этаже с видом на гору, новой кушеткой и резным буфетом с витражными стеклами. Я умылась, разбросала вещи и пошла на море.
Витя, обрывавший в саду под присмотром хозяйки клубнику, крикнул:
— Вниз по улице, направо, и не задерживайся — мы всей бандой встречаемся в десять.
Я спустилась с пригорка на маленький, узкий пляж. Море было гладким, ровным, прозрачным. На воде у левой горы плескалось солнце, но вечерняя, перламутровая дымка уже опускалась на берег. Собирались последние пляжники, подбирая зонты, матрасы, детишек. Разбредались торговцы. Горизонт завораживал — бесконечная полоса, не задвинутая домами, улицами, трамваями, машинами, банками, магазинами и прочей городской чехардой. Я была ужасно рада, что приехала: казалось, стоило жить и делать что-то только ради того, чтобы хоть один час в пять лет посидеть на теплой гальке, у тихого прозрачного моря, в одиночестве и увидеть просторную, ровную даль. Я переоделась и нырнула: море было теплым и дружелюбным — я бултыхалась, кувыркалась и обнимала воду, смывавшую усталость, приторный вагонный запашок, сомнения, неуверенность и психоз большого города.
Вернувшись, застала девочек в боевом снаряжении: они курили у ворот, били оземь каблуками и всеми силами изображали нетерпение. Я быстро переоделась, и мы двинулись в люди. По сравнению с девочками я смотрелась замарашкой: они нарядились так, что их можно было ставить в витрину Оружейной палаты, — а на мне вместо красивого, но потного сарафана была линялая майка с надписью «Виновна» и разболтанные джинсы. Мы пробежали по темнеющим улочкам — наши спутницы жарили так, словно опаздывали на розыгрыш лотереи. Выскочили на безумную, разноцветную набережную: повсюду рыдала музыка, стрекотали зазывалы и шумела густая, горячая толпа. Пробравшись сквозь давку, завернули в неброское кафе. За столом под пальмой восседали Саша в обнимку с каким-то мужчиной и еще три молодых человека и одинокая девица. Мы подошли ближе: Катя с Настей заверещали, Витя начал обниматься и здороваться, а я, едва держась на ногах, поняла — мне конец.
Любовь уселась на меня как слон: у меня побагровели уши, вспотели ладони и затряслись поджилки. Это было сразу и навсегда — ошибиться было трудно: рушились дома, море поднималось стеной, торнадо и ураганы сметали города, а я стояла посреди этой стихии, рассыпаясь на части — мужчина моей жизни, безразлично улыбаясь, обнимал Сашу и ласково чмокал ее в плечико. В жирное, покатое плечо, на котором висела глупая бретелька с розочкой. Витя, придерживая меня за локоток, щелкал пальцами:
— Это Вера. Вера, присаживайся, вот здесь, напротив Егора… — Я кое-как попала задницей на стул. — Егор — это Вера, Вера — это Егор…
Он познакомил меня с остальными, но я не только не запомнила, как кого зовут, а даже не могла отличить мужчин от женщин — у меня в глазах смеркалось.
Все было плохо. Ужасно!
Я сидела на стуле, и стул казался электрическим. Саша была палачом — равнодушным и бесчеловечным. Она хихикала, жеманничала, подставляла Егору щеки для поцелуев, трепала его за волосы, а я представляла, как она, заплыв далеко за горизонт, попадает в челюсти к огромной белой акуле или ее наматывает на винт рыболовного судна, или она с крутого утеса летит в пропасть, или ее жалит ядовитая медуза…
Он был… Волосы русые, до плеч, глаза голубые, полные губы, но рот небольшой, высокие скулы, прямой узкий нос, широкая нижняя челюсть, подбородок с ямочкой. Помесь Мефистофиля, Сталлоне и Джорджа Клуни. Глаза живые, умные и внимательные: он как будто смотрел, слушал, но оставался в себе, в стороне от компании, придерживая силы для чего-то большего. Надеюсь, не для Саши, потому что на его глаза и на всякий внутренний мир ей точно было наплевать: она бросала на него сладостные, похотливые взгляды, заказывала одно блюдо за другим, пила как рыба и пыталась произвести впечатление на всех сразу.
У него были очень красивые руки: жилистые, спортивные, с тонкими запястьями и длинными, изящными пальцами. Одной рукой он исподтишка поглаживал Сашину грудь.
Витя наливал мне вино, а я с каждым глотком становилась мрачнее и злее. Я собиралась напиться до беспамятства и погрузиться в морскую пучину, чтобы тело мое поутру нашли рыбаки и, оплакивая утраченную молодость, захоронили у подножья холма, а на могилке моей написали «Неизвестная красавица, чье сердце разбилось о черные волны». Но тут Егор посмотрел на меня. Мелькнули зарницы: что-то такое произошло между нами, что-то, что нельзя объяснить ни словами, ни жестами, ни бессвязными звуками, что-то, от чего понимаешь — это ОНО.
Все кричали, рассказывали анекдоты, вспоминали какие-то общие пьянки, а у меня язык не ворочался. «Это надо же! — обиженно думала я. — В тот момент, когда я встречаю потрясающего парня, выясняется, что он крутит шашни с глупой, наглой бабенкой, а еще и вынуждена глядеть на то, как любовь всей моей жизни дергает эту корову за сиськи и лобызает ее в макушку! Свинство и подлость!»
— Витя. — Я наклонилась к нему поближе. — Тебе весело?
— Условно. — Он плеснул мне еще вина. — А что?
— Давай свалим.
— Ого! — Витя выразительно посмотрел на меня.
— Не ого! Я здесь первый раз и хочу пройтись по ночному пляжу, взглянуть на звезды и все такое. Если ты, конечно, не развлекаешься тут напропалую.
— Не-не, пойдем. — Витя отодвинул стул.
Мы купили бутылку мадеры, продрались сквозь толпу и скрылись на пирсе.
До конца причала курортники не доходили: несколько парочек шатались посредине, одинокий пижон в белом костюме прогуливался туда-сюда с бутылкой шампанского, а какой-то шкет в тренировочных писал в воду.
Асфальт был теплый, как парное молоко: мы легли на краю, свесив ноги, и уставились в небо, о котором я так мечтала в Москве: в черное, густое, как кисель, небо, с яркими — белыми, голубыми и розовыми — звездами. Оно накрывало нас, как одеяло: до звезд, казалось, можно дотянутся рукой.
Глава 8
Шторы я, конечно, не закрыла: солнце, растекаясь по всей комнате, так нагрело спину, что я проснулась от ожога третьей степени. Отодвинувшись к стене — в единственное, не завоеванное солнцем место, полежала минуту, собираясь еще чуть-чуть поспать. Но сон не шел: в голову лезли приятные, будоражащие мысли, и я, наплевав на то, что спала всего три часа, открыла глаза и нащупала сигареты.
Было восемь утра: какая-то женщина на улице гремела ведрами, чирикали птицы, шумел ветерок, шелестела листва, вопили дети и шумело новостями радио.
Вчера мы с Витей отправились на пирс, захватив пузырь мадеры, и не ушли, пока не
