с противником использовать кольцо-катализатор. И напоминание, что потеря самоконтроля, по данным полигонных экспериментов, представляет для активанта опасность куда большую, чем прямое попадание из тяжелого плазмомета.
Тойланги повторили огневой налет — на этот раз по пустому месту. Все группы уже вышли на маршруты.
Какое-то время мы еще переговаривались друг с другом. Я успел получить оптимистический доклад медицинской группы о том, что катер найден целым-невредимым и погрузка раненых начата. Крайние северо-восточные курьеры доложили, что прорываются с боем через заслон тойлангов. Еще кто-то отрапортовал, что приданные группе активанты катализировались. Зачем — я узнать не успел. Переговоры потонули в помехах, начала сказываться недостаточная мощность бортовых передатчиков.
Мы летели по просеке, прорубленной нашими инженерными танками несколько дней назад. Как и везде на равнине, земля здесь была покрыта водой. Насупленные берсальеры прощупывали местность. Нарваться на затаившуюся под водой мину сейчас, после того как посчастливилось пережить ракетный град, было бы особенно обидно. Я сидел в командирской башенке, за спиной у оператора оружия, и усердно буравил взглядом окружающий нас лес.
Никто за нами не гнался. Никто в нас не стрелял. В просветах между стволами деревьев открывались лишь все новые и новые деревья.
Одна и та же порода: толстоствольные растения с задубелой корой, по фактуре напоминающей слоновую шкуру. Ветки увешаны пучками стручкообразных листьев. У большинства деревьев листья были густого буро-зеленого цвета, на некоторых — черные. Эти, чернолистные, судя по всему, свое отжили.
Ливень постепенно превратился в дождь, дождь — в морось.
Местность повышалась. Из-под воды выглянули засиженные пестроголовыми грибами макушки кочек.
Еще через несколько километров сплошной водный покров распался на узор из отдельных озер и озерец, соединенных змеистыми перемычками ручьев.
До арьергардной заставы искомого полка оставалось сравнительно немного. В эфире даже начали проскакивать обрывки переговоров на командной частоте — свидетельство того, что в полку еще кто-то жив и даже бодр. Правда, монотонные вызовы нашего радиста по-прежнему оставались безответными.
Радар зенитной самоходки, которая следовала в нашей группе замыкающей, нащупал сквозь туман главный ориентир: верхушку сопки, на склоны которой я рассчитывал отвести полк. До сопки оставалось десятка два километров.
Мы проделали большую часть пути без единого выстрела. Мы не встречали никаких следов боестолкновений вдоль просеки. Похоже, победные реляции, которыми поначалу сопровождалось развертывание корпуса на Утесе, имели под собой некоторые основания.
«Может, не генерал был дурак, а мы с подполковником паникеры? — подумал я. — В конце концов, разгром штаба корпуса еще не означает разгрома боевых частей…»
— На сопке коробки. Повторяю: на сопке коробки, — доложил оператор радара.
Коробки — общее обозначение для любой сухопутной техники. Не говорить же, в самом деле: неопознанные объекты искусственного происхождения?
Вот бы наши!
Тут же поступил еще один доклад — от сержанта-берсальера:
— Впереди чужаки. Оценка: тысяча метров. Мы готовы вести огонь на поражение.
— Дай целеуказание и — гасите от души!
— Сир, просим разрешения использовать кольца-катализаторы, — это был Адам Байоне, сержант активантов.
Я сделал вид, что не расслышал. Надо было отдать боевой приказ.
— Колонна, внимание! Сбросить скорость, головная машина вправо, вторая влево, зенитка — в центр! Открыть кормовые люки в готовности к спешиванию! Огонь — по целеуказанию берсальеров!
— Сир, просим разрешения использовать кольца-катализаторы.
— Не вижу прямой необходимости!
Амбразуры и башни наших машин расцветились вспышками. Шквал плазмы, пуль и малокалиберных снарядов обрушился на тойлангскую засаду.
— Коробки опознаны. Самоходки типа «Шакал».
«Шакал» — условное название из нашей системы обозначений для тойлангской техники.
— Опознание надежное?
— Да. Каждая стволы задрала. Похоже, заметили нас и теперь целятся. На радаре видна пара характерных засечек — ни с чем не спутаешь.
Этого только не хватало! «Шакал» с двадцати километров в туза попадает. И прошивает любую броню — алмазная накатка тут уже не спасет.
— Колонна, внимание! Разворот на полгоризонта! Убираемся отсюда на предельной скорости!
— Наблюдаю залп «Шакалов»! Восемь снарядов в воздухе… Повторный залп! Прогноз цели по траектории — наша группа.
Если секунду назад я надеялся, что тойлангские артиллеристы нас не заметили или заметили не нас, то теперь приговор моим бронеединицам можно было считать подписанным.
— Сир, просим разрешения использовать кольца-катализаторы.
— Разрешаю! Машины — на землю! Всем спешиться!
Снаряды «Шакалов» летят с гиперзвуковой скоростью и промахи дают только по праздникам. На то, чтобы выкарабкаться из бронегробов и залечь за деревьями, нам оставались считанные секунды.
Но ведь были еще тойланги в засаде, которую мы только что обстреляли по целеуказанию берсальеров! Хотелось бы надеяться, что мы положили всех, но так бывает только в мечтаньях безусых кадетов. На войне готовься к худшему.
Хотя к самому худшему я, как оказалось, готов не был.
Стоило мне отбежать от транспортера на несколько шагов, как из-за деревьев прямо мне навстречу вылетело семейство шаровых молний: три-четыре крупных и семь-восемь мелких.
Вот че…
Я стал добычей женской особи по имени Ресту-Влайя. Росту в ней было за два метра, силищи — как у призовой конкурной кобылы.
Она принадлежала к доминантной расе тойлангов, которая, как считалось, полторы тысячи лет назад возглавила борьбу других рас с захватчиками из космоса. Этих полумифических захватчиков тойланги называли «гиши» — дословно «жаднейшие».
По ее мнению, я говорил на языке тойлангов, «как гиши». То есть, думалось мне, неважно.
Ресту-Влайя была очень молода. По тойлангским нормам, возраст позволял ей служить в регулярной армии только «бегуном» (по-нашему — рядовым). Она могла поступить на правительственную службу, отбыть некоторое время в «бегунах», затем занять должность командира «пятерки», затем — «пяти пятерок» и после этого получить звание Боренья Слова Передающего. То есть лейтенанта.
Любопытно, что просто просидев дома в течение двух лет и, соответственно, повзрослев, Ресту-Влайя по первому своему требованию получила бы то же самое офицерское звание автоматически, ни дня не пробыв в армии — хоть действующей, хоть бездействующей. Для потомственных аристократов подобная практика была в порядке вещей: биологический возраст заменял реальную выслугу.
