В те же годы, в конце 40 - начале 50-х, интереснейшие, дерзкие проекты государственных преобразований выходят из-под пера Ивана Семеновича Пересветова. Русский человек, он родился в Великом княжестве Литовском, много путешествовал, служил в Польше, Венгрии, Чехии, Молдавии, а потом прибыл на Русь. "Служил есми... трем королем, а такия обиды ни в котором королевстве не видал", - с горечью пишет Пересветов. На Русь он попал в годы боярского правления, по службе ему не повезло, поместье его запустело "от великих людей обид". "И ныне, государь, от обид и от волокит наг, бос и пеш", - жалуется Пересветов.
Конечно, не только рядовой дворянин, но даже и знатный боярин не решился бы прямо поучать государя, как ему надлежит действовать. Такие "непригожие речи" даже в сравнительно мягкие времена правления Избранной рады привели бы автора в лучшем случае в тюрьму. Поэтому свои советы Пересветов облек в иносказательную форму. Так, он рассказывает, что, когда служил в Молдавии у тамошнего господаря "Петра, воеводы волосского" (господарь Петр Рареш), тот много ему говорил "про тебя, государя благовернаго царя, и про твое царство государство". И Пересветов эти слова Петра-воеводы да еще слышанные им "мудрости греческих философ и латынских дохтуров" доносит до государя. Вместе с тем он создает повести о Магмет-салтане турецком, идеальном монархе, который установил у себя в царстве полный порядок.
Нет возможности в этой книге рассказать подробно о всех проектах Пересветова, стоит остановиться лишь на элементах вольнодумства в его мировоззрении. Так, Пересветов рассказывает, что у Петра-воеводы служил "москвитин Баска Мерцалов". Воевода спросил у него, есть ли в "царстве Московском" правда. Мерцалов отвечал: "Вера, государь, христианская добра всем сполна, и красота церковная велика, а правды нет". И тут Петр заплакал "и рек тако: «Коли правды нет, то и всего нет». А потом добавил: «Бог не веру любит, - правду»". Конечно, ни один самый ортодоксальный христианский автор никогда не сказал бы, что правда не нужна. Но кто и когда рискнул противопоставить правду и веру и сделать выбор не в пользу веры?
Мало того. В повестях о Магмет-салтане и о царе Константине слабого монарха, погубившего свое царство, Пересветов вывел в лице последнего византийского императора, православного государя Константина; он предстает перед читателем как пример нравоучительный, но отрицательный. А кто же образец государя, введшего "правду" в своем царстве? Мусульманин Магмет-салтан турецкий. Конечно, печально, что он не христианин; Пересветов даже замечает: "...да естьли бы к той правде да вера християнская, ино бы с ним ангели беседовали". Но ведь общеизвестно, что человек - не ангел, а потому выходит, что сочетание турецкой правды с христианской верой - недостижимый идеал. Поскольку же "бог не веру любит, - правду", мусульманин "безбожный царь" Магмет-салтан более угоден богу, чем православный и "благоверный" царь Константин.
Резко выступал Пересветов и против холопства. "Которая земля порабощена, - говорит Пересветов устами Петра воеводы, - в той земле все зло сотворяется: татба, и разбой, и обида, и всему царьству великое оскужение".
Еще дальше в вольнодумстве пошел Матвей Семенович Башкин. Дворянин высокого ранга, прихожанин придворного Благовещенского собора, он однажды пришел к своему "отцу духовному" попу Семену и принес книгу "Апостол", всю "навощенную": то, что сейчас отмечают карандашом, тогда отмечали на полях капельками воска.
Разговор с Башкиным напугал и удивил попа Семена, и он кинулся с докладом к всесильному Сильвестру. Что за странный "сын духовный" пришел ко мне, недоумевал Семен: "... от мене поучения требует, а иное мене и сам учит". Кое-что священнику показалось неплохим, а кое-что - "развратным" (то есть опасным для веры, идеологически невыдержанным). Сильвестр коротко заметил, что о Башкине "слава недобрая носится", и поручил Семену продолжать беседы.
С тех пор каждое слово, сказанное Башкиным, становилось частью его следственного дела. А говорил он вещи, с точки зрения ортодоксов, ужасные. Матвей Семенович недоумевал: как так, называемся христианами, а своих братьев держим у себя в рабстве. Сам он все кабалы-документы на холопов порвал и отпустил холопов на волю. Отрицал Башкин обряды, иконы, творения "отцов церкви"... В конце концов Башкин предстал перед церковным судом. Измученный пытками, он долго не мог прийти в себя: "...язык извеся, непотребная и нестройная глаголаша на многи часы". Вчерашний придворный был заточен в монастырскую тюрьму - в Иосифо-Волоколамский монастырь, где заправляли наиболее жестокие и рьяные преследователи всякого религиозного разномыслия.
