Зима с каждым днем давала о себе знать. Морозы усиливались, снежный покров все глубже и глубже окутывал землю. Семья бывшего царя, да и сам Николай II уже перестали гулять без пальто, но кутаться они не кутались. Дочери гуляли в коротеньких меховых кофточках, а Николай II в полковничьей шинели. Пилка дров продолжалась по-прежнему, лишь иногда она сменялась сгребанием снега с крыльца и с дорожки.
— Такими лопатками неудобно работать, — как-то сказал я, заметив, как Мария Николаевна сгребает снег со ступенек крыльца какой-то сломанной лопаткой.
— Другой лопаты нет. Прикажите выдать, — ответила она.
— Почему же вы не скажете дворецкому? Плохо он заботится. Вероятно, думает, что для вас и этой достаточно… Не находит вас серьезной работницей.
— Я люблю эту работу, но снегу мало, — отвечает княжна.
В это время к нам подошла Ольга Николаевна, которая вместе с Николаем ходила по двору. Мы поздоровались.
— Однако я ожидал более суровых морозов, — заговорил Николай Александрович.
— Настоящая зима еще впереди, — заметил я.
— Тогда какой же зябкий здесь народ! Как рано начинает кутаться в шубы. Почти все ходят в шубах. Как же оденутся они, когда будет еще холоднее?
— Так же, как и теперь, — отвечаю я. — Сибиряки — народ практичный, они не боятся морозов, но не любят и не выносят переходной сырой погоды весной и осенью. В это время легче всего простудиться.
— А что это за народ появился в городе? — спрашивает одна из княжон.
Выражаю недоумение, о каком народе говорит она.
— Разве вы не заметили? По улице мимо наших окон стали проходить в каких-то странных белых и серых костюмах мехом наружу.
Княжна, оказывается, говорит об остяцких кухлянках из оленьих шкур, в которые стали облачаться тоболяки. Такие костюмы можно наблюдать и у самоедов, и у эскимосов, и у якутов. Объясняю ей, что никакого нового народа в городе нет, и выражаю удивление, что княжна не видала в иллюстрированных хрестоматиях архангельских самоедов, изображенных в таких нарядах.
— Почти во всех хрестоматиях такие костюмы можно видеть. Разве вам не объясняли?
Княжна смущенно молчит. Рассказываю, из чего сшиты эти, каковы их преимущества.
Вы много путешествовали? — вмешивается Николай.
Отвечаю ему, что был я и за границей и искрестил почти половину Сибири и- Забайкалья.
— Когда же вы успели везде побывать?
— Судьба, если можно так выразиться, бросала меня в разные концы. Да и любопытство играло немалую роль, — отвечаю я. — Собственно путешествовать-то мне приходилось мало, больше работал.
— Какая же работа у вас была?
Пришлось коротко перечислить свою работу и места, где я бывал.
— Богата и разнообразна Сибирь. Я тоже когда-то проехал по Сибири. Красивые места. Громадные леса, дикие. Вы охотник? Ходили на зверей?
Я рассказал, как однажды напал на меня медведь в совершенно дикой местности, и, имея при себе только револьвер, мне все же удалось отстреляться и обратить его в бегство. Было ли у меня хорошее «повествовательное» настроение в это время, но дочери Николая с большим вниманием слушали мой рассказ, а через несколько дней Николай даже спросил через князя Долгорукова, нет ли у меня напечатанных описаний моих путешествий.
Сибирская природа, по-видимому, производила хорошее впечатление на царскую семью. Они часто расспрашивали меня о ней. Их глаза привыкли к мягким, ласкающим картинкам юга. Русская династия почти не интересовалась севером России. Ежегодно она или путешествовала за границу, или в Крым и на Кавказ. Очутившись поневоле в Тобольске, куда, конечно, никогда бы она не заглянула и даже знала бы о нем только понаслышке, теперь сама наблюдала особенности суровой природы.
Сибирь — моя вторая родина. После четырнадцати лет одиночного заключения в Шлиссельбургской крепости и после целого года путешествия по сибирским тюрьмам и этапам под суровым конвоем я очутился на свободе в Вилюйске в конце февраля. Несмотря на суровые морозы, в это время солнце дольше держится на горизонте, а краски его до того разнообразны, нежны и прихотливы, что я целыми часами любовался чудным небесным сводом, и должен сознаться, что в первый раз так глубоко полюбил северную природу, и почувствовал к ней близость, и начал изучать ее и учиться на ней. Понятно, что при встречах с семьей Николая темою нашего разговора часто была Сибирь и ее природа. Как мало знали они ее! Как мало интересовались они ею прежде! Их представления о Сибири мало чем отличались от представлений о ней итальянских красавиц, которые думают, что в сибирских городах по улицам бегают волки, медведи, что в Сибири вечный снег и морозы.
