- Корней Павлович, а Корней Павлович! - Капка просунулся под самый локоть мастера, заглянул ему под очки. - Эта деталь на что пойдет?
- А ты не любопытничай. Раз сказал - специальное задание, так лишние вопросы тут уж ни к чему. Понятно?
- Понятно, - протянул Капка, - только очень охота бы узнать. Интересно ведь!
- А мне, может быть, тоже охота вам сказать, да нельзя. Понятно? Сказано раз - нельзя, и шабаш. Боевой секрет, военная тайна. Доверили нашему заводу, сверх задания делать будем, и молчок. Придется, конечно, лишний часик-другой понатужиться.
- Может, на танки пойдет? - не унимался Капка.
- Вполне допустимо, - согласился мастер.
- Или на катюшу?
- Возможное дело.
- А не к самолету, Корней Павлович?
- Мыслимо и так...
А ближе к вечеру пришла на завод не совсем обыкновепная экскурсия. В Затоне узнали каким-то образом, что Судоремонтному заводу поручено особое задание сверх обычной работы. Явились местные старожилы, пенсионеры, ветераны труда, старая ватонская гвардия, волгари. Пришли сказать, что они готовы, если надо, подсобить народу. Пришли из Свищевки Егор Данилыч Швырев и Макар Макарович Расшивин. С пристаней заявились Парфенов Маврикий Кузьмич, престарелый Бусыга Михаиле Власьевич, Устин Ермолаевич Скоков и сам Иван Терентьевич Яшкин, тот самый, о котором в дневнике Валерия Черепапшина говорилось, что он жил еще при крепостном праве и оглох к моменту изобретения звукового кино. Лет им всем вместе насчиталось бы полтысячи верных. Это были кряжистые, могучие стариканы, ходившие в свое время по всей Волге бурлаками, плотогонами, крючниками и водоливами. Некоторые, например Швырев и Бусыга, плавали кочегарами и механиками, а потом работали по судоремонту или доживали свой век бакенщиками. Затонских стариков сопровождал сам директор Леонтий Семенович Гордеев, за ним, немного отступя, шел Корней Павлович Матунин. Ребята видели, как волнуется мастер. Он то и дело пощипывал коротенькие свои усики, оправлял халат, вынимал клетчатый платок и вытирал вспотевший лоб. Ведь когда-то сам он поступил учеником в ремесленные мастерские Затона, и Михайло Власьевич Бусыга с Егором Данилычем Швыревым были его наставниками.
Старики не спеша, опираясь на палки, шли по цеху. Они останавливались у станков, заглядывали под низок, брали готовые детали, щупали их взыскательными пальцами, близко подносили к подслеповатым глазам, покряхтывали строго.
- В этом пролете мои работают, - застенчиво сообщил мастер.
- Ничего ребятишки подобрались у тебя, Матунин, - признал старик Швырев, толк будет. Поддерживай, затонские! Вот и нашему делу управка!
Подошли к станку, из-за которого была видна макушка Капки Бутырева
. - А это Бутырева, Василия Семеновича, сынок, - представил Калку мастер, - отличается. Видали? На трехшпиндельном уже поставлен!
- Ну-коси прогони разок, - сказал Бусыга.
Мастер Корней Павлович даже заранее вспотел от волнения.
- Давай, Бутырев! Показывай, чему Матунин обучил.
Капка весь покраснел, в ушах стало жарко. Капка вспомнил, как давно уже, когда был он еще маленьким, заходил к ним в воскресенье попить чайку Михаиле "Власьевич Бусыга. Стол накрывали во дворе, под деревом. Мать наливала почтенному гостю чашку за чашкой - Бусыга один мог выпить полсамовара. А к вечеру отец звал уже сонного Капку, ставил его на стул и, придерживая рукой, чтобы не свалился, приказывал сказать стишок, желая похвастаться перед гостем талантами сына. "Ну-коси", - грубым голосом просил гость. И пятилетний Капка, поглядывая то на сладкий кухен, стоявший посреди стола, то на огромного и страшного гостя, читал: "Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?.." Римка, не нашептывай, без тебя знаю... "Ездок запоздалый, с ним сын молодой..."
Глаза у Капки слипались, рот тоже: он уже успел попробовать варенья. Стул шатался под ногами, и в сумерках лохматый, зеленобородый Бусыга сам становился похожим на Лесного царя, о котором говорилось в стихотворении. Потому у Капки очень искренне выходило: "К отцу, весь издрогнув, малютка приник..." И он тесно прижимался к прочному и теплому плечу отца. "Ну, хватит с него, молодец!" - говаривал Бусыга. "Я дальше тоже знаю", - обижался Капка и, уже спущенный на землю, торопился дочитать стишок до самого конца...
