— Но как он все-таки меня бесит! Копается в этих брачных объявлениях, упивается письмами читательниц в каких-то дурацких женских журналах. Я ему говорю: «Ниужелишвы думаете, ниужелишвы думаете, что откопаете там птичку вашей мечты?» Если бы птичка действительно была так хороша, ее б без всяких объявлений откопали, правда ведь?
...(Жест.)
Подшаффэ проглотил последний кусок. Покончив с бутербродом, он не спеша выпил стаканчик вина, после чего поставил бутылку на место.
— Ну а Шарль? — спросил он. — Что он на это говорит?
— Только отмахивается. «А тебя-то, птичка моя, что, часто откапывали?» Шутит в общем. (Вздыхает.) Не хочет меня понять.
— Ты бы ему честно во всем призналась.
— Я уже думала об этом, но как-то все не складывается. Вот, например, встречаемся мы с ним иногда на лестнице. Перепихнемся по-быстрому, прямо там, «на ступеньках замка, на ступеньках замка», знаете, как в песне поется? Только в эти минуты я не могу с ним серьезно разговаривать, я о другом думаю (пауза), не о том, чтоб с ним серьезно поговорить (пауза). Надо бы мне пригласить его как-нибудь на ужин. Как вы думаете, он пойдет?
— Во всяком случае, с его стороны было бы нехорошо тебе отказывать.
— Тото и оното, что Шарль не всегда себя хорошо ведет по отношению ко мне.
Подшаффэ жестом выразил свое несогласие. Тут на пороге «Погребка» с криком «Мадо!» появился Турандот.
«Сейчас, минутку!» — крикнула она в ответ, вложив в свои слова энергию, обеспечивающую им нужное ускорение и интенсивность звуковых колебаний при прохождении через воздушную массу.
— Интересно все-таки, — добавила она уже тише, обращаясь к Подшаффэ, — на что он в конечном счете рассчитывает, чем эта девица из газеты может быть лучше меня? Что у нее, жопа из чистого золота или еще чего?
Турандот издал очередной клич, не позволив ей тем самым сформулировать следующую гипотезу. Она унесла посуду, оставив Подшаффэ наедине с башмаками и улицей. Но он не сразу принялся за работу. Медленно скрутив одну из своих пяти ежедневных сигарет, он спокойно начал курить. Глядя на него, можно было почти с полной уверенностью сказать: создается впечатление, что он как будто о чем-то думает. Когда сигарета была почти докурена, он загасил окурок и аккуратно засунул его в коробочку из-под мятных таблеток — эта привычка сохранилась у него еще со времен оккупации. Потом он услышал вопрос:
«Не найдется ли у вас случайно шнурка для ботинок, а то мой только что порвался?» Подшаффэ поднял глаза — чтоб ему провалиться на этом месте! — но это и в самом деле был хмырь, который продолжил так:
— Нет ничего отвратительней разорванного шнурка, не правда ли?
— Не знаю, — ответил Подшаффэ.
— Мне желтые нужны, ну, если хотите, коричневые. Но не черные.
— Сейчас посмотрю, что у меня вообще есть, — сказал Подшаффэ. — Я не уверен, что тут у меня найдутся все нужные вам цвета.
Однако он не сдвинулся с места и продолжал разглядывать своего собеседника. Последний же делал вид, что ничего не замечает.
— Я же у вас не требую шнурков всех цветов радуги?
— Каких, каких?
— Всех цветов радуги.
— Именно радужных у меня как раз в данный момент и нету. Как, впрочем, и других цветов.
— А вот там, в той коробке, у вас случайно не шнурки?
Подшаффэпрашшиппел:
— Послушайте, мне не нравится, когда у меня тут все вынюхивают.
— Но вы же не откажете в шнурке человеку, которому он действительно нужен! Это все равно, что отказать голодающему в корке хлеба!
— Хватит. Не пытайтесь меня разжалобить.
— А пару ботинок? Вы и ботинки мне продадите?
— Ну знаете ли! — воскликнул Подшаффэ. — Вы — нахал!
— Почему это?
— У меня ремонт обуви, а не обувной магазин. «Не сутор ультра крепидам»[6], как говорили древние. Вы случайно по-латыни не понимаете? Ускве нон асцендам[7] анк'ио сон питторе[8] адиос амигос[9] аминь. Вот так-то. Хотя вы не можете этого оценить, вы ведь не священник, а легавый.
— Откуда вы взяли, скажите на милость?
— Легавый или извращенец.
Хмырь спокойно пожал плечами:
— Оскорбления! Вот награда за то, что я привел домой заблудившегося ребенка! Сплошные оскорбления, — сказал он неуверенно, без малейшей горечи в голосе. И добавил, тяжело вздохнув: — А родственнички-то одни чего стоят.
Подшаффэ оторвал задницу от стула и спросил угрожающе:
— Чем вам родственники-то не угодили? Что вам не нравится?