Появление таких вольнодумцев, как Пересветов и Башкин,- свидетельство не только культурного роста, но и того, что общество было как бы разбужено реформами.
Большие успехи были достигнуты и во внешней политике. В 1552 году закончился победой очередной поход на Казань - многие предыдущие кончались неудачами. Казанское ханство, мощное государство, перестало существовать и вошло в состав России. Это было первое ордынское государство (а ханство было одним из осколков бывшей Золотой Орды), которое оказалось под суверенитетом русского государя. К присоединению Казанского ханства стремились феодалы. Выразитель их настроений Пересветов писал, что Петр-воевода советовал "послати войско на Казань" и недоумевал, "что таковая землица не велика, вельми угодна, у таковаго великаго царя под пазухою, а в недружбе" и не без цинизма добавлял, что "хотя бы таковая землица и в дружбе была, ино бы ея не мочно терпети за такое угодие" (полезность, высокое качество. - В. К.). Ведь эту "землицу" можно было бы раздать "воинникам". Именно они, феодалы, рассчитывали на земельные раздачи в Казанском крае. О торговом пути по Волге мечтали купцы.
Было бы ошибкой, помня о прогрессивном в целом значении присоединения Казанского ханства, закрывать глаза на национально-колониальную политику царизма, которая проявила себя и во времена Ивана Грозного. Да, казанская знать в своем большинстве перешла на русскую службу. Нельзя сказать, чтобы ее дискриминировали. Татарская конница, возглавлявшаяся перешедшим в православие последним казанским ханом, стала важной составной частью русских вооруженных сил. Но вот из самого города Казани татар, коренных жителей, старались выселять, чтобы сделать город русским. Стали проводить и насильственную христианизацию татар и других народов Поволжья. Казанское ханство было многонациональным государством, включавшим в свой состав также мордву, башкир, марийцев, удмуртов, чувашей. Эти народы стали платить тяжелую дань, а их земли раздавали русским помещикам. Поэтому если вначале часть этих народов помогала русским войскам, стремясь освободиться от власти казанских ханов, то вскоре после 1552 года начались восстания, которые жестоко подавляли царские воеводы.
Вслед за Казанью в 1556 году удалось бескровно присоединить Астраханское ханство, владетель которого не решился вступить в бой с русскими войсками и капитулировал. Все течение Волги - от верховьев до устья - оказалось в русских руках.
После присоединения Казани и Астрахани Иван IV принял титулы царя казанского и астраханского. Если до того были возможны сомнения в законности царского титула Ивана IV, то теперь они должны были исчезнуть: за казанскими и астраханскими ханами на Руси прочно утвердился царский титул, а Иван Васильевич выступал как их правопреемник.
Глава II
ПУТЬ ТЕРРОРА
Конец рады
В 1560 году правительственный кружок Сильвестра и Адашева был устранен от власти, а сами его деятели оказались в опале. Этот разрыв царя с советниками только подвел черту под давними разногласиями и взаимными неудовольствиями. Первые предвестники охлаждения обозначились в 1553 году. В марте царь тяжело заболел; кто знает, что это была за болезнь, известно лишь, что она была “тяжка зело”. Казалось, молодой государь умирает. Встал вопрос о наследнике. Царь к тому времени был отцом единственного сына - Дмитрия (впоследствии то же имя получит последний сын Ивана IV - несчастный царевич, погибший в Угличе ребенком почти через 40 лет), первенца, которому было всего около пяти месяцев от роду. Царь Иван хотел, чтобы бояре присягнули как наследнику именно Дмитрию. Однако среди приближенных началось брожение.
Известия об этих спорах “у постели” царя Ивана крайне разноречивы и тенденциозны. В официальной летописи рассказ об этих событиях дважды редактировали. Кто бы ни был этим редактором (высказывалось предположение, что сам царь), он действовал в полном согласии с волей Ивана IV, по его поручению. А от редакции к редакции меняются позиции некоторых придворных, да и обстоятельства споров излагаются по-разному. Поэтому нельзя с уверенностью сказать, был ли это боярский “мятеж”, как потом утверждал царь Иван, острый спор или просто какие-то разговоры, о которых царю стало известно впоследствии.