Николай Александрович неоднократно под влиянием этих рассказов и разговоров повторял свою просьбу о прогулке за город, и каждый раз приходилось отказывать ему в этом.
— Вам нечего бояться… Вы думаете, я решусь убежать. Назначьте конвой… — говорил он.
— Я уже вам объяснил, что с этой стороны менее всего препятствий…
— А если мы сами возбудим ходатайство перед правительством?
— Пожалуйста. Разве я вам делал какие-нибудь препятствия в этом отношении?
— Но мы обращаемся к вам как к представителю правительства. Теперь мы с Александрой Федоровной советовались и решили обратиться прямо. Но нам кажется, что вы могли бы и своей властью разрешить…
О, как мало знал Николай о том, что творилось кругом, несмотря на то, что я передавал им все газеты, из которых было видно, что Временное правительство уже пало и рассеялось, что его заменили Советы. Только у нас в Тобольской губернии Совет еще не имел полной власти, и у нас еще сохранялась власть губернского комиссара, городского самоуправления и были произведены выборы в земство. Но натиск со стороны Советов, особенно Омского областного, производился с особою настойчивостью. Дважды делалось приказание чрез военного комиссара Омского Совета перевести бывшего царя с семьей в каторжную тюрьму и арестовать губернского комиссара. Необходимости прибегать к такой мере я абсолютно не видел.
Однажды в праздник вечером является председатель местного Совета Писаревский к караульному дежурному офицеру и требует пропустить его к царю.
— По уставу караульной службы я сделать этого не могу, — отвечает офицер.
— Я председатель Тобольского Совета. До меня дошел слух, что Николай вчера бежал… Я хочу проверить…
Этот слух ложен. Вы знаете, что сегодня он был в церкви…
Я должен в этом убедиться: вы должны меня пропустить, — настаивает Писаревский.
Офицер отказывается:
— Идите к комиссару, а я вас не пущу, кто бы вы ни были.
Писаревский ищет меня и, найдя у полковника Кобылинского, повторяет свое заявление весьма взволнованно.
— Не всякому слуху верьте, говорится в пословице, — отвечаю я ему. — Ваша проверка излишня. Не могу исполнить вашего любопытства. А вот кстати и солдат здесь тот, что был сегодня утром в карауле, когда семья и бывший царь ходили в церковь.
Писаревский не знал, что ответить.
И вот в такой период Николаю II особенно захотелось прогуливаться за город. Меня крайне поражало непонимание положения дел со стороны свиты — князя Долгорукова, Боткина и др. Они не переставали просить о том же в то время, когда прогулки их самих по городу вызывали негодование наших солдат, они уже предупредили меня, что, если Долгоруков не перестанет «шататься по городу, его побьют»…
Мое положение становилось чрезвычайно сложным и тяжелым… Единственная надежда, которая еще жила во мне, — это Учредительное собрание, но и в нем я иногда сомневался, слишком оно запоздало. Все же я ждал созыва Учредительного собрания и приготовил уже свое ему заявление, чтобы оно освободило меня от моей обязанности.
Началась предвыборная агитация в Учредительное собрание. Тоболяки обратились ко мне, чтобы я сделал доклад в Народном доме об Учредительном собрании, где изложил бы программу. Мне пришлось делать доклады не только в Народном доме, но и в нашем отряде, и в местном гарнизоне. Предвыборная агитация как будто на время отвлекла население от острой злобы в провинциях.
Прихожу как-то утром в губернаторский дом, чтобы передать полученные письма и журналы, одна из княжон меня спрашивает:
— Неужели правда, что Учредительное собрание вышлет нас всех за границу?
Откуда у вас такие сведения?
— В газетах пишут.
Мало ли что пишут в газетах? Учредительное собрание еще не созвано, и никто не знает, как оно решит этот вопрос, — отвечаю я.
Княжна смутилась и через несколько минут вдруг заявляет:
— Лучше пусть нас вышлют еще дальше куда-нибудь в Сибирь, но не за границу.
Я посмотрел на княжну и невольно задал себе вопрос, что это значит.
— Вам не хочется уезжать из России?