— Да так, ничего. (Улыбнулся.)
— Нет уж, скажите. Скажите! Чего уж там.
— Дядюшка-то голубой.
— Не правда! — заорал Подшаффэ. — Не правда! Я запрещаю вам так говорить!
— Вы ничего не можете мне запретить, дорогой мой. Вы мне не указ.
— Габриель, — сказал Подшаффэ напыщенно. — Габриель честный гражданин, порядочный, всеми уважаемый человек. Его, кстати говоря, все здесь любят.
— Соблазнительница он.
— Надоели вы мне, только и знаете, что всех осуждать. Повторяю, Габриель не голубой, неужели не ясно?
— А вы докажите, — парировал хмырь.
— Нет ничего проще, — ответил Подшаффэ. — Он женат.
— Это ничего не значит. Вот Генрих Третий, например, тоже был женат.
— На ком же это? (Улыбнулся.)
— На Луизе де Водемон.
Подшаффэ испустил смешок.
— Если бы эта тетка и вправду была королевой Франции, это было бы давно известно.
— Это и так известно.
— Наверное, это по ящику передавали (гримаса). Вы что, верите всему, что они говорят?
— Не только по ящику. Это и во всех книгах есть!
— Даже в телефонном справочнике?
Хмырь в замешательстве стушевался.
— Вот видите, — добродушно сказал Подшаффэ. И продолжил в крылатых выражениях:
— Уж вы мне поверьте, не надо судить о людях слишком поспешно. Ну хорошо, ну выступает Габриель в баре для педиков в костюме испанской дамы. Ну и что? Что из этого? Да, кстати, дайте сюда башмак — я вдену шнурок.
Хмырь снял ботинок и до тех пор, пока операция по замене не была закончена, стоял на одной ноге.
— Все это говорит лишь о том, — продолжал Подшаффэ, — что дуракам это нравится. Когда здоровый парень выходит в костюме тореадора, все улыбаются, но когда здоровый мужик выходит в костюме испанской дамы, тут уж народ со стульев от хохота падает. Кстати, это еще не все. Он там исполняет танец умирающего лебедя, как в Гранд Опера. В пачке. Тут уж зрители вообще за животики хватаются. Вы будете утверждать, что это лишь проявление всеобщего идиотизма. Согласен, но ведь такая работа не хуже любой другой, в конце концов. Что, я не прав?
— Ну и работенка, — сказал хмырь.
— «Ну и работенка», — передразнил его Подшаффэ. — А что, у вас, что ли, лучше?
Хмырь не ответил. (Оба помолчали.)
— Готово, — сказал Подшаффэ. — Вот вам башмак с новыми шнурками.
— Сколько я вам должен?
— Ничего не должны, — сказал Подшаффэ. — И добавил: — А все-таки вы так мне ничего и не сказали.
— Это несправедливо, ведь я сам к вам пришел.
— Да, но когда вам задают вопросы, вы и не отвечаете.
— Какие, например?
— Вы любите шпинат?
— Если с гренками — то ничего, но так очень — нельзя сказать.
Подшаффэ на минуту призадумался, но затем выпустил вполголоса целую очередь чертвозьмиев.
— Что с вами? — спросил хмырь.
— Дорого бы я дал, чтоб узнать, зачем вы сюда пожаловали.
— Отвел заблудившуюся девочку домой к родственникам.
— В конце концов вы заставите меня в это поверить.
— И я дорого за это заплатил.
— Мг! Не так уж и дорого, — сказал Подшаффз.
— Дело здесь совсем не в короле испанского танца и не в принцессе синих джынзов. (Помолчали.) Все гораздо хуже.
Хмырь наконец надел башмак.
— Все гораздо хуже, — повторил он.
— Что «все»? — испуганно спросил Подшаффэ.
— Я отвел ребенка домой, а сам — потерялся.
— А! Ну это — пустяки, — с облегчением сказал Подшаффэ. — Повернете сейчас налево и чуть-чуть пройдете прямо, до метро. Это совсем несложно, вот увидите!
— Дело не в этом. Я себя, себя потерял.
— Не понимаю, — опять забеспокоился Подшаффэ.
— Спросите меня о чем-нибудь, спросите! Вы сразу поймете.
— Но вы ведь на вопросы не отвечаете.
— Какая несправедливость! Можно подумать, что я про шпинат не сказал.
Подшаффэ почесал затылок.
— Ну вот, например...
И тут же замолчал в полном замешательстве.
— Ну говорите же, говорите! — настаивал хмырь.
(Молчание.) Подшаффэ опустил глаза. Хмырь сам пришел ему на помощь:
— Может, вассыинтирисуит какминязавут?
— Да, — сказал Подшаффэ. — Именно. Как вас зовут?
— А вот и не знаю!
Подшаффэ поднял глаза.
— Ну вы даете!
— Не знаю — и все!
— Как же так?
