Всю зиму они работали на прокладке газопровода в тундре. Коля Бурлаков и Леша Горбатов — на трубоукладчиках. Маша — на складе ГСМ. Каждое утро она привозила им на трассу солярку в цистерне, которую тянул на санях трактор. Коля и Леша работали в паре. Тяжелую нитку сваренных труб цепляли кронштейнами и опускали в траншею. Работали и в лютый мороз, и в пургу. Зима и тундра казались бесконечными.
Но все же солнце делало свое дело: в конце марта стало подтаивать, с крыш вагончиков, в которых жили строители, повисли длинные толстые сосульки.
Для Леши Горбатова и Маши выбили целых полвагончнка, и Маша, как могла, организовала там что-то вроде семейного очага. В другой половине был вещевой склад, поэтому в распоряжении Леши и Маши оказался весь вагончик.
Однажды вечером они все трое — Маша, Леша и Коля — смотрели по телевизору хоккей. Когда передача кончилась, Коля стал собираться к себе.
— Ну, мне пора, — сказал он, нехотя поднимаясь.
— Может, чаю выпьешь еще на дорожку? — спросила Маша.
Она заметно располнела за это время, похорошела даже, глаза и жесты ее стали спокойными, плавными, и вообще она стала чем-то похожа на «лапочку».
— Да нет, спасибо, — отказался Коля. — Завтра на смену. Леха, не проспи.
— Постараюсь.
В это время в дверь постучали. Леша спросил:
— Кого там еще нелегкая?
— Горбатов! Николай Бурлаков у вас?
— У нас, у нас. — Леша отворил двери, и с клубами пара в вагончик ввалился парень в заиндевевшей малице. — Бурлаков, тебе радиограмма. Срочная.
— Что такое? — Коля взял у парня листок, развернул и прочел: «Коленька, родной, пожалуйста, приезжай. Скорее. Мама».
— Что это значит? — спросила Маша.
— Не знаю.
— Ты поедешь?
— Конечно, что за вопрос. У вас есть какие-нибудь наличные?
— Есть немного, — сказала Маша.
— Давай. — Коля взял деньги, подхватил полушубок и выпрыгнул из вагончика.
На вездеходе он добрался до ближайшей нефтяной вышки. Здесь он спросил начальника смены:
— Когда за вами придет вертолет?
— Через четыре дня.
— А раньше вызвать нельзя?
— Сынок, ты знаешь, сколько стоит один час полета на этой стрекозе?
— Сколько?
— Восемьсот рублей.
— Я заплачу.
— Приспичило, значит. Все равно на это нужно специальное разрешение.
— Чье?
— Самого Январева.
— Чье?
— Ты что, Январева не знаешь? Чудак. Хозяин тайги.
Коля опустился на скамью, снял шапку и вытер лицо.
— Как мне можно с ним переговорить?
— Попробуй вызвать по рации, только и это не так-то просто.
— Я попробую.
Коля сидел, прислонясь к дощатой перегородке, за которой гудел мотор турбобура, пока по рации пыталась уговорить соединиться с «самим Январевым». Наконец спокойный голос ответил:
— Январев слушает.
Колю толкнули в плечо:
— Говори!
Он проглотил подступивший к горлу комок и сказал в микрофон:
— Товарищ Январев, с вами говорит… бригадир смены укладчиков с газопровода Сургут — Тюмень Бурлаков.
— Слушаю вас, товарищ Бурлаков.
— Мне нужно срочно вылететь в Красноярск. У меня несчастье… в семье.
— Чем я могу вам помочь?
— Разрешите вертолет на пятую буровую вне графика. Я заплачу.
— Подождать немного нельзя?
— Нет. Я заплачу наличными.
— Подожди. — И после паузы: — На седьмую вылетел МИ-6 с трубами, я распоряжусь, чтобы на обратном пути сделал посадку у вас на пятой. Вы меня слышите?
— Да.
— Ты наличными особо-то не разбрасывайся, в несчастье пригодятся. Понял?
— Понял.
— У тебя все?
— Все. Спасибо, товарищ Январев.
— Не за что. Ну, дай тебе бог. Алло? Бурлаков! А как ваше имя-отчество?
Коля молчал. Его опять подтолкнули.
— Алло? Вы меня слышите? Бурлаков!
Коля передал микрофон радисту и вышел. Радист посмотрел ему вслед и пожал плечами. Потом сказал в микрофон:
— Он уже ушел, товарищ Январев.
— Ушел? Ну, ладно. А где Морозов?
Коля стоял на ступеньках, так и забыв надеть шапку. Ветер трепал ему волосы и слезил глаза. Над ним грохотала буровая вышка.
К знакомому многоэтажному дому он подъехал на такси. Время было около полудня. У дома стоял крытый грузовик и толпа, человек десять, женщины в основном. Из подъезда рабочие выносили мебель.
Коля прошел сквозь толпу. Женщины переговаривались:
— Семь лет с конфискацией.