Но сейчас предстояло испытание посерьезнее...
Одной левой рукой он быстро, не глядя, взял деталь, вставил в заправку, проверил шпиндели, правой пустил станок вручную и включил самоходную подачу так мягко, что старики одобрительно крякнули. Потом Капка снял готовую деталь, обтер ветошью и подал мастеру. Деталь пошла по рукам.
- Ну как, Васильич, отец пишет чего? - спросил старый Бусыга у Капки, поковыривая деталь зелено-фиолетовым ногтем, толстым, как у носорога.
Капка глотнул комок, внезапно возникший в горле, и собрался было что-то ответить, но директор опередил его:
- Напишет еще, напишет. Знаете, теперь как почта идет... Ну, пошли дальше, товарищи.
Старики проследовали к другому станку, а Корней, Павлович, чуточку поотстав, оглянулся и подмигнул своему питомцу: молодец, мол, Бутырев, не подкачал.
С этого же дня решили работать по два лишних часа вечером. День этот с непривычки казался нескончаемым. Освоить новый урок было не так-то легко. Детали заедало на станках. Мастер-наладчик сбился с ног. У ремесленников были усталые лица, посеревшие от металла, глубоко въевшегося в поры кожи.
ГЛАВА 12
Морей альбатросы и волжские чайки
Уже темнело, когда шли с Судоремонтного ремесленники. Бледны были плохо отмытые, словно задымленные лица. Ремесленники шли молча, и огромными казались глаза, подведенные темным налетом копоти и металла.
А у "Сада водников" толпился народ перед афишей кино. В парке играла музыка, а по аллеям, метя песок дорожек широкими отутюженными клёшами, в чистеньких бушлатах, сдвинув бескозырки на правую бровь, по четыре в ряд прохаживались затонские новоселы - юнги с острова Валаама. И, когда проходили они мимо не затемненного еще входа в кино, выделялись на бескозырках буквы темного золота: "Краснознаменный Балтийский флот". Девчонки с пристаней Затона и Свищевки, сидевшие в ряд на скамьях, перешептывались, провожая любопытными взорами молодых балтийцев.
Мальчишки с уважением, без особой приязни, но зато не без зависти смотрели, как, покачиваясь по-морскому, шли аллеей юнги. И общее мнение было уже таково, что "ремесленникам нашим теперь крышка. Морячки верх возьмут по всем статьям".
Пронырливый Лешка Ходуля был уже тут как тут. Он так ныл в цеху, что всем осточертел, и добился своего: мастер отпустил его из-за больного пальца раньше других. Сам Ходуля никогда на море не бывал и по Волге ниже Ахтубы не плавал. Но он любил уснащать свою речь морскими словечками, хвастался, что непременно будет служить во флоте, и на руке у него был грубо вытатуирован якорь. Поэтому сегодня он смело подошел к юнгам, присевшим отдохнуть на длинной садовой скамье.
- Разрешите пришвартоваться? С благополучным прибытием. Надолго бросили якорь у нас, в песчацых степях Аравийской земли?..
- Там видно будет, - сдержанно ответил худощавый юнга с длинными и тонкими бровями. Это был Виктор Сташук, с которым утром познакомилась Рима. - А вы местный?
- Тутошний, как говорится, - отвечал Ходуля. - Здесь родился, и это все, что я любил...
- Ну, как у вас тут ребята, ничего?
- Ребята, конечно, имеются, - заискивающе поспешил сообщить Ходуля. Всякие, конечно, есть. Есть чересчур кляузные, к начальству подъезжают. Вообще, конечно, вы тут всем этим шпинделям сто очков дадите. Одно слово моряки, флотские, морей альбатросы. Сам давйо имею мечту. Курите?
Юнги покосились на предложенные им Ходулей папиросы, потом посмотрели на Сташука. Он, очевидно, был у них вожаком. Сташук чуть заметно сделал головой знак: ни боже мой. Юнги вздохнули и отвернулись.
- Некурящие, - жестко отрезал Сташук.
- Могу зажигалочку предложить, собственной работы, - сказал Ходуля, вынимая зажигалку, которую ему вернул утром Капка. - Пожалуйста, для приезжего человека, тем более морякам, без всякого возмездия. Насчет расходов не беспокойтесь, сочтемся как-нибудь. Вы - альбатросы, мы - волжские чайки. Одно к одному, и все в порядочке.