— Как веревочке ни виться…
— А Наталью жалко.
— Чего ее жалеть? Небось, припрятала где-нибудь свою долю.
Коля на лестнице посторонился, пропуская рабочих со знакомыми плюшевыми креслами. Лифт тоже был занят — спускали диван.
Дверь в квартиру была открыта. Коля вошел. Какой-то человек в полувоенном пальто с раскрытой папкой в руках посмотрел на него, но ничего не сказал. Комнаты были пусты, словно раздеты до неприличия. Посредине большой комнаты на чемодане сидела мама в шубе и платке. Она подняла навстречу сыну глаза. Лицо ее было осунувшимся и почерневшим, сразу постаревшим на много лет. Она попыталась подняться. Коля подскочил и помог ей.
Человек в полувоенном пальто, стоявший в дверях, сказал:
— Пора опечатывать квартиру, гражданка Бурлакова. Извините.
— Пойдем отсюда, — сказал Коля.
Мама посмотрела на него сухими, выплаканными глазами.
— Я боялась, ты меня не найдешь.
… Коля посадил ее в вагон поезда, уходившего с того же перрона, где еще так недавно мама встречала его с гвоздиками.
— Коля, прости, но я не могу вернуться в деревню сейчас. Ты меня понимаешь?
— Да. Не волнуйся, мама, деньги я тебе буду посылать, куда скажешь.
— Я тебе напишу. Я… Бог, наверное, меня наказал.
Коля промолчал. Поезд тронулся. Проводница поднялась в тамбур вагона и заслонила маму.
Беда не ходит в одиночку — не зря в народе говорят.
Едва он сошел с вертолета, как знакомый начальник смены с пятой буровой окликнул его:
— Бурлаков! Здорово!
— Здравствуйте.
— Уладил свои дела?
— Ну. В общем.
— А у вас беда на трассе, знаешь?
— Что? С кем?
— Не знаю, с кем. Трубоукладчик там… в плывун подмерзший провалился.
— А тракторист? Жив?
— Говорят, вчера еще жил.
…Он ворвался в больницу, оттолкнул нянечку. Ему кричали вслед:
— Куда в пальто?! Халат!
У дверей палаты дорогу преградил врач:
— Остынь немного, Бурлаков.
— Скажите — что?
— Плохо. Подожди: жена там у него.
Коля снял полушубок, бросил на подоконник.
— Как же это, а?
— Помяло его всего. Если б он сразу выскочил, а он пытался вытащить трубоукладчик. Закурить есть?
— Нету. Если бы я был здесь… Если бы я был с ним…
— Что теперь говорить. Если бы да кабы. Никто ничего не знает.
Дверь в палату распахнулась от толчка, и в коридор выбежала Маша. Лицо ее было заревано. Врач тотчас же вошел в палату и прикрыл дверь за собой. Маша остановилась, посмотрела на Колю, отрешенно так, словно не узнала. Закрыла руками лицо и пошла по коридору. Коля стоял и смотрел ей вслед. Плечи ее вздрагивали.
Вышел врач и сказал:
— Зайди. Но недолго.
Коля вошел в палату. Две кровати. Одна пуста, на другой в бинтах — Алексей. Но лицо не задето, глаза спокойные. Очень спокойные. Тихо сказал:
— Подойди.
— Здравствуй, Леха.
— Здравствую, как видишь, пока…
— Как же так?
— Вот так. Ты только в голову себе ничего не бери. Мерзлота проклятая. И все.
— Ничего, Леха, выкарабкаешься.
— Хрен по Волге, как говорит мой батя.
— Ну ладно, не дури.
— Послушай, я вот вспомнил того дружка твоего, чокнутого после реанимации. А может, он там видел что, а? Как ты думаешь?
— Кончай.
— Скоро кончу.
Вошли врач и медсестра с лотком. Врач сказал:
— Все. Идите, Бурлаков.
— Иди, Коля, иди, — сказал Алексей. — Машка будет дурить, ты за ней пригляди. Обидел я ее. Зря.
Врач вытолкал из палаты Колю.
Похоронили Алексея над рекой на крутом берегу. Постояли над могилой и разошлись.
Коля с Машей шли рядом. Глаза у Маши были сухие.
— Коля, я уеду завтра, ты меня не ищи, — сказала она.
— Почему?
— Потому. Тебе что он перед смертью сказал?
— Про тебя? Чтобы присмотрел, если будешь дурить.
— Я не буду дурить. Не ищи, пожалуйста. Ради Лешиной памяти не ищи.
Два года после Лешиной смерти Николай Бурлаков проработал на Севере. Две зимы и два лета.
Нитку газопровода привязали к Тюмени осенью, накануне ноябрьских праздников.
На улицах натягивали лозунги, вешали флаги и транспаранты.
Бурлаков пришел в управление при параде, в сером финском костюмчике, с новым орденом на груди и с чемоданом. Его спросили в шутку:
